Новый абзац
"Знамя" выложило на наш журнальный стол сразу несколько не слишком крупных, но качественных вещей. Начнем с самой занятной - это повесть Натальи Рубановой "Люди сверху, люди снизу. Текст, распадающийся на пазлы" (N 6).
Молодая дебютанка, в предисловии признавшаяся в страсти к складыванию буковок, страсть свою немедленно подтверждает затейливым текстом. Строгие "инженегеры" "мамо" и "папо", госпожа авторша, собирающая "звуки в буквы, буквы - в слоги, слоги - в слова, слова - в предложения, а предложения - в полные и неполные абзацы, заполняющие некие книги бытия, которые впоследствии, возможно, станут продажными", дымчатая Пора, явившаяся главной героине повести Аннушке и крикнувшая, что "пора" ехать из родного провинциального города в Москву... Наблюдать за непринужденными языковыми играми Рубановой легко и приятно, даже перебив приглуповатого Редактора и Суфлеров-корректоров, подающих возмущенные реплики, которые, очевидно, должны продемонстрировать, что автор и сам не дура(к) и все про себя понимает, почти не мешают. Пазл складывается в картинку: Аннушка поступает на филфак, живет в общаге, с головой погружаясь в не слишком чистые волны его неспокойного бытия. Затем героиня филфак оканчивает, работает училкой, барменшой, журналисткой, влюбляется, прощается, становится бизнес-леди, вышедшей замуж по расчету. И вот тут уж Наталья Рубанова решительно не представляет себе, что делать с Аннушкой дальше, сюжет мучительно буксует, повисает где-то над головой, Аннушка смотрит в небо, плачет. Как верно замечает сама сочинительница, - "Полный абзац". Это последние слова повести.
Великолепно придуманный язык, искрящаяся остроумием стилевая манера и симпатичная героиня расшибаются о стену авторской растерянности - в буковки он играть уже научился, а в героев и их судьбы еще нет. Странно, но даже это не разрушает безусловного обаяния и талантливости этого текстового пазла.
Тяга "Знамени" к экспериментальным текстам проявилась и в публикации романа Елены Поповой "Седьмая ступень совершенства" (N 7) о тихой колдунье, способной видеть невидимое, умеющей лечить людей, попавшей в криминальную историю, но, несмотря на свои сверхъестественные дары, бессильной, как и всякий живущий на земле. Вывод прост: не надо вмешиваться в жизнь, пусть Бог ткет свой узор. Восьмой номер украшает печальная и теплая повесть Марины Москвиной "Между нами только ночь", рассказывающая историю публикации одной своей детской книжки в безумные 1990-е годы, а заодно о времени, его метаморфозах и безмерных пространствах космической любви.
Любители демократического и увлекательного чтения в летнем "Знамени" тоже найдут поживу, это - "Гастрольный роман. Ностальгия по Японии" артиста Владимира Рецептера, продолжение первой книги романа "Ностальгии о Японии" и истории легендарного БДТ (N 7-8).
Не только Бродский
"Октябрь" публикует роман Юрия Буйды "Домзак" о бывшем начальнике тюрьмы, а нынешнем владельце магазинов, старике Тавлинском (N 6). В начале войны Тавлинский участвовал в массовом расстреле заключенных, которых срочно пустили в расход из-за приближающихся немцев. Дед рассказывает о той страшной ночи внуку Байрону, а наутро Тавлинского зарубленного топором обнаруживают в его собственной постели. Детективное повествование, с паутиной параллельных историй - жизни неприкаянного Байрона, его возлюбленных и возлюбленных деда. Вроде бы грамотно выстроенный сюжет, неплохо придуманный герой, да и история расстрела, несмотря на заезженность темы, как будто должна задеть, однако общее ощущение от романа - мучительно-мутное, как будто все это рассказывается не до конца очнувшимся до тревожного сна повествователем - с непрожеванным завтраком во рту.
Повесть "Радуга прощения" Антона Савина о помощнике прокурора города Энска, проводящим в свободное от работы время черные мессы, прекрасно передает безумную, суматошную, декадентскую и смертносную атмосферу начала 1920-х годов. И все же главный летний козырь журнала - роман Анатолия Наймана "Каблуков" (N 8, продолжение в N 9).
На этот раз герой Наймана, Николай Каблуков, - киносценарист, чья молодость и зрелость приходится на советско-невыносимые для художника годы. И ходить ему приходится по вполне предсказуемым тропам: свобода, конъюнктура, продаваться не продаваться, воспользоваться не воспользоваться даруемыми властью благами, пайками, кооперативами. Герой подряжается поработать литературным негром у крупного начальника из Союза кинематографистов, сочиняет сценарий на спортивно-лесбийскую тему - баскетболистка тайно влюбляется в подругу по команде - однако Каблуков решает и разрабатывает сюжет совсем не в предложенном подрядчиком ключе. Любови, дружбы, предательства, отечество, тут же - талисманом, магнитом - Иосиф Бродский, шумный, картавый, в галстуке и без, Анна Андреева - трагическая, обыденная, великая. Вот он "великий сценарий, в котором сойдутся все, кого я когда-либо в жизни встретил, все, что я в них заметил и запомнил и наконец то, какую интригу сплели эти встречи в моей и их судьбах". Для Каблукова ничего важнее этого сценария нет, самому Найману за и ходом действия наблюдать страшно интересно, как и вообще думать, сопрягать. Однако пробираться сквозь эту густую, плотную, напряженную, местами заразительно быструю, местами тяжеловесно-медлительную мысль - труд. Насколько оправданный - "все и каждый" решают сами. Очевидно настолько, насколько и сама описываемая "славно-бесславная" эпоха читателю интересна.
Театр внутренних органов
"Новый мир" напечатал новый роман Николая Кононова "Нежный театр" (N 7-8). Предыдущая книга "Похороны кузнечика", пронзительно и пространно повествующая о смерти бабушки героя, вызвала шум и принесла, безусловно, талантливому автору заслуженную славу. "Нежный театр" - тоже роман о семейном, нутряном. Об отношениях с отцом, бросившим сына, об умершей матери, чье отсутствие "продырявило" жизнь героя навсегда. Обнаженность жестов и ощущений поначалу ошеломляет. Кажется, что герой , почти совпадающий с автором, - человек без кожи, которому внятно все. Он различает "упругий вкус ветра", печальный взгляд накормленной собаки, "утомленность собою" женщины у шлагбаума. "Припадок тепла, затихая во мне, выкручивал теплую мягкую жилу под самым сердцем, но я знал из анатомии, что ее там не должно быть".
Такой чувствительности и чуткости, на грани муки, невозможно не сопереживать. Но довольно быстро обнаруживается, что с той же пристальностью описываются не только таинственное сближение мальчика и отца, порывы ветра, биение сердца, но и поедание миски макарон по-флотские, нарезка "ингредиентов к винегрету", процесс мочеиспускания. Все - с равным теплом, вниманием, нежностью. Первая, вторая, третья любовь, жажда найти в любимых мать, соития, видения, дыхание, стук крови. И хоровод сносок, уточняющих, объясняющих, что же все-таки именно было испытано в тот миг. Вполне предсказуемый конец - герой в морге у "освежеванного" тела отца флиртует с красивой медсестрой.
Что ж, у Кононова множество восторженных поклонников, певцов тонкости его письма и глубины прозрений, я не из их числа. Слишком нежно и слишком тонко - так что за изяществом и утонченностью линий не видно леса, людей, живых. Да и откуда им взяться в театре. Театре одного актера тем более, склонного к нарциссизму тем паче - это, впрочем, говорят, у артистов профессиональное.