"Летнее" - это ведь не обязательно поверхностное. Сборник одного из главных литературных "ньюсмейкеров" Людмилы Улицкой "Люди нашего царя", уже успевший нашуметь роман русского писателя, живущего в Швейцарии, Михаила Шишкина "Венерин волос" и "Петрович" заявившего о себе в прошлом году автора Олега Зайончковского - из разряда тех книг, что откладываешь до отпуска весь год. Чтобы именно на досуге, никуда не торопясь, вдумчиво и со смаком почитать хорошую русскую прозу. Не рассчитывая ни на мгновенное понимание прочитанного, ни на внешнюю увлекательность. На этот раз ничего откладывать не придется, Улицкая, Шишкин, Зайончковский вышли в самый разгар сезона отпусков, а потому, собираясь махнуть куда-нибудь вон из любимого города и складывая вещи, можно смело кинуть их в чемодан.
Людмила Улицкая. Люди нашего царя. М.: Эксмо, 2005.
Как сделать так, чтобы безногий пьяница, слепой старик-меломан, девочка-инвалид, молдаванка Анжелу, армянин Рудик, певчая из православной церкви, "фрукт голландский" нетрадиционной ориентации, гениальный математик, врач кардиолог с тридцатилетним стажем, сотрудница музея, медсестра, бомж и писательница спокойно ужились друг с другом, не мешались и не толкались локтями, несмотря даже на то, что всего лишь литературные персонажи? Что позволяет объединить рассказы в цельное высказывание, превратить рассыпанный пазл в картинку?
Пазл, мозаика, которую собираешь из разбросанных в разных уголках памяти кусочков - ключевой образ "Людей нашего царя". Дочитав книгу, понимаешь, что картинка сложилась - между отдельными текстами возникло притяжение, и в итоге сборник получился законченным и цельным. Ядром, притянувшим и закрутившим всю эту пестроту в одном направлении, стал ракурс, под которым Улицкая взглянула на своих героев. Она вдруг разглядела в них мощное объединяющее начало. Какое? Такое, что все они твари Божии. Люди одного Царя. Так ведь примерно и называется книга. Заметьте, не гуманистическое "все мы люди, все человеки", а совершенно религиозное по сути ощущение: все мы дети одного Отца. Книга и в самом деле получилась в лучшем смысле этого слова религиозной, постоянно нащупывающей связь меж человеком и небом. Смысловые векторы здесь задают два открывающих книгу рассказа. Первый - про почти волшебную жизнь в одной французской деревушке, с хлебными лепешками, испеченными своими руками, кроликом, подстреленным в близлежащем лесу, рождественскими песнопениями, падающей с неба звездой и живым ягненком. Второй - про кошмарную, но не менее волшебную жизнь в послевоенной коммуналке, в которой инвалид войны смертным боем бьет по пьяни свою жену, а она его все равно любит и рожает ему все новых детей. В этой системе координат - между обворожительной, нездешней сладкой жизнью (отдельная часть книги посвящена путешествиям главной, сквозной героини по Европе, Америке, Израилю, Японии) и здешней, несладкой, зато понятной и родной, и разворачиваются эти короткие истории семей, встреч, измен, смертей.
"Люди нашего царя" - книга необычайно легкого дыхания. Не от легкомыслия, конечно, идущего, не от поверхностности, а от вдруг прорвавшейся внутренней свободы. Кажется, будто Людмила Улицкая наконец махнула рукой на все: рынок, аудиторию, тиражи, чужое мнение - и написала так, как Бог положил на душу. Получилось - мудро, непринужденно, светло, с большой любовью ко всем своим персонажам, включая собак и даже кошек. Разумеется, несмотря на это, рыночный успех книге обеспечен, и, не успев соскочить с типографского станка, она уже заняла верхние строчки рейтингов продаж.
Михаил Шишкин. Венерин волос. М.: Вагриус, 2005.
Вышел в свет долгожданный и до сих пор малодоступный, публиковавшийся этой весной в журнале "Знамя" роман Михаила Шишкина "Венерин волос". Еще в журнальной публикации роман завоевал премию "Национальный бестселлер" и стал предметом бурного и не слишком доброжелательного обсуждения.
