Замкнутый круг оправдания
В России после каждого очередного взрыва, уносящего десятки жизней, одна партия разжигает страсти националистические, другая - с пониманием готова отнестись к террористическим акциям. Ведь если, рассуждает Владимир Познер (не он один, многие), женщина, у которой есть дети, другие близкие, которая имеет высшее образование, опоясывается пластидом и идет на смерть, то для этого должны быть причины. Война, безработица, нищета, неустроенные судьбы и отчаяние тех, кто идет добровольцами в смертники.
Понять - значит простить. А в самом прощении уже есть заказ на новые акты. Круг морального оправдания террористического подвига замкнулся.
Как бы Владимир Владимирович Познер истолковал следующий исторический факт. Его приводит Роман Гуль в "Азефе". В покушении на генерала Дубасова должна была принять участие Валентина Попова - из курсисток, женщина вполне обеспеченная. Савинков, собираясь на дело, заподозрил, что она беременна. Она не отрицала, но настаивала на своем участии: "Это вас не касается, это мое дело",- вспыхнула товарищ по партии. Савинков тоже вспыхнул: "Меня очень касается. И как человека, и как революционера. Во-первых, в случае вашей гибели вы убьете живого ребенка..."
Во-вторых, было опасение, что в самый важный момент с беременной бомбометательницей может случиться обморок и тогда мало того, что женщина своего ребенка загубит, так еще товарищей по партии подставит и генерал невредимым останется.
Курсистку-таки не взяли на дело, но ее готовность умереть вместе с младенцем во чреве, пусть и ради идеи, кажется и сегодня чем-то из ряда вон выходящим.
Кустарщина
В начале прошлого века боевики уже не полагались на револьверы. Проблемой было то, что самодельные взрывные изделия несанкционированно разряжались. Но если этого и не происходило, то боевик, кидавший с близкого расстояния снаряд в какого-нибудь "випа" того времени, был обречен: либо подрывался насмерть со своей жертвой, либо оказывался контуженным, его тут же хватали жандармы, затем короткий суд и смерть через повешение.
Более того, боевики не слишком и заботились о самосохранении. Их смерть была предусмотрена проектом в полном и даже радостном согласии с исполнителями. Потому Савинков стал проектировать новые теракты с использованием "динамитных панцирей". Так предполагалось взорвать дом министра внутренних дел Дурново. И была у него еще задумка посадить летчика-смертника на аэроплан, начиненный взрывчаткой, и направить его на Зимний. А Азеф подумывал об использовании воздушного шара, для чего вел переговоры в Мюнхене с русским умельцем, инженером по фамилии Бухало.
Так что сегодня ничто не ново в террористическом деле, за исключением его масштабов.
Организационные проблемы
При всей примитивности оснащения организационная конструкция террористов осталась и по сию пору в принципе неизменной. Ее чертеж просматривается и в современном устройстве террористической организации. Боевая дружина террористов - это самостоятельное подразделение радикальной оппозиции. Внутри подразделения существовала строгая специализация в следующих номинациях: организаторы актов, техники взрывного дела и исполнители.
Над ними политический штаб - ЦК партии, который определял цели, но в планирование мероприятий и в технику исполнения не вмешивался. У Савинкова и лозунг сформулировался: "Разделение труда - верный принцип достижений".
У эсеров была своя печать, которая, с одной стороны, теоретически обосновывала дело террора, с другой - усиливала пропагандистский эффект от взрывов и убийств. Ее продолжением уже невольно, но неизменно становилась либеральная пресса.
И сегодня всякое сепаратистское движение имеет два крыла. Одно - политическое, другое - террористическое. Баскское ЭТА в известном отношении - классика. Как, впрочем, и масхадовско-басаевский симбиоз. Другое дело, что сегодня адепты и апологеты сепаратизма стремятся создать иллюзию того, что террористическая дружина и политическая партия - это не одна птица с двумя крыльями, а две разные птички, находящиеся как бы в ссоре. Что Басаев с Яндарбиевым - это одно, а Масхадов с Закаевым - нечто противоположное. К подобным тактическим уловкам прибегают и лидеры испанских сепаратистов, и радикалы из палестинского сопротивления. Везде одно и то же: политические крылья после каждой бойни спешат отмежеваться от крыльев террористических, осудить их.
