- Как в вашей жизни появились "Три высокие женщины" и девяностодвухлетняя героиня?
- Думаю, что никакой другой режиссер, кроме Сергея Голомазова, прочитав пьесу, не решился бы назначить меня на эту роль. Я люблю эксперименты, но не до такой степени. Во время репетиций я часто была близка к отчаянию. И режиссер - тоже. Мы "дружно" заходили в тупик. Помню, как мы "искали" эту старуху: то я разговаривала басом, то заикалась, то завывала, то пыталась даже работать под Фаину Раневскую. На одной репетиции мне напихали в рот ваты, в другой раз сделали оттопыренные уши, в третий - пришпилили клоки седых волос. Я пробовала всякие старческие гримы. Однажды, загримировавшись, ходила по своему театру, и меня никто не узнавал.
- Были ли какие-то жизненные прототипы у вашей славной старушки?
- Таким прототипом стала моя бабушка Мария Карловна. Произошло нечто странное, то, что можно назвать переселением душ. Я абсолютно не склонна к мистике, но иногда, произнося какую-то фразу, слышала ее голос. Возникало впечатление, что это она. Я очень ее любила, она была потрясающим, светлым человеком. Хотя прожила невероятно сложную жизнь: ее мужа, моего деда, арестовали, потом расстреляли, а ее выслали с двумя детьми в 24 часа. Потом она охраняла какой-то склад, ночами ходила вокруг него с ружьем. Позже обо всем этом она рассказывала со смехом, как-то светло. Мы ее звали Меря. Я ее спрашивала: "Меречка, что ты смеешься? Это же ужас какой-то!" Ее свет, думаю, помог мне в работе над моей старушкой.
- В спектакле играет и ваша дочь Зоя. Она обладает мощной, сокрушающей сценической энергетикой. Но кажется, такой темперамент не всегда удобен для партнеров...
- Есть актеры, обладающие мощным темпераментом, с которыми бывает не просто. Такое состояние я испытала, например, работая с Татьяной Васильевной Дорониной. Такое было и с Натальей Георгиевной Гундаревой. Помню, как Андрей Александрович Гончаров говорил мне: "Женя, не пытайтесь их переиграть. Постарайтесь просто отстреливаться!" Действительно, от них шел очень мощный напор, но все равно это было великое счастье находиться рядом с такими замечательными партнерами. В Зойке есть это. Но это качество не от меня, а, наверное, прежде всего от отца - Александра Леонидовича Кайдановского. Она взрывная и в жизни, но в ней есть и мягкость, которая... когда-то была и во мне.
- Уже два сезона Театром имени Маяковского руководит Сергей Арцибашев. Комфортно ли вам как творческому человеку сегодня в своем театре?
- Нельзя быть судьей в собственном доме. Поэтому я не буду распространяться на тему, что меня в театре устраивает, а что нет. Хотя не могу не сказать о репертуарной политике. За последнее время у нас появились значительные спектакли. Например, "Карамазовы". Когда помыслы чисты и задачи изначально ставятся серьезные и глубокие, то это у меня вызывает чувство уважения и интерес. Я понимаю также, что нельзя все время глушить зрительный зал Достоевским, Толстым и Ибсеном. Надо давать какой-то роздых. Но при этом держаться на достойном уровне драматургии. Это может быть и комедия, но с более высокими задачами, чем просто отдых для зрителей. Но наше время - жесткое, оно диктует свои законы. Хотя не хочется им поддаваться во всем.
- Но вы не отчаиваетесь?
- Нет. В настоящий момент я с огромным удовольствием репетирую пьесу Алексея Арбузова "Старомодная комедия" вместе с моим любимым партнером Игорем Леонидовичем Охлупиным. Спектакль ставит Владимир Портнов, он был одним из первых режиссеров, с которым я встретилась на профессиональной сцене. На 12 сентября назначена премьера.
- А как поживает ваша Агафья Тихоновна в "Женитьбе"?
- Пьеса эта вечная, и роль замечательная. Я репетировала ее легко и до сих пор играю с большим удовольствием. Даже несмотря на то, что, когда Агафья Тихоновна говорит: "Столько лет провела в спокойствии, вот жила, жила...", в зале смеются. Я зрителей понимаю. Мне остался год до пятидесяти, и тогда, я думаю, поставлю точку на моих "молодых" ролях. И перестану играть невест на выданье.
- Были ли в вашей жизни персонажи, которых вы не очень любили?
- Это было в пьесе Стриндберга "Отец" в театре Табакова. Очень страшная пьеса о единоборстве мужчины и женщины и о том, как женщина в конце концов оказывается сильнее и убивает (хотя и не впрямую) своего мужа. Доводит его до сумасшествия. Когда я прочитала пьесу, подумала, что не смогу это сыграть. Но Олег Павлович Табаков мне сказал: "Знаешь, Женя, в человеке так много всего намешано, если покопаться, то можно кое-что найти..." Сначала я надеялась, что мне удастся оправдать ее, потом поняла, что ее оправдывать не надо. Потому что сама пьеса написана очень жестко, и эту женщину надо играть как некий абсолют зла и страшной борьбы за первенство, за власть, в которой она идет до конца. В каждом ее поступке я пыталась найти эту ее страсть. В конце концов к своему ужасу я обнаружила, что мне это интересно и легко. И когда мои дочери пришли на спектакль, старшая сказала: "Мама, какая же ты сволочь!" А одна моя знакомая, которая приехала с цветами на спектакль, с цветами же уехала домой. Потом сказала, что не смогла вручить их мне. Это была самая высшая похвала. Но надеюсь, что такие спектакли тоже наводят на мысль о том, что не надо уж так биться не на жизнь, а на смерть. Может, надо все-таки искать какие-то пути друг к другу, а не доводить дело до трагических событий.
