По традиции фестиваль "Золотая маска" проходит весной, и по той же традиции Мариинский театр принимает участие в конкурсе на собственных условиях, ориентируясь исключительно на гастрольные графики своего маэстро. "Фальстафом" в Москве Гергиев прилетел дирижировать прямо в день спектакля из Великобритании, где мариинцы в эти дни показывали вагнеровское "Кольцо" в Кардиффе и выступали в Barbican Hall с симфоническими программами. Две премьеры прошлого сезона, привезенные в российскую столицу, обозначили не только строчку "масочной" афишы, но и презентовали новый проект под названием "Премьеры Мариинского театра в Москве". Согласно этому проекту москвичи теперь прямо на своей территории будут знакомиться с новой продукцией Мариинского театра. Правда, на сегодняшний день новая формулировка выглядит тавтологией, поскольку все запланированные в Москве спектакли входят в программу "Маски": "Фальстаф", "Поворот винта" и балетные премьеры, которые будут показаны в марте - "Ундина" и "Новые имена".
Открылся московский марафон Мариинки "Фальстафом" Кирилла Серебренникова, дебютировавшего на оперной сцене последним опусом-заветом старика Верди: "Все в мире шутка! А человек рожден шутом". Это финальный фальстафовский парафраз шекспировского "весь мир театр" как нельзя откровеннее отразил "штучные" особенности режиссуры Серебренникова, стремящегося дойти до сути на пути ловкой и остро заточенной игры банальными по смыслу клише, типа сценических "анекдотов" про новых русских или карикатурных аллюзий на полит- и шоу-бомонд. Но главное для Серебренникова - соответствие самой актуальной визуальной эстетике, которую отшлифовали в нашем сознании рекламные паузы и сверкающие обложки глянца и которую пережевывают на все лады сериалы, клубы, театры.
Это самое современное мыло, щиплющее и раздражающее глаз и нервы, но пену от него надо еще уметь взбить так, как это удается Кириллу Серебренникову. А особенно - его сэру Джону Фальстафу, который в исключительно грациозном и завораживающем своей душевной мягкостью исполнении Виктора Черноморцева, превращает эту пустую пузырящуюся пену в пронзительную исповедь нежного старомодного сердца. Наивный, нелепый, толстый, противостоящий всем своим натуральным естеством холодному лоску ультра современных дамочек-стерв и мужчин с гангстерскими или трансвеститскими наклонностями, Фальстаф Черноморцева так радостно плещется в настоящей пене и в настоящей ванне, он так искренне развлекается разглядыванием в бинокль непристойностей, которые ему демонстрируют во время купания дамочки, так трогательно играет с резиновой уточкой, что каждому, кто наблюдает это "простофильство", достается порция ностальгии по далекому детскому пупсу.
Такой Фальстсаф мог бы, по идее, стать Мойдодыром отвратительного общества. Но у Серебренникова более актуальная "правда": "будьте как дети" - современная чепуха. У дамочек, занозивших сердце Фальстафа, собственное сознание давно замылено: визаж, тряпки, каблуки, интриги, у мужчин из их окружения тоже соответственные приоритеты - автомобили, автоматы, танцы в балетных пачках - все это правдиво "по-мыльному". Правдиво и по средствам: тягостная эстетика садо-мазохистской вечеринки с нудными экспериментами обряженных в дамские парики-каре мужчин над простодушным Фальстафом, пьяные драки его дружков с разлетающимися вдребезги бутылками по сцене, шлюхи на капотах. Все правдиво до муторности, до отсутствия той самой грани, которое отделяет искусство от бытовой реальности, театральную сцену от подмостков ночных клубов, истину от клише.
Поражает при этом одно: не зная ни одной ноты и поставив спектакль по слуху, Серебренников не слишком мешает музыкальному движению спектакля. Солисты на главные партии отборные: и Василий Герелло, пародирующий страсти Отелло в роли Форда, мужа Алисы, и Татьяна Павловская - стервозная, злобная Алиса, дурачащая толстяка, и практически не поющая в России Лариса Дядькова в роли элегантной и настырной миссис Квикли, и Ольга Трифонова - обворожительная влюбленная Наннетта. Именно исполнительский состав держит спектакль в тонусе музыки Верди, так же как и стремительные, бравурные темпы Гергиева, с сарказмом раскручивающего музыкальную пружину действия. Достичь звукового баланса с певцами и слаженных многоголосных ансамблей удалось, правда, ближе к финалу, зато заключительная фуга, из которой выпал "насмерть" замученный не то алкоголем, не то садистскими выходками дамочек главный герой, прозвучала с тем совершенством, которое смирило на мгновение даже с "мыльной" правдой "изображающего жертву" Фальстафа.