Вот этих хитростей на публику во времена Савинкова и Азефа не было. Или почти не было. Один случай имел место. Это когда прогремел взрыв на Аптекарсском, унесшем жизни нескольких невинных людей. Вот тогда эсеровский ЦК выступил с заявлением, осуждающим действия экстремистов. Писал его сам Азеф. Так что понятна цена осуждения.
А вообще партия эсеров превозносила героев-террористов, которые в свою очередь гордились принадлежностью к партии эсеров. Да и общественное мнение было на их стороне. Особенно общественное мнение Западной Европы. Оно и понятно почему.
Терроризм с видами на общественное мнение
Тогда, в начале прошлого века, терроризм имел вроде бы иной облик и даже как будто бы иную природу. И боевики были не лишены гуманности - они старались избегать невинных жертв, старались направлять свое возмездие на лиц, которых считали столпами неправедного, на их взгляд, политического режима. И жертвами становились люди, вызывавшие неприязнь у прогрессивного человечества.
Тогда индульгенция на терроризм выдавалась легко. Это сейчас общество избирательно по отношению к терроризму. В том числе и западноевропейское. Каких-то террористов оправдывает, каких-то осуждает.
Показательна общая романтическая стилистика тогдашних текстов во славу террора. Вот что, к примеру, прочел Савинков во французских и швейцарских газетах после проведенных им операций: "Снова красная звезда тираноубийства мрачно засияла на темном русском небе.
Союз суицидной романтики с революционными целями лежал в основании моды на террористов-смертников российского розлива.
Сегодня восторги той же западной прессы по поводу успехов бомбистов берутся, разумеется, в траурную рамочку. Но романтическая приправа осталась. Ее привкус ощущается в рассказах о самоотверженности и самоотреченности невест Аллаха, о глубокой законспирированности чеченских террористов, о труднодоступных "горных высях, где обитают гордые воины Аллаха". Должно было быть убито около 200 испанцев, чтобы мы услышали от европейской общественности решительное: "Надо исключить попытку поиска оправдания всему этому ужасу".
Наконец-то довелось услышать из Европы нечто, сказанное о террористах в сердцах.
На коммерческой основе
Как и сейчас, тогда активизация террористической деятельности приводила к интенсивному притоку денег в оппозиционное движение. И, как правило, не только со стороны заинтересованных лиц внутри страны, но и из-за границы. После серии удавшихся покушений на столпов и "цепных псов самодержавия" в партию эсеров потекли серьезные деньги из Японии и Америки через Финляндию. И почти сразу внутри цельнометаллического ядра эсеров, как это видно из книги Гуля, возникло напряжение: появились трещины разлома между штабом партии и ее боевой организацией, которая считала себя кормилицей партийных функционеров.
Гуль не очень вникает в бухгалтерию инвестиций на крови, но и из того, что сказано мимоходом, из нечаянно оброненных подробностей понятно, что терроризм уже тогда был бизнесом. Из книги Гуля понятно, что жили генералы Б.О. и члены ЦК эсеровской партии за границей вкусно, на широкую ногу. Собственно, фигура Азефа предстает не в том свете, в каком мы привыкли его видеть - человеческое отребье, распавшаяся личность. В романе он - коммерсант, который очень рационально и без идеологических предубеждений поставил дело. Если за услуги его организации платят хорошие деньги не только по одну сторону баррикады, но и по другую, то отчего их не брать. На Плеве у него был заказ не только от революционеров, но и от царской охранки.
Более всего Азеф примечателен тем, что он первый, кто коммерциализировал организованный терроризм. Отсюда и пошла ржавчина коррупции, которая затем сопутствовала уже всем террористическим подпольям, разъедая их идейную мотивацию. Коммерция смазывала шарикоподшипники террористической машины; она ее и разрушала.
Наверняка она свойственна и чеченскому подполью. Кто там Азеф, уже не столь важно.
