Свобода как воздух не ценится, когда она есть. Но если есть, она дает человеку самое главное - возможность выбора. Перемены участи, судьбы.
Мы расскажем вам историю, которая возможна только в наше время. Как человек прервал наметившуюся биографию, оставил "колею" и выбрал иной путь, в тысячу раз более "свой" и в силу этого более удачный и по "внешним" параметрам: известность, престиж, успех. Дмитрий Боев - новый русский. Таких, как он, еще недавно в России не было. Им просто не разрешали быть. Он - герой времени свободы.
Работы мои расходились как пирожки. Началась красивая жизнь. И вдруг ушла живопись. То, чем я вдохновлялся, находилось за тысячу километров.
Ростовский художник Дмитрий Боев в сорок пять лет ни с того ни с сего поменял вполне благопристойную должность в статистическом управлении на сомнительное ремесло живописца. Раньше Митя сидел в конторе, в костюме и при галстуке, а теперь ходит в потрепанных китайских кедах с этюдником и подрамником, обтянутым холстом, смотрит на проезжающие лимузины, на толстых городских голубей, на небо.
Потом то, что видят его глаза, появляется на картинах. И искусствоведы, которым все уже наскучило на этом свете, замирают перед Митиными работами. На холстах - бродячие собаки, кривые деревья, улицы и ангелы, похожие на крестьян.
Небо номер семь
Мы с Боевым на Седьмом небе. Так называется чердак одного из местных театров - огромное гулкое помещение, где театральные художники мастерят декорации для спектаклей. Здесь остро пахнет масляными красками и пылью. Митя закутался в гигантское полотнище - старый флаг с изображением Георгия Победоносца, его разрисовали студенты для казачьего праздника в Вешках. Из этого флага торчит Митина голова, уже седая.
-Я ходил на работу в статистическое управление каждый день и никогда не опаздывал, - говорит он. - Мне нравилось считать. Я будто своими глазами видел, как потоки людей перетекают по территории страны и по планете, как толпы желающих пожениться стоят у загсов и миллионы только что родившихся младенцев кричат в роддомах.
Боев поправляет очки, у которых оправа всех цветов радуги - так измазаны они краской. Только стекла блестят чистыми оконцами.
-Большую часть сознательной жизни я просидел в конторе, подсчитывая и сопоставляя, сколько народу прибыло на этот свет и сколько уже ушло. Когда я родился, некий безвестный клерк в статистическом управлении прибавил единичку к цифре, столь массивной, что умом ее не понять. То же самое будет, когда я уйду - другое число со многими нулями станет чуть меньше. Редко кому удается особняком стоять от этих безумных чисел, неважно, известные это люди или нет. Они позволили себе иметь судьбу, и цифры отпустили их.
Боев покинул свою контору и стал художником. В отличие от Гогена он не отправился на Таити писать млеющих от жары островитянок. С Таити не получилось как-то, да и не очень хотелось. Поселился Митя в театре, потихоньку, так, чтобы не выгнала вахтерша.
- Семью пришлось оставить, жену и сына. - Митя почти скрывается в казачьем флаге, только седой ежик торчит да проблескивают очки. - Знаешь, как у даосов, мужчина может уйти в другую жизнь, когда ребенку исполнилось четырнадцать лет, а мой работал уже. Жена решила, что я сошел с ума, предлагала мне успокоительные, которые сама пила. Но когда я снял с себя галстук, пиджак и сказал: "Больше в контору не пойду", я стал абсолютно спокойным, забыл, что такое бессонница, сердечные боли.
Как-то раз я решил навестить своих, но, как говорится, "у двери уже стояли чужие калоши". Не жалею я о прошлой жизни ничуть, она была правильная. Я просто понял, что если сейчас не начну писать, то все, уже никогда. А то, что не касалось живописи, показалось мне таким далеким.
У Боева нет художественного образования, и рисовать он в привычном смысле этого слова не умеет. Нет у Мити и своих красок, сейчас это удовольствие дорогое. Приходится "занимать" краски у театральных художников, но по чуть-чуть. Так кажется, что и греха поменьше.
-Бывает, проснусь среди ночи и понимаю, что моя картина не закончена, - рассказывает Митя, - еще чего-то в ней не хватает. Сплету из медной проволоки крест православный, да и прилеплю его клеем к небу. Получается, как будто он летит. А иногда распилю консервную банку напополам и тоже пристрою ее куда-нибудь или осколки зеркала...Это лужи у меня.
Бездомные ангелы Дрездена
Свои холсты Митя выставляет у подножия памятника Владимиру Ильичу Ленину. По иронии судьбы именно здесь свободные художники Ростова-на-Дону продают картины ради хлеба насущного, отдавая дань наступившему капитализму. Это место они называют кормушкой, когда хорошо продается, и панелью, когда плохо. Работы самые разные, есть кич, примитив, авангард. Но особой популярностью пользуются несколько тем: "зеленка" или "дрова" - пейзаж, на котором изображается много пышных деревьев, "зимка", "осеня" и "волчьи домики" - таинственная ночь, а из темноты проглядывает деревенская изба, в окошке которой горит свет. На этих "хлебных карточках" и живет местная бесприютная интеллигенция. Большая часть из выставленного - ремесло и штамповка. Но как там сказал поэт? Подходили, спрашивали - сколько?
