9 Мая - по всем соцопросам - остается первым по значимости праздником для всех россиян - старых и молодых, видевших ту войну и не знавших ее. О том, почему мы не можем эту войну забыть, почему она для нас величайшее переживание и величайшая слава, - разговор нашего корреспондента с известным писателем Григорием Баклановым.
Зачем мы пошли на эту войну
- Григорий Яковлевич, насколько мне известно, вы ушли на фронт в семнадцать, сдав экстерном выпускные экзамены. Почему, зачем?
- Это была война с фашизмом (мы еще не знали, что такое фашизм, потому что только был заключен договор Сталина с Гитлером). Сочувствие наше, насколько я помню людей того времени, было на стороне союзников против Гитлера и фашистов. И мы знали, что война будет. Никто не сомневался, что война будет. Желание идти защищать Родину - было очень распространено среди молодых, да и не только молодых. Мой старший брат пошел в ополченческую дивизию, он был студентом МГУ исторического факультета. Погиб под Москвой. Такой была атмосфера тех первых месяцев. Я просился в артиллерийский полк. Пришел к командиру, попросил взять, и он взял. Зачем я ему нужен был - даже не знаю, наверное, он меня просто пожалел. Вначале я был на Северо-Западном фронте, оттуда меня через год отправили в училище, а потом я уже воевал на 3-м Украинском, Юго-Западном.
- Что вы видели, что чувствовали, когда попали на фронт? Каким был самый первый день?
- Нас привезли зимой. Это было начало 42-го года, по-моему, февраль. Морозы жуткие, за сорок. Ехали мы очень долго. Тогда все долго было. Ну, выгрузили нас на станции, и пошли мы пешком. Куда идем, не знаем. Зимняя дорога, впереди прошли тракторы с волокушами (это сбитый из бревен тяжелый треугольник, которым расчищают дорогу). Дали нам по сухарю ржаному и по тонкому ломтику мороженой колбасы. Вот я ее согревал во рту и помню до сих пор этот мясной вкус от шкурки. Шли мы всю ночь, валенок нам тогда еще не дали, шли в сапогах. Один раз был привал. Развели мы костер, я снял свои портянки, стал сушить, вдруг "Подъе-ем! Выходи строиться!", а у меня они еще не просохли. Я старшине, а он говорит: "Тебя что, война будет ждать"? Ну и черт с тобой, говорю, я же ноги отморожу! Замотал сухим концом, и, вы знаете, не отморозил, не отомстил старшине. Вот, собственно, и есть мой первый день. Война - штука суровая.
- Вы, наверняка, были самым молодым в полку?
- Некоторое время был. Потом сказали, что было пополнение и есть кто-то моложе. Я очень расстроился (смеется). Человек же всегда хочет быть первым. Ну что мне от этого первенства? Ничего, верно? И все-таки вот - я самый-самый. Я этим очень гордился. А тут у меня вдруг это первенство отняли, а в действительности ли был кто-то моложе меня или нет - я не знаю, это же все по слухам.
Как мы становились профессионалами войны
- Что было тогда самым страшным?
- Мороз. Самым страшным на Северо-Западном фронте был мороз. Бои там были вялые, по сравнению с другими фронтами. Мы окружали 16-ю немецкую армию, окружили ее, но сделать с ней ничего не могли, она все время пробивала проход, у станции Рамушево (вот видите, названия все помню) и шли бесконечные бои. Долгие, тяжелые. Обмороженных в ту зиму было больше, чем раненых.
- Чем вас кормили?
- Нам привозили хлеб и каждому давали по буханочке: 950 граммов - это все-таки, знаете! Но этот хлеб всегда был мороженый. Мы его отогревали у костра: отогреешь, снимешь его руками (а он раскисший весь) и ешь.
- Простите мне этот вопрос, но вы ведь пришли на фронт школьником, у вас были какие-то знания, связанные с военными действиями?
