Секрет обаяния мемуарной прозы Юрия Анненкова прост как правда. Он счастливо избежал беды большинства мемуаристов, даже очень известных. Он не стал давать под видом воспоминаний об эпохе и ее лицах свой собственный автопортрет.
Его графические с легким налетом влияния то кубизма, то японской живописи портреты Горького, Кузьмина, Ахматовой, Маяковского, Чуковского и других писателей, художников, режиссеров, политиков начала ХХ века волнуют не столько техникой, сколько, если угодно, последней правдой. Это своего рода "экстракты" личностей. После портретов Анненкова смотреть на другие портреты этих же известных людей почти невозможно: много лишнего. Пусть даже замечательного, но лишнего, без чего в принципе можно было обойтись. Из портретов Анненкова нельзя убрать ни одной линии. Некоторые из его лиц - Горький, Маяковский, сам Анненков в автопортрете - одноглазы. Но не потому, что он хотел обидеть оригинал, а потому, что рисовать второй глаз просто не было нужды. Одним все сказано. При этом вызывающая "одноглазость" портретов Анненкова почти всегда концептуальна. Известно, что Маяковского называли в шутку Полифемом Полифемовичем, намекая на его циклопическую одноглазость, односторонность взгляда на мир. Единственный глаз Горького на знаменитом "кубистическом" портрете работы Анненкова вообще закрыт. Такое впечатление, что Горький просто спит. Портрет рисовался в послереволюционные годы, когда Горький отчаянно ругался с большевиками в письмах к Ленину и "Несвоевременных мыслях", осуждал красный террор и пытался спасти остатки культуры. Какой же тут сон?! Но Юрия Анненкова потому и окрестили "острым рисовальщиком" (выражение Абрама Эфроса), что он видел "экстракты" человеческих судеб и трагедий за поверхностным их выражением. Да, Горький в какой-то степени "спал", закрывая глаза на явную непримиримость большевизма и интеллигенции, на то, что его сын работает в ЧК, что, несмотря на все его протесты, большевики уже сделали Горького своей культурной витриной.
Одноглазость анненковского автопортрета символизирует прежде всего остроту зрения. Только Анненков мог обратить внимание на двойной смысл знаменитых строчек Маяковского: "Я хотел бы жить и умереть в Париже, / Если б не было такой земли - М о с к в а", - которые в советских школах подавались как образец советского патриотизма. Несколько раз встречавшийся с Маяковским во Франции Анненков прекрасно знал истинную драму Маяковского. Большой поэт, сложившийся под влиянием русских и французских символистов, прежде всего "проклятых" поэтов Франции Верлена и Бодлера, эстет по существу, Маяковский пошел служить новой власти, страшно насилуя свою природу, пытаясь приспособить ее к задачам времени. Отчасти это ему и удалось. Печать гения лежит даже на строчках: "Нигде кроме, как в Моссельпроме" (попробуйте сказать иначе!), не говоря уже о великих "Стихах о советском паспорте", которые сегодня многие воспринимают чуть ли не пародийно. Между тем написать стихи о деве, луне и страстных лобзаниях может любой средний поэт, а вот величественно воспеть банальный казенный документ способен только исключительный мастер. Тем не менее Маяковского страстно тянуло во Францию из казенной Москвы. Но "рука Москвы" была слишком длинна, и Маяковского в эмиграцию ни за что не отпустили бы. Вот откуда: "Если б не было такой земли - М о с к в а..." Спорно? Конечно. Но и удивительно точно.
Книга Юрия Анненкова, наверное, единственная книга, где мемуарный портретист равен себе как портретист-художник. Стереофонический эффект потрясает. От прочтения-рассматривания книги становишься умнее и тоньше. Глаз определенным образом настраивается не только на искусство, но и на жизнь. В ней видишь то, что не замечал прежде.