Митины работы заметили заезжие немцы, которые прогуливались по Ростову, да и забрели случайно к памятнику Ленина. Один из них оказался искусствоведом национальной Дрезденской галереи современного искусства. Он взял и вытащил Боева с Седьмого неба в Дрезден.
Митины картины выставлялись в национальной Дрезденской галерее современного искусства. Некоторые произведения эта галерея у Боева приобрела. Затем картины покупали в Нью-Йорке, в Париже... Покупают и сейчас.
"Дрезден - город сказочный - дворцы, фонтаны. Подумалось: жить бы здесь всегда. Мне дали краски и холсты, сказали - пиши, что хочешь. Я решил, что буду писать Дрезден. - Митя улыбается. - Но только очень уж напоминал он мне театральные декорации. Сейчас завернешь за угол и окажешься в нормальном, настоящем городе. Заворачиваешь, а там опять дворец. Или жилые кварталы: бесконечные раскрашенные дома, розовые, голубые, в шашечку, чуть ли не в горошек. Мостовые, где каждый булыжник зубной щеткой вычищен. А по ней ходят абсолютно одинаковые бесполые люди. Где мужчина, где женщина -сразу и не поймешь, все как с одной фабрики какой-то. Хотелось мне писать Дрезден, а получалось только Россию".
Немецкие друзья устроили Мите персональную выставку, предупредив, что шансов на коммерческий успех у него нет практически никаких. Неизвестное имя - кто рискнет деньгами, если художник не "раскручен"? Но неожиданно для всех картины Боева стали раскупаться. И вот тут за Митю взялись всерьез. Он писал очень много, как никогда в России.
"Работы мои расходились как пирожки. Появились деньги, круг общения. Началась красивая жизнь. И вдруг ушли темы. Я сидел перед пустым холстом день за днем и понимал, что его и забелить-то тяжело - ушла живопись. То, чем я вдохновлялся, находилось за тысячу километров от Германии. Мне посоветовали отдохнуть, и я слонялся по невероятно красивому, древнему городу и страшно тосковал по России".
Но все-таки начал писать Дрезден. Нашел своих бродячих собак и бездомных ангелов. Критики были в восторге. Таким Дрезден еще никто не видел.
Любовь к родине как булка хлеба
Жизнь устоялась, заказы шли один за другим, тосковать было некогда. Митя потихоньку начал учить язык. И тут произошло то, что еще раз перевернуло его жизнь.
"Я просто шел по улице вечером, разглядывал витрины и остановился перед одной - огромная, в два этажа, наверное. Русские дни у них проходили или что - не знаю, но за стеклом была нарисована зима: наши дома, наши деревья, луна наша. Оглянулся - город плещет огнями, лопочут по-немецки люди, мчатся машины. А за стеклом, мне показалось, такая тишина, только мороз потрескивает, лают собаки и бабы где-то поют.
Митя смотрел, плакал. А потом взял, да и шагнул в витрину.
Лежу головой в русской зиме, ногами в немецком городе Дрезден и думаю: "А ведь и выпил-то совсем чуть-чуть".
Сверху падали сверкающие стеклянные пики.
Если ни одна из них меня не убьет, уеду домой, так я решил".
Митя пришел в себя в полицейском участке. Осколки витрины все-таки изрядно порезали его, но не убили. За витрину пришлось заплатить немалые деньги.
При первой возможности, никому ничего особенно не объясняя, Митя вернулся в Россию.
"Вот так я понял две вещи. Первая - про судьбу. Судьба - это не пустой звук. Есть предназначение у человека, есть. И еще... Я, наверное, банальность сейчас скажу, ну и пусть. Еще любовь к Родине. Это такое же настоящее, осязаемое почти как... как еда вот эта".
Перед Боевым лежит булка хлеба, от которой он иногда отламывает куски.
На улице уже вечер, и на Седьмом небе тоже сумерки. Митя спать ложится поздно, долго жжет свечу, читает. Пора прощаться.
Мне очень хотелось купить у него одну картину. Она вся была ярко-зеленая, с сиреневыми разводами, а вверху горело желтое пятно. Называлась "Как я, маленький, лежу в траве и смотрю на солнце". Рядом с этой работой пахло степью. Но не успела чуть-чуть. Купил ее какой-то гражданин.
Недавно Митю изгнали с Седьмого неба. За нарушение правил пожарной безопасности. Чуть не загорелся от сигареты флаг с Георгием Победоносцем с казачьего праздника в Вешках.
Боева снова зовут в Дрезден. Поедет ли - не знаю.
Как все же странен дух, который витает, где хочет.