Резо Габриадзе - 70 лет

И тем, кто испытывал ликование после спектаклей Тбилисских марионеток ("Альфред и Виолетта", "Осень нашей весны", "Дочь императора Трапезунда", "Сталинград"). И тем, кто знает фильмы "Не горюй!", "Необыкновенная выставка", "Мимино" и "Кин-дза-дза" (Резо написал более тридцати сценариев, благодаря которым вся страна десятилетиями повторяет "Ку!", "Ларису Ивановну хочу!" и путает Телави и Тель-Авив). И тем, кто не знает сценариев Габриадзе, но знает, что он поставил на Фонтанке памятник Чижику-Пыжику, на Вознесенском проспекте - Носу майора Ковалева, а в Одессе - Рабиновичу. Кто-то был в московском ресторане "Мадам Галифе", интерьер которого создал Габриадзе, кто-то сидел в его тбилисском кафе "Не горюй!" Вообще мне трудно коротко перечислить все, чем является Резо, пару лет назад вышла моя книга о нем - "Театр Резо Габриадзе", там сказано больше.

У драматурга, режиссера, живописца, графика, скульптора, командора Франции, лауреата Государственной премии СССР, премий "Триумф", "Золотая маска" (и далее по списку...) Резо Габриадзе юбилей. На вопрос, как он собирается его отпраздновать, Резо сказал: "Посижу, подумаю, перечитаю..." Что он собирается перечитать, оставлю в тайне, а то, что стало нашей "предъюбилейной" беседой, обнародую.

Российская газета: Резо, человек не может не быть привязан к своему времени. Он живет во времени, и было бы странно, если бы он был от него "отвязан". Но в то же время люди становятся людьми каких-то десятилетий - то ли связанных с их молодостью, то ли с их убеждениями (например, "шестидесятники"). Вы можете сказать, к какому времени привязаны?

Резо Габриадзе: В 60-е годы я чувствовал себя стариком. Театр я забыл, в кино не ходил. Я был поглощен выживанием. Испепеляющее состояние на фоне любви. Что сделано в это время? Увеличилась скорость, и пассажирский самолет достиг 800 км в час. Или вот: пел Ив Монтан, запомнился его приезд. Но и в 70-е, и в 80-е я занимался тем же, что и весь народ, - выживанием. У кого была весна, те чуть веселее выживали. Когда речь идет о времени, сразу лезут другие определения - Блаженного Августина, Ньютона, это посерьезней. Время - наиболее трудное философское определение. Не спрашивай о времени, когда я думаю о нем, меня мутит, от бесконечности кружится голова, падаю вниз, как в лифте, бывает, что и поташнивает.

РГ: С течением жизни время ускоряется?

Габриадзе: Я очень остро пережил 30 лет, мне казалось, что я старик. Я считал себя неудачником, и, думаю, многие так считают в этом возрасте... Потом я не переживал долго, особенно не почувствовал 50-летия. Все началось где-то в 55-57, и скорость под горку набралась после 60. Она увеличивается, увеличивается, становится стремительной, невыносимой, космической - можно ли так сказать?

РГ: День в молодости был длиннее?

Габриадзе: По-моему, там вообще нельзя было отличить ночь ото дня. Мне удивительно, когда кто-то говорит: "Когда мне было 22 года, как-то в 6.30 на углу я..." Я запомнил одно непрерывное время и непрерывное пространство. Помню какие-то фрагменты, канитель вокзала или муху на маске сварщика, ерунду всякую и слова из туристической песни: "Деловитая девчонка открывает банку шпрот".

РГ: У многих ощущение, что в молодости времени хватает, а к старости оно убыстряется. Но сейчас и молодые говорят мне, что у них не хватает времени.

Габриадзе: Время не то что убыстрилось, оно стало сумасшедшим! Любая попытка задержать его или привести в порядок еще больше усложняет нашу жизнь, веревка еще туже затягивается вокруг шеи. Если вы хотите закабалить своего сотрудника - подарите ему мобильник, он будет под абсолютным контролем. Над магазином, где продаются мобильные, надо написать: "Забудь свободу всяк сюда входящий".

РГ: Недавно вы овладели эсэмэсками. Это что-то изменило в вашей жизни? Один молодой драматург говорил мне, что мобильники поменяли психологию современного человека.