- В каких фильмах вы успели сняться в последнее время?
- Последняя картина - это экранизация трилогии Анатолия Рыбакова под общим названием "Дети Арбата". Это будет телевизионный фильм из 16 серий. Там больше двухсот персонажей, которых играет добрая половина труппы Театра имени Маяковского. У меня в фильме роль матери героя Саши Панкратова, которого играет очень талантливый актер "Мастерской Петра Фоменко" Женя Цыганов. И опять эта роль пересекается с моей бабушкой Марией Карловной. Когда мы снимали сцену ночного ареста, я вспоминала ее рассказы. А в первый день мы снимали сцену в тюрьме, куда сына моей героини сажают за заметку в газете. И тогда я вдруг почувствовала, что ничего не могу. Я ощущала себя студенткой второго курса, которая страдала от патологического зажима. Мне хотелось пойти и утопиться. Потом я поняла, почему так произошло: я к этой сцене очень долго готовилась, и для меня это был какой-то гражданский акт. Ответственность меня просто погребла. Потом в Тверь на съемки приехала Чулпан Хаматова, которую я обожаю. Она кричала, что ей страшно. Говорила, что на нее давит ответственность за тех людей, которые все это пережили. Так работали все: практически на пределе человеческих возможностей.
- То время и та страшная тема ушли в историю. Насколько живо она, по-вашему, будет восприниматься сейчас, тем более что об этом уже немало написано и снято?
- В сценарии, который написал Валентин Черных, исторический фон ушел на второй план. А на первый план вышла история молодых людей, которые любят, страдают и ненавидят. По-моему, Оскар Уайльд сказал, что ежедневный самый ничтожный поступок формирует или разрушает личность. В фильме осталась тема противостояния двух личностей: один становится жертвой, но сохраняет свое человеческое достоинство, другой, не будучи подонком, пытается приспособиться к этим законам, удержаться, но "мясорубка" его закручивает. И превращает в орудие убийства. Тема становления личности вечная. Она будет актуальной при любом режиме. Удержишься ли ты, удастся ли тебе сохранить свое лицо или ты, приспосабливаясь к обстоятельствам, превратишься в нечто страшное.
- Раз уж мы заговорили о роковых событиях, не появится ли в вашем репертуаре, например, Медея?
- Вот чего бы я никогда, ни при каких обстоятельствах не могла бы сыграть - это женщину, которая подняла руку на своих детей. Это - абсолютно не мое!
- А чеховские героини?
- Чехова хочется сыграть, хотя сейчас это практически невозможно: такое количество "Чаек" летает и "Вишневых садов" произрастает. Но все равно я бы мечтала сыграть Раневскую. Но именно сейчас, а не тогда, когда мне будет 60. Мне кажется, что у меня есть что-то свое, что я смогла бы в ней сыграть. Но эта мечта, наверное, умрет вместе со мной. Мне и так есть за что благодарить судьбу.
- А Аркадину не хотели бы сыграть?
- Нет, она - не моя. Кроме того я следую примеру божественного Рихтера, который вычеркивал из своего репертуара то, что до него гениально играли другие музыканты. Аркадина была так сыграна Татьяной Васильевной Дорониной, что я никогда в жизни за это взяться не смогла бы. Однажды главный режиссер Челябинского драматического театра Наум Орлов, у которого в театре перманентно появлялись произведения Чехова, сказал мне, что четыре его великие пьесы - это как "Хорошо темперированный клавир" Баха, через который проходят все музыканты, независимо от того, как складывается их дальнейшая жизнь. Так же и в театре: молодые актрисы должны сыграть Аню, Нину Заречную, Ирину. Потом они начинают играть Машу, Варю. Потом наступает черед Аркадиной и Раневской. И я подумала, как же это было бы здорово, если бы можно было в жизни пройти все эти этапы!
- Но один такой этап вы все же прошли...
- Да, у меня была в жизни Нина Заречная, с которой я шумно провалилась. В 23 года Заречная мне оказалась просто не по зубам. Но это было из серии: "пораженья от победы ты сам не должен отличать". Это было то поражение, которое, возможно, значило для меня больше, чем мои некоторые относительные победы.
- В финале не могу не возвратиться к вашей старушке из "Трех высоких женщин". Как вы думаете, что чувствует она, глядя на себя молодую?
- Иногда кто-то приходит на спектакль и говорит: "Если бы я - молодая - увидела бы себя в нынешнем возрасте, то та молодая, наверное, отреклась бы от меня сегодняшней". Как, собственно, это и происходит в нашем спектакле. Но мне кажется, что очень важно смотреть в прошлое без страха и сожаления. И моя героиня смотрит на себя - молодую - с нежностью и любовью. И светло.