- Вот сейчас, провоевав войну, вспоминая те бои, могу сказать, что воевать мы не умели. Мы учились воевать на войне. С немцами, которые уже подготовились, у которых была самая мощная в Европе армия с боевым опытом. Вот, скажем, командующим нашей армии был генерал Берзарин, который потом командовал армией под Берлином у Жукова в 45-м году. Он впервые на Северо-Западном фронте применил наступление с прожекторами, когда наши прожектора ослепили артиллерийские позиции. В районе деревни Ямник мы их сразу ослепили, радиорепродукторы заиграли "Интернационал", пехота пошла, танки пошли (танков у нас было пять, выкрашенных в белый цвет). Дошли до противотанкового рва, который у нас даже и не числился. Зимой его вырыть нельзя, значит, он был (то есть разведка плохо действовала). Немцы тут же подбили эти танки. Наши танки горят, их минометы бьют (а у нас минометов тогда почти не было). Пехота залегла на 40-градусном морозе, "Интернационал" играет по радио - все. Наступление сорвалось. Многие раненые замерзли там на поле. А потом под Берлином в 45-м году наступление с прожекторами применили очень успешно. То есть идея сама неплоха, но скольких солдатских жизней стоило пока научились... Мы учились воевать в ходе войны ценою солдатских жизней. Так что это была необычайно тяжелая война. Знаете, только такой народ, как наш, мог ее одолеть и не сдаться.
Героическое племя
- Понимаю, что война - это ужас, но ведь среди этого ужаса были и какие-то обычные вещи, обыденные...
- Были... Я помню, как однажды проснулся, смотрю - солнце встает над лесом. А лес стоял в воде. Молодой лес, но весь засохший. Кора на деревьях облезла. И вот встает солнце, и такая красота. Знаете, жизнь на краю смерти в мгновение бывает так прекрасна, как в обыденное время и не замечаешь.
- Вы получали письма, писали?
- Я писал письма тете, дяде, брату двоюродному. Он участвовал в 42-м году в том неудачном наступлении на Харьков по приказу Сталина, испугавшегося, что немцы начнут опять наступление на Москву (хотя Жуков понимал, что наступление будет на юге, и говорил об этом). И вот в этом наступлении как раз участвовал мой брат. Они уже вырвались из окружения (это был Первый краснознаменный стрелковый полк), а их бросили опять в наступление, помочь окруженным выйти. В этой атаке он погиб. Я ему в это время писал с Северо-Западного фронта (кажется, это был май), а его уже на свете не было.
- Какие были чувства тогда? Страх, ненависть...
- Ненависть.
- Думали ли вы тогда, что такое может случиться?
- Мы поверить не могли, что произойдет такая трагедия. Нам представлялось, что наша армия сильнее всех. Кстати, армия была хорошая. И командование было хорошим. Взять того же Тухачевского. Да, у него было достаточно грехов, то же подавление Антоновского крестьянского восстания, когда он применил газы. Это все так, но он был талантливейший военачальник. Фельдмаршал Гинденбург подарил свою книгу нашему командарму Якиру с надписью "Талантливейшему полководцу!" Но ведь всех же уничтожили в 37-м году. Из пяти маршалов арестованы и расстреляны были трое. Кто остался? Самые бездарные. Буденный и Ворошилов. Из четырех командармов первого ранга (то есть генералов армии) арестованы трое. Из двенадцати командармов второго ранга (генерал-полковник по-нынешнему) арестованы и расстреляны двенадцать. И сейчас практически никто этого не помнит. Армия была обезглавлена, хорошо, что уцелел Жуков, что из тюрьмы выпустили Рокоссовского. Если говорить о технике, то танков и самолетов с начала войны у нас было больше, чем у немцев и у всех европейских стран. Но, во-первых, большинство этих самолетов были устаревшими. В приграничных дивизиях не хватало винтовок для людей, хотя в целом армия была неплохо вооружена. Уже к сентябрю 41-го года мы потеряли почти всю авиацию, потому что немецкие летчики имели налет от 300 до 450 часов. (Вы представляете, какие это были профессионалы!) А наши летчики - от 5 до 15 часов. Они шли на гибель. Это героическое племя было. Мы в день в 1941 году теряли 29 тысяч человек, из них больше 17 тысяч убитыми.
Трагедия 41-го года началась в 37-м году, когда Сталин обезглавил армию. Вот я вам еще пример приведу - маршал Бирюзов в своих послевоенных воспоминаниях рассказывает, как в эти самые годы он окончил академию и его назначили начальником штаба 30-й Иркутской дивизии. У кого же он принимал должность? Вы не поверите. Должность начальника штаба исполнял старший лейтенант. И в кабинете командира дивизии сидел тоже старший лейтенант. А все старшие офицеры были арестованы, командование дивизии все было арестовано, и командование дивизии вынуждены были принять на себя командиры рот. Вы понимаете, в каком положении армия встретила войну? Разве у нас в школах проходили Отечественную войну так, как надо, чтоб люди действительно понимали, какая это была трагедия, какой ценой нам досталась победа?