Габриадзе: Появление мобильных телефонов для драматургов - беда, ужас, землетрясение. В драматургии есть место и время. А тут место исчезает: в момент возникновения конфликта герой может сразу позвонить и все узнать, разобраться. Конфликт исчерпан в самом зачатке (у молодого драматурга есть еще слабая защита: "Абонент находится в недоступной зоне"). Мобильник - злодей, от которого драматургия в ее классическом понятии может пострадать. Как радостно и весело пришел оруэлловский мир. Впрочем, нас стало много, 6,5 миллиарда, контролировать такую массу трудно, вот нам и послана эта маленькая штучка. Радости в ней немного, разве что эти легкомысленные бабочки - эсэмэски. Они приносят радость в любом возрасте. Говорят, особенно им рады крестьяне в поле... Мы, казалось бы, убыстрили наши поездки раз в сто по сравнению с этой несчастной лошадью, наши эсэмэски еще быстрее, живем гораздо дольше, чем Сильвио из пушкинского "Выстрела". "Сильвио был глубокий старик, ему было 30 лет". Но эти 30 лет он проездил на лошади, он видел цветы, растения - и его чувства и мысли текли совершенно по-другому. А сейчас Сильвио мчится, ему 70 лет, и мы не говорим о нем, что он глубокий старик, потому что он все еще поглядывает на девушек. Эти 70 лет он меньше думал о жизни и остался молодым и вечнозеленым, легким в мыслях, любитель оперетт и сладостей.

РГ: Что такое для вас ощущение счастья?

Габриадзе: Счастье невозможно поймать. Как только вы его поймали - у вас в руках пыль от крыльев бабочки. Счастье ощутимо только в воспоминаниях. Как только ты о нем подумаешь - его уже нет, оно, как фотон, - только в движении, остановишь - и его нет. Недавно я видел по телевизору кадр. Какой-то небритый господин лет тридцати с идиотской улыбкой из ведра лил себе на голову мед. Я не понял, что он хотел выразить этим - счастье? Улыбка его была незабываема...

РГ: А были моменты, когда было понятно: это миг, но миг счастья?

Габриадзе: Миги были, но если их суммировать, за жизнь наберется не более полутора-двух секунд. Но каких секунд! Из-за них стоит жить. Увидеть во сне маму или отца.

РГ: Почему ваше самое любимое создание - бабочка?

Габриадзе: Бабочку как не любить? Летящие цветы. Потом они трагичны: всего день жизни с непрерывным циклом, благодаря кокону жизни. Вы спрашиваете меня о жизни, лучше спросите бабочку, она ответит, что такое время, какова его цена и как оно длинно... Но они, бабочки, не знают зиму. Правда, в одном спектакле я сделал белую бабочку на белом снегу - и никто не удивился. Это было красиво, но больше я не выпускал ее на сцену. Слишком красива, как всякая неправда.

РГ: Мы разговариваем в Петербурге. Что дал вам этот город?

Габриадзе: Петербург - "непроходящий" для меня город. Я не был здесь транзитным, меня связывает с ним очень много, есть даже знакомые камни. Здесь я гулял с родным, как говорят продавщицы косметики, "до боли, до слез" близким человеком. Здесь столько красоты!

РГ: А много вы выпили в свое время в Ленинграде?

Габриадзе: Да, это вопрос наиболее серьезный из всех, что ты мне сегодня задала. Спроси моих друзей! В Ленинграде я пил до конца. В Питере не до конца. Было много радости, смеха... Потом были похмелья - такие же тяжелые, как в других городах. Но дальше наступало то, что невозможно в других местах: например, познакомиться и поговорить с каким-нибудь крупным китаистом. После чего, конечно, это кончалось выпивкой. Мы пили и за весь Китай, и за каждого китайца в отдельности. Здесь можно было найти знатоков по любому поводу. Питерцы - остатки чего-то настоящего, величайшего, что было до этой заварухи-революции, и этим они пленяют нас в разговоре, когда наш несложный вопрос "Где булочная?" могут выслушать до конца. Это возможно только в Питере, и это огромная культура, потому что советский народ обычно отвечает сразу после слова "где". Если вообще отвечает, а не посылает.