Идеалисты
Другим ресурсом терроризма стал идеализм. В "Бесах" единственный, кто не дрогнул в решимости пролить кровь Шатова, был чистый, прекраснодушный юноша Эркель. Был там еще один молодой человек Кириллов, который страдал безотчетным стремлением к смерти. Он на этом построил целую философию, а уже практики-революционеры уговорили его подвести под свою задуманную кончину общественный смысл.
Собственно, соединение суицидной романтики с революционными целями и лежало в основании моды на террористов-смертников российского розлива.
Уже после Октября Эрдман спародировал фигуру отечественного камикадзе в своем Подсекальникове из "Самоубийцы". А до этого Савинков опоэтизировал чувство добровольно-безвременного ухода из жизни. У него есть рассказ "Тоска по смерти". Французская девушка Жанна, жившая в достатке, была жизнерадостна и внутренне покойна. Но однажды подошла к окну и выбросилась из него. Мать рыдает над умирающей, пытаясь узнать у дочери, почему она это сделала. Жанна отвечает: "Я не знаю". А затем прибавляет: "Я счастлива".
Она была счастлива без причины. В том и заслуга русских народовольцев и эсеров, что они даровали высокие причины касте психопатических идеалистов, этих первых живых бомб. Да и сам Савинков, знавший тоску по смерти, не без сладострастия говорил о "веревочке", о "бомбочке", обрел смысл в антицаристском терроризме. Другое дело, что он своей страсти дал выход не только в революции, но и в творчестве. Другое дело, что его в конце концов растлил Азеф, и радикальный идеализм автора "Коня бледного" смешался с чрезвычайным цинизмом автора Б. О. Оба стали закадычными друзьями. А когда предательство Азефа открылось, то Савинков в сущности оправдал боевого друга-предателя. Тогда ему явилось откровение: "Каждый революционер - потенциальный провокатор".
Подлый цинизм и истовый идеализм - такие вещи, что взаимопритягиваются и взаиморастворяются, образуя гремучую смесь, которая становится обязательным ингредиентом в составе всякого подполья.
Тут действует та же закономерность, что и с деньгами: чем удачливее и интенсивнее теракты, тем активнее приток свежих сил. И, напротив, едва намечался в деле террора застой по тактическим причинам, сразу начиналось загнивание организации. Ее нельзя было, как выразился Савинков, "засолить". Она тут же стухала. Ее жизнь можно было поддерживать только кровью новых жертв.
Организованный террор уже в силу только этого обстоятельства не может не стремиться к самовоспроизводству и к экстерриториальности. Если он сегодня не находит работы в собственной стране, то устремляется туда, где в нем есть потребность. Где есть нужда раскачать политическую ситуацию, что-нибудь дестабилизировать, кого-нибудь шантажировать. А в наше время благодаря электронным СМИ есть еще и соблазн учинить картинный теракт, как 11 сентября в Нью-Йорке, или 11 марта в Мадриде...
Живи в наше время Савинков, он мог бы позволить себе не раздваиваться на художественный перфоманс и "взрывное крещендо". Он бы смог обе страсти срастить. Живи нынче Кириллов, он мог бы принять ислам.
Тот терроризм, что был в начале минувшего века, имел ярко выраженную богоборческую окраску. Он был внерелигиозным, атеистическим. Нынешний выступает в религиозной оправе. Прежняя, социал-революционная, сдана в утиль; новая, шахидская, дает свое оправдание романтической бесчеловечности. Поскольку Бог зовется в союзники, и индульгенция на теракты снова стала ходовым товаром.
***
Ставший сегодня очевидным политический успех арабских террористов в Испании пошлет в террор новые силы. Будут новые живые бомбы, гуще станет поток инвестиций в боевые организации и появятся новые заказы на показательные убийства людских толп под телекамеры. Надо полагать к "Аль-Каиде" уже стоит очередь заинтересованных в них политических сил. Такие есть не только в Палестине и России, но, как выяснилось, и едва ли не во всех странах Западной Европы.
Мы - в новом кругу адского оправдания потустороннего рая.