Критики самых разных направлений и вкусов внезапно сошлась в одном: с этической точки зрения роман нехорош. Одни обвинили Шишкина в самовлюбленности и высокомерии, другие - в том, что о снежной России автор сокрушается, сидя на берегу Цюрихского озера (последние десять лет Шишкин живет в Швейцарии). Таким образом, добролюбовско-писаревские традиции в нашей критике нежданно возобладали - разговор о качестве шишкинской прозы заслонил тщательный разбор "неверной" идеологии романа.
Между тем, такого острого наслаждения и восторга от чтения лично мне не приходилось испытывать не помню уже сколько лет. Перед нами мастер уровня Михаила Булгакова и Владимира Набокова. В том, что это не восторженное преувеличение, убедится каждый, кто раскроет роман. Конечно, для чтения его нужны терпение и время, как говорил один толстовский герой. Потому что никакого захватывающего и закрученного (как любят писать те же критики) сюжета здесь нет как нет. Хотя центральная сюжетная линия присутствует: переводчик, он же толмач, переводит в Швейцарии собеседования полиции с русскими, желающими получить статус беженцев. Жуткие жизненные истории, трагедии, драмы, перебивающие друг друга: афганская война, чеченская война, растаптывание человека в русской тюрьме, в детском доме, в СССР, в России, кровь и насилие, зло и вдруг смягчающая все дикости и боль любовь. Интервью с беженцами сбиваются на воспоминания толмача о покинутой жене, сыне, о любимой еще в юности девушке. Прослаиваются дневником Белы, в которой легко узнается знаменитая певица Изабелла Юрьева, прожившая реальные сто лет - ее вымышленные дневники придают роману особую историческую перспективу. А цитаты из Ксенофонтова "Анабасиса" про поход греческого войска в Азию углубляют и уводят в беспредельность.
Пространство, в котором идет действие, тоже бесконечно - это и снежная Москва, и туманный осенний Питер, и дождливый Париж, и царственный Рим. Описание путешествия толмача в Рим - одно из самых зачаровывающих в книге, с особой остротой передающее ключевое ощущение рассказчика: искреннее удивление волшебством мира. "Казалось, что идет снег, потому что к ночи на улицы Рима высыпали, как из распоротой подушки, ворохи каких-то ночных бабочек, и они вспыхивали в свете фонарей, окон, фар, прожекторов. Мотыльки кружились вокруг, все норовили угодить в свечку, Изольда отгоняла их от огня книжкой".
Финал романа размыт, конца у него собственно нет. Потому что, согласно Шишкину, его нет вообще, как и смерти. И главное орудие, которое противостоит умиранию и забвению, совсем простое: слово. Ибо об этом собственно весь роман - то, что однажды сказано, запечатлено в слове, остается в вечности навсегда.
Олег Зайончковский. Петрович. М.: ОГИ, 2005.
Олег Зайончковский вошел в большую литературу на редкость мягкой, неторопливой походкой с застенчивой улыбкой на лице. Его дебютный сборник "Сергеев и городок" вошел в букеровский шорт-лист прошлого года (что само по себе невероятно), а потом еще и в короткий список "Нацбеста". Роман же "Петрович", не успев появиться на свет, был номинирован на "Букер-2005" и уже украсил длинный список премии.
Новый роман Зайончковского - это история детства и юности героя, обладающего даром с самых ранних лет видеть мир объемным и глубоким. Неслучайно и зовут его так солидно: Петрович.
Хмурый, задумчивый, снисходительно терпящий глупости взрослых пятилетний Петрович живет обычной детской жизнью в большой и любящей его семье: ходит с бабушкой в дальние путешествия, вдыхает дымный запах мчащихся мимо поездов, мечтает об игрушечной железной дороге, страдает, оставленный один дома, теряется в магазине, едет на настоящем грузовике со стройки... Все как у всех детей, выросших примерно в 1960-е. Только о каждом незначительном событии рассказано с таким вниманием, теплом и сознанием значимости происходящего, что они обращаются в какое-то заманчивое волшебство. Самая первая в жизни рыбалка, встреча с больной собакой, драка за понравившуюся девочку, возвращение загулявшего папы в семью - действительно, разве есть на свете что-то важнее? А если рассказать об этом плавным, обстоятельным до сладостной густоты, незаштампованным и необыкновенно доверительным по интонации языком, последние сомнения рассеиваются вовсе.