Год назад Василий Аксенов отметил юбилей - свое 70-летие. В нынешнем августе, понятно, дата некруглая, и поздравительный звонок во французский Биарриц, где сейчас живет писатель, был, что называется, не для печати. После всех обязательных пожеланий (здоровья, долгих лет, успехов и т.д.) разговор, однако, вышел на другие темы, опять же августовские. Так и получилось это интервью.
- Эти 20-е числа августа... 35 лет назад - Прага. Дата, конечно, отмечается, но уже больше как факт истории, имеющий малое отношение к сегодняшнему дню.
- Конечно, в большинстве своем публика уже все это забыла или воспринимает весьма неясно. Но для людей моего, преклонного возраста - это все еще веха нашей молодости, нашей жизни. Да и веха всего ХХ века.
- Вы хотите сказать, что применительно к нашей стране именно в тот момент что-то произошло, что-то поменялось в общественном сознании?
- Я очень хорошо помню тогдашние настроения. Появилось и быстро распространилось жуткое отчаяние. Ведь все питали какие-то надежды на "социализм с человеческим лицом". А оказалось, что "человеческое лицо" обернулось страшной харей оккупации. Брежневская "губища" прихлопнула все надежды. Мы говорили об одном: с этими людьми невозможно бороться, они незыблемы и непобедимы в своей тупости и жестокости. Единственное, что может изменить ситуацию, - если такого рода события, как в Праге, произойдут в Москве. И ведь произошли.
- Уже в другом августе - 1991 года.
- И вот ведь провидение - в те же 20-е числа. Это напомнило тогда об унижении 1968 года - унижении целой страны, целого поколения. Когда в августе 91-го войска отказались стрелять, не просто рухнул режим, произошла духовная революция. Ведь стоило прогреметь одному выстрелу, и все бы слилось в необратимый кровавый круг. Но солдаты просто по-человечески отказались стрелять в своих. Между прочим, думаю, что даже в 1968 году, если бы чехи набрались мужества хотя бы немного сопротивляться, еще неизвестно, чем бы тогда все это кончилось. Сейчас-то мы знаем из разных воспоминаний, публикаций, какой бардак царил в оккупационной армаде: дивизии натыкались друг на друга, неделями стояли без боеприпасов, без воды и еды, не понимали, куда им идти, что делать.
- А вы, Василий Павлович, ничего не ведая, справляли небось свой день рождения.
- Помню ту ночь 1968 года. Выглядело все очень символически. Сейчас расскажу, хотя многие, конечно, скажут, что вот опять напридумывал своего романического бреда. Я действительно справлял день рождения, мы сидели на террасе в Коктебеле, и был зажарен баран. На столе все красиво, вокруг веселье, множество друзей, как это обычно бывало в Коктебеле. Потом все разошлись и легли спать. Вдруг среди ночи раздались страшные звуки, дикие какие-то вопли. Я выскочил на террасу и увидел, что не убранную со стола тушку барана раздирала целая свора бродячих кошек, издававших чудовищные звуки. Как раз в это время высаживался десант на Прагу...
Накануне за столом много было разговоров об этом, мы очень опасались вторжения в Чехословакию. Среди ночи, когда пир был еще в полном разгаре, появился Евтушенко, как всегда, все знающий. И говорил нам: ничего, все уладится. А утром, когда мы снова встретились, Женя был потрясен. Да все мы были совершенно ошеломлены происходившим, считая это безумием. И тогда Евтушенко направился на почту давать свою знаменитую телеграмму Брежневу. Я с Женей не согласился и сказал, что с этим гадом надо не переписываться, а как следует высечь при всем честном народе...
Нас не было на Красной площади вместе с Богораз, Горбаневской, Литвиновым и другими, которые совершили известный всем героический поступок. Но мы, находясь далеко от Москвы, тоже как-то выражали свой протест - ходили, выкрикивали лозунги. Удивляюсь, почему местные власти не проявили по отношению к нам соответствующей активности.
- А в 91-м где отмечали день рождения?
- За день до событий я улетел из Москвы в Париж. Там узнал о ГКЧП и от бессильной ярости просто катался по полу в квартире друзей, у которых я жил. Думал: неужели это конец? Опять все лет на десять, не меньше? Потом мне позвонили с радиостанции "Свобода", пригласили в эфир. Я пошел выступать. Обычно я более или менее сдержан, а тут не выдержал, закричал в микрофон: "Солдаты, офицеры, умоляю вас не стрелять в народ". Ведь все висело на волоске, любое неаккуратное движение могло спровоцировать армию - пушки в танках были заряжены. А тогда - кровь за кровь, и пошла писать губерния. Но вдруг назавтра, 21 августа, когда день рождения у моего друга Толи Гладилина, все развернулось каким-то ошеломляющим образом. Майя, моя жена, была в Москве. Все те дни она провела у Белого дома, ей даже потом какой-то знак вручили. А я пребывал в отчаянии: Ростропович поехал, а я так и не смог - нужна была виза.
Когда все закончилось, возникло ощущение счастья. Мы стали пить шампанское. Помню, откуда-то появился Андрей Дементьев. Вот мы все, кто оказался тогда в Париже, и ходили, чокаясь друг с другом шампанским. Счастливый момент.
- Не только счастливый, еще и исторический. А почему те события прошли мимо писателей, мимо литературы?
- Вы же знаете, все это сразу стало забрасываться дерьмом. И не всегда спонтанно. Сколько в стране было гадов?! Куда они все делись? Не могли же вдруг прозреть за одну ночь. Они все там и остались. Затаились, опасаясь, как бы с ними не начали сводить счеты. Кстати, слава Богу, что не начали, иначе была бы кровавая баня. Вот они и старались, да и до сих пор стараются забросать все дерьмом. И довольно удачно получается. На днях видел по телевидению деятеля из ЛДПР, который заявил, что гэкачеписты были декабристами нашей советской родины. Куда дальше?
- А как нынешний август? Как спасаетесь от европейской жары?
- Бегством. В разгар жары на неделю уехал в Норвегию. Там видел толпы итальянцев, которые тоже сбежали из своей страны, где уже три месяца - 35 градусов. Чудовищно. А в Биаррице сейчас стало хорошо. Было жарко, безумно жарко, но пошли дожди, да и океан спасает.
- Василий Павлович, без вопроса о творческих планах не обойтись.
- Продолжаю работу над телесериалом по "Московской саге". Собираюсь на книжную ярмарку во Франкфурт, где в этом году - "русский сезон". Туда приедут сто российских писателей. Я буду вести один из "круглых столов".
- И уже никакого разделения литературы на эмигрантскую и неэмигрантскую?
- По сути, эмигрантской литературы сейчас нет, она "расплавилась". Ведь все, что написано в эмиграции, сейчас печатается в России. Нет цензуры, а значит, нет никакого смысла в существовании эмигрантской литературы. Можно писать и печатать все, что хочешь сам или хотят твои издатели. Пресса в общем-то пока еще свободна, хотя есть тенденция к ограничению электронных средств массовой информации, но надежда не умерла. Август 91-го не пропал даром. И чехословацкий урок не пропал даром. Другое дело, что если будет зажим в России, если все повернется так, что те люди, которые сегодня хотят крови олигархов, займутся потом другими мелкими ужасами, тогда сразу же возникнет и эмигрантская литература. Такова уж странность российской литературной сферы - то, что гибнет на родине, она немедля создает за ее пределами.