РГ: А знаете, в чем разница Москвы и Ленинграда? В Москве говорят "булка хлеба", а в Питере булка отдельно, а хлеб отдельно. У нас "батон" - это булка, в Москве "батон хлеба". Мы отличаемся отношением к хлебу.

Габриадзе: К концу той жизни победили такие слова, как "витамины". Витаминами были и яблоки, и морковка, и виноград - все, что растет, кроме сирени и репея. "Мужчина, дайте мне витамины!" - "Берите витамины!" Ах, какие были очереди! Очередь - это очень глубокий вопрос. Во-первых, она не давала гарантии, что вы купите то, что вам надо. Второе - бедность образов, характеров, обозленность... И вот где пропадало время!

Как-то я ловил такси в Москве, в 4 утра у гостиницы "Центральная". Из тумана вышла женщина и спросила, какой у меня номер. Потом вышла вторая и сказала, что я девятьсот семьдесят третий в очереди за обручальным кольцом. Номер мне написали на руке шариковой ручкой... Так я уехал на такси 973-м и улетел в Болгарию. А какие радости иногда давала очередь! Банка шпротов, выдержанная в очереди, - совсем другого вкуса! И подарком она была красивым, щедрым.

РГ: Вы - человек фантастического чувства юмора. Грузия и Россия говорят вашими шутками. При этом Гия Канчели написал: "Чувство юмора изменяет Резо только в одном случае: когда при нем заводят речь о его собственной персоне. Тут уж он способен обидеться, причем надолго, из-за любого пустяка".

Габриадзе: Они тяжело шутят, круглое таскают, квадратное катят. У юмора должна быть легкость, глубина. Сам я люблю юмор, который начинаешь понимать через пять-семь лет. Вспомните Гоголя. Да прочтите "Идиот" Достоевского. Я знаю мало страниц в мире, которые были бы так деликатно и смешно написаны, как глава, где князь Мышкин приходит в гостиницу. Достоевский очень часто и очень удачно шутит, и он родил многих юмористов России.

РГ: Торжественно спрашиваю: что вы хотели бы сказать людям накануне своего 70-летия?

Габриадзе: Я человек закомплексованный. Все у меня закомплексовано: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. Пластика моя не может быть названа таковой, потому что это никакая не пластика. В поднятом над головой молоте больше жизни, чем во мне, особенно когда я вхожу куда-нибудь, где сидят незнакомые мне люди. Зная это, я начинаю беспричинно шуметь, махать руками и, смущаясь от этого, еще больше стараюсь заглушать самого себя набором заштампованных фраз. В такие моменты от меня шарахаются тумбочки, стулья, в прошлый раз за стеклом книги Чехова и Марка Аврелия повернулись корешками в глубину... Мне захотелось родиться обратно.

Сейчас, когда я стар и волны незакомплексованных обрушиваются на меня, я хочу донести до вас, подобных мне, свой голос. Особенно после прославленной сексуальной революции, которая оказалась несравненно масштабнее Великой Октябрьской революции. Она оказалась такой ничтожной по результатам в сравнении с Великой и, пора уже признать, Мировой сексуальной революцией, освободившей миллиарды людей, уже и до нее свободных от стыда!

И тут я, нормально закомплексованный человек, оказался перед тьмой незакомплексованных, победно шествующих акселератов. И тут я почувствовал такую же незащищенность, как неандерталец перед homo sapiens, - и пощады мне уже не ждать. Как вид я должен исчезнуть.

Нет, мне не милы незакомплексованные, мне они не интересны ни по пластике, ни по выражению лица. В комплексах я вижу проявления души. Это значит, что человек больше погружен в себя и больше видит себя, чем человек незакомплексованный. Лично я все время слежу за собой сверху (угол 45 градусов, расстояние два метра) и обычно с досадой. Незакомплексованные сразу говорят со мной на ты, никогда не убирают ноги за стул, а вытягивают их прямо к вам и пахнут туалетным дезодорантом. Да, такие, как я, обязательно уйдут, как ушли нежные, милые моему сердцу неандертальцы, которые не могли понять высоких и стройных homo sapiens.

Незакомплексованным я тоже бываю. Когда под душем исполняю арию Риголетто. Это право я оставляю за собой...

ФОТО автора