Стыдиться нам нечего. Мы победители
- А как, на ваш взгляд, нужно преподавать войну?
- Прежде всего нужно говорить правду. Когда закончилась война, нам говорили, что мы потеряли семь миллионов, а теперь считают, что двадцать шесть с половиной. Есть разница? Вот вы знаете, например, что долгое время не праздновали день Победы? Сталин отменил празднование. Это уже при Брежневе стали праздновать. А почему отменил? Да потому что не было семьи по всей стране, в которой кто-то бы не погиб на войне. Правильно сказано в песне: "Это праздник со слезами на глазах".
- Вам снится война?
- Снилась. Долгое время. Сейчас нет. Знаете, мне долгое время снились убитые, товарищи мои, однополчане. Но вот странная вещь - я никогда не слышал их голосов. Вижу, что разговариваю с ними, а голосов не слышу.
- Как, на ваш взгляд, нужно отмечать 60-летие Победы?
- Я думаю, что сейчас время до празднования как раз бы и надо использовать на то, чтобы рассказать правду о войне. Это иллюзия, что у нас ее знают. Только художественная литература, лучшие книги о войне рассказали, что такое была война. А истории Великой Отечественной войны у нас нет. Есть однотомник, шеститомник, даже десятитомник, только там правды нет. До сих пор. А стыдиться нам нечего. Мы победители. Но какой ценой далась Победа, какие уроки из этого извлечь надо - вот это как раз бы и надо до праздника Победы рассказать. А отмечать 60-летие надо как следует. Это наша Победа. Да, союзники нам помогали. Да, на фронте мы ели свиную тушенку, поставленную союзниками. Часть нашей пехоты ходила в английских ботинках. Америка поставляла технику. Причем везли ее героические люди, потому что немецкие подводные лодки топили корабли с этой техникой. Мы должны помнить и об этих людях. Но надо понимать, что большая часть немецкой армии была на нашем фронте, и мы ее одолели.
И вот мы пили и плакали
- А как вы отмечаете день Победы? Что для вас этот день?
- Я думаю о своих погибших братьях, погибших товарищах. Для меня это в первую очередь - день памяти о тех, кого я знал и кто сложил свои головы. В первую очередь надо думать о них. Потому что мы все-таки живыми вернулись, а они нет. Я никогда за них не пью, а в мыслях они со мною. Вот Астафьев где-то писал, что он в День Победы плачет. Я его очень хорошо понимаю.
- Вы бываете на встречах ветеранов у Большого театра?
- Нет. У нас устраивали встречи в Запорожье, но я никогда не ездил. В силу своего характера.
Старшина тут же погнал коней куда-то, привез бочку вина. И вот мы и пили, и плакали. Потому что с нами не было тех, кто погиб на этой войне.
Понимаете, прошли годы, мы уже другие во многом. Я помню, в "Литературной газете", кажется, к 25-летию Победы попросили мою фотографию, а я дал фото, на котором я не один, а с товарищами (война уже закончилась, и в Австрии мы сфотографировались). Фотография была напечатана, и мои товарищи откликнулись, написали письма в редакцию. Один из них был начальником штаба дивизиона. Оказалось, он живет в Москве. Я узнал через газету его телефон, перезвонил, говорю: "Давайте встретимся". А он говорит: "Нет, встречаться не надо, мы теперь уже другие". Потом мы все-таки встретились, но вот та фраза его очень точная: мы уже другие, мы уже другую жизнь прожили.
- Какое 9 мая было лучшим в вашей жизни?
- То 9 мая, когда телефонист позвонил на наблюдательный пункт, это было в Австрии, и заорал, что война кончилась, подписан мир. Вот это было самое счастливое 9 мая. Это было недалеко от Дуная, у австрийской деревни Лоосдорф. Мы выскочили из окопов, стали стрелять вверх от радости. Тут, на беду, оказалось - выпить нечего, что редко бывало (смеется). Старшина тут же погнал коней куда-то, привез бочку вина. И вот мы и пили, и плакали. Потому что с нами не было тех, кто погиб на этой войне. И впервые мы поняли, что это уже навсегда.