Исключение из правил было сделано ради спектакля режиссера театра Ивана Поповски, поставленного им в 2001 году в "Независимом театральном проекте Байруша Мйаку" (Македония). Судьба Ивана, родившегося в Македонии и жившего в родной Скопье до самого своего поступления в ГИТИС на курс Петра Фоменко, непосредственно связана с драматической историей этого балканского государства.
Много работая в Москве и за границей, Иван продолжает сохранять активные театральные связи с родной Македонией. Спектакль "Записки сумасшедшего" был сделан им на албанском языке с известным актером Байрушем Мйаку. Сам Байруш, до того как организовать собственный театральный проект, работал в нескольких македонских театрах. Он начал свою актерскую карьеру в 1973 году в албанской труппе Театра наций в Скопье.
Он работал в самых разных балканских труппах, в том числе - в турецком театре, в Приштинском альтернативном театре и даже в цыганском театре "Пралипе" до того момента, как его актеры из-за войны в Югославии вынуждены были покинуть страну.
Байруш Мйаку - большой, темпераментный актер с жизнерадостной внутренней органикой - совсем не похож на того Поприщева, каким его воспринимает большинство российских читателей Гоголя. Ничего общего с бедным петербургским чиновником, возмущенным несправедливым устройством мира, у него нет. Но когда его огромное тело зависает в изящном па между стулом и столом и легкое перышко лихорадочно выводит на бумаге слова его безумных записок, напоминая стремительную графику пушкинских рисунков, постепенно принимаешь образ этого македонского Поприщева. Его сага о несправедливом устройстве мира неожиданно переплетается с рваной и страшной историей албанского анклава в Югославии, с судьбой албанцев, рассеянных по всему миру. Его сбивчивый монолог становится все более страстным. Правда, эта страстность выглядит для московского зрителя порой чересчур бурной и внешней, но таковы уж законы чужой культуры, которые не всегда поддаются прямому переводу и пониманию.
Подпольное сознание этого человека, в одиночестве своей душевной тюрьмы взрастившего непомерную, комически нелепую гордыню, становится для Поповски и Мйаку образом того дикого подполья мысли, из которого возникла разорвавшая их страну трагедия. Маленький чиновник, вообразивший себя испанским королем, заперт у Поповски в большой стеклянный куб, отгороженный от остального мира. Там гоголевский чиновник ползает по полу, влезает на стол, являя судороги своего болезненного сознания, превращаясь из маленькой собачки в испанского короля. Вдруг выворачивает свой пиджачок и превращает его в королевскую мантию, двигаясь с комической важностью по замкнутому пространству своего мирка.
В финале Поприщев-Мйаку в клубах облаков возносится к Луне, и стол, на котором он восседает точно на троне, отрывается от земли и медленно поднимается вверх. И уже оттуда, почти из поднебесных высей, раздается его последний жалобный стон: "Матушка, спаси своего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку!".
Кажется, впервые в Москве услышали, как зычно и сильно звучит со сцены албанский язык - точно горная река несет в своем потоке огромные камни. Так же выразительна и игра Байруша Мйаку, хотя кажется, что в ней слишком много внешнего, мускульного темперамента, из-за чего спектакль выглядит грубее, чем, возможно, он был задуман Иваном Поповски.