Предеин лепит своего Гоголя. И хотя влияние предшественника очевидно, он пытается увидеть Гоголя не в минуту скорби и отчаяния, а в минуту веселую, смешную. Творец самой веселой комедии в русской литературе у него и комичен, и не защищен. Предеин любит в Гоголе "маленького человека", не забывая, впрочем, как велик созданный им мир.
Оттого его Гоголь предстает в удивительном многообразии. Он и дитя, и мудрец, он отшельник, и он не чужд компании. Маленькие гоголи, собравшись вместе, следуют один за другим, как утята за матерью-уткой. И по мере движения к головному Гоголю заметно прибавляют в росте. Жалость, жалость и жалость пробивается при виде этой композиции в сердце.
Предеинского Гоголя хочется приласкать, прикрыть, в чем, кстати, он не раз нуждался при жизни.
Вот Гоголь окаменел в удивлении, как безымянный поручик в "Мертвых душах", который по ночам в гостинице примеривает одну пару сапог за другой. Зачем он это делает? Неизвестно. Но в пустяке виден человек. Ему безмерно скучно, и он страдает от одиночества.
Мотив одиночества очень силен в скульптурных сюжетах Предеина. Гоголь один, вокруг пустота. Только раз появится рядом с ним Пушкин в непомерно высоком цилиндре, но Гоголь отвернется и от него, опустив голову в воротник шинели.
В этой шинели он спешит в департамент, смущенно вглядывается в птицу, присевшую на его плечо. Он и сам птица: и фамилия птичья, и нос птичий, и полы шинели, распахиваясь, похожи на крылья. Кажется, прибитый тяжестью камня к земле, он готов воспарить подобно чичиковской тройке, которая из дорожного снаряда наивного русского плута превращается в птицу-тройку. И только след пыли, поднятой с дороги, скажет, что эта тройка только что мчалась по тракту.
Печальный Гоголь чаще всего смотрит (как у Н. Андреева) вниз. Но - пронеслось мгновение! - и, вынырнув из глубины тайны, он устремляет взор в небо, откликаясь на призвавший его оттуда глас.
Без шинели ему совсем одиноко, он худ, дрожащ и прижимает к груди зябнущие руки. Или - вытягивает их по швам, покорно отдаваясь тому, что его ждет. Но это уже Гоголь графический и не тот, что в скульптуре. Здесь - в графике - он, стоя на коленях, шепчет молитву, над ним проносится видение креста, он почти пустыми глазами смотрит на пламя свечи, готовой погаснуть. Крест то зловеще реет над ним, предвещая близкую смерть, то делается последней опорой, к которой он прижимается всем своим существом.
Гоголь и крест, Гоголь и смерть, Гоголь и дьявол, Гоголь с широко раскрытыми в безумье глазами (дань версии о его помешательстве), Гоголь в колпаке звездочета (намек на прорыв в космос) - это Гоголь штампов и клише. Это Гоголь символистов и декадентов.
Мне ближе Гоголь, который ни у кого не заимствован, в
изображении которого первенствует печальный комизм его фигуры. Этот Гоголь может уйти в себя, как уходит он в глубину материала, из которого изваян, покрыться налетевшим туманом, стирающим ломаные линии и углы. Но и в тумане я слышу звук струны, которым заканчиваются "Записки сумасшедшего". Это звенит струна сердца Гоголя.
Он не титулярный советник, вообразивший себя испанским королем, не гений тьмы, как называл его В.Розанов. Это Гоголь, смех которого, по его собственному выражению, "светел".
За трепетную опеку над ним, за отданную ему художником неж-ность я не нахожу в себе ничего, кроме благодарной радости и пожелания роста таланту из Екатеринбурга.
| Мнение |
Савва Ямщиков, реставратор, писатель, академик РАЕН:
- Встречи с подлинными мастерами изобразительного искусства последнее время случаются у меня все реже и реже. Относящие себя к последователям великих русских реалистов художники, как правило, создают бездушные произведения, удручающие отсутствием какого-либо профессионального артистизма, лишенные духовного стремления и проникновения в тайники человеческого совершенства, почему и отталкивают их поделки холодным безразличием, а подчас и откровенной мертвечиной.
Вот почему знакомство с работами скульптора и художника Николая Предеина стало для меня источником радости, глотком чистого воздуха, которыми меня нередко одаривает щедрая на таланты русская провинция. Сотворенного самобытным и несомненно высокопрофессиональным мастером Гоголя я признал сразу, ибо художник смог увидеть классика по-своему, передать в металле и рисунках на бумаге такие нюансы и аспекты, которые до него не запечатлели талантливейшие собратья по искусству. Небольшие по размеру бронзовые фигурки писателя восхищают монументальностью и законченностью, так высоко ценимыми в андреевском памятнике великому земляку, украшающем нынче двор усадьбы на Никитском бульваре, где Гоголь жил и умер. Не побоюсь сказать, что Николай Предеин - художник, равновеликий лучшим мастерам современного искусства. Оставаясь по духу и устремлениям исконно русским мастером, унаследовавшим славные традиции бесценных учителей, руководствуясь выдвинутым им самим девизом, что "Россия "состоит" из Пушкина и Гоголя", он великолепно чувствует жизненную наполненность мирового искусства, как и все знаменитые русские мастера прошлых времен.
Равнозначным скульптурному циклу екатеринбургского художника считаю я графическую серию портретов Гоголя. В начале девяностых годов прошлого века посчастливилось мне увидеть у своего греческого друга Дмитрия Апазидиса, жившего в Стокгольме, иллюстрации к "Ночи перед Рождеством", блистательно исполненные по его просьбе Анатолием Зверевым. И вот сейчас, разглядывая черно-белые откровения мастера из Екатеринбурга, а отдельные из них можно назвать шедеврами, я абсолютно убежден, что плеяда художников, иллюстрировавших Гоголя, начиная с первых публикаций его произведений и кончая нашими днями, пополнилась славным именем Николая Предеина, рожденного художником и говорящего на богатом и красочном языке, который не спутаешь ни с каким другим диалектом.