Деклан Доннеллан готовится к новому русскому проекту

Один из его постоянных участников - английский режиссер Деклан Доннеллан - сначала показывал в Москве спектакли созданного им театра "Чик бай Джаул" ("Мера за меру", "Как вам это понравится", "Герцогиня Амальфи"), а потом совместно с Международной конфедерацией театральных союзов и Чеховским фестивалем стал делать российские проекты ("Борис Годунов", "12 ночь", "Три сестры"). Нынешним летом, с 3 по 7 июля, он покажет в рамках Чеховского фестиваля последний спектакль своей лондонской труппы - пьесу Шекспира "Цимбелин". Но уже сейчас Деклан приступил к кастингу для своей новой московской постановки. О тайне выбора, о "ставках" в театральном искусстве, о Шекспире и Чехове мы говорили с Декланом в перерывах между просмотром актеров.

Российская газета: Для какого проекта вы отбираете актеров?

Деклан Доннеллан: Я уже давно говорю о будущем проекте, но я совершенно не знаю, что это будет. Я хочу работать со своей прежней московской труппой, но ясно, что для нового проекта мне понадобятся новые люди. И если они мне понравятся и будут свободны, то мы будем плясать от них и именно для них искать пьесу (когда Деклан говорит "мы", он имеет в виду себя и своего соавтора, художника Ника Ормерода. - "РГ").

РГ: Вы знаете какие-то секреты поэтического театра. По крайней мере - шекспировского. Поделитесь парочкой. Приходится ли вам адаптировать эти законы, знания к русским актерам, которые в последнее время явно предпочитают "говорить прозой"?

Доннеллан: Я очень люблю поэзию, она для меня - естественное состояние. Даже когда мы делали Чехова, я относился к нему как к поэзии, мне кажется, что чеховская проза находится на уровне поэзии. Это не телевизионный натурализм. Я вообще не верю в натурализм. Любая игра артиста - это стилизация. Это видно, если посмотреть какое-нибудь старое замечательное кино с участием Ефремова или Дорониной. Тогда, быть может, кому-то они и казались натуралистичными, но сейчас их игра выглядит очень стилизованно. И восхитительно. Я просто пытаюсь сказать, что, несмотря на то, насколько натуралистичным вы пытаетесь быть, ваша игра всегда стилизация. Мы идем смотреть на то, что есть правда. Но правда и реальность - это разные вещи. Что-то может быть реалистичным, но не быть правдой. И вот искусство - как раз об этом.

РГ: Сегодня русский театр скорее предпочитает реализм, чем правду. По крайней мере сложность образной, поэтической правды - нечастый гость на современной сцене.

Доннеллан: Но это относится ко всему миру. Все учебные заведения, преподающие актерское мастерство, сфокусированы сегодня на телевидении и кино. Меня же всегда интересовала поэзия. Этой осенью я буду ставить в театре "Буф дю Нор" Расина. И вот вообразите себе: сегодня в драматических школах Франции не изучают александрийский стих! А можно я скажу что-то интересное, но сложное?

РГ: Непременно.

Доннеллан: Совсем недавно я стал исследовать для себя психологическое состояние, которое называется истерией. Эта открытая XIX веком болезнь полностью проявилась в ХХ. Человек считается истериком, если у него есть, предположим, десять из двадцати симптомов. Один из них я обожаю, он меня сильно заинтересовал. Например, истерика спрашивают: "Каким человеком был ваш отец?". Он отвечает примерно в таком роде: "О-о! О, боже, что за человек! Он - о-о! - он был невероятным!". И - ничего внятного, все - пустота.

Вот это и есть симптом истерии, который очень распространен в современной жизни. Мы все в той или иной степени обладаем этим симптомом. Это уход от выражения. Люди все чаще общаются общими фразами, звуками, междометиями - получается, что у них уже нет языка. Очень опасно в таком состоянии взращивать детей. Маленьким детям нужны слова, а не мычание. С ними нельзя все время говорить междометиями. Человеку нужны конкретные слова, иначе он сходит с ума. Поэзия для меня - это и есть противоположность истерии. Когда вы пытаетесь - пусть неуклюже - определить, дать чему-то название. В истерии люди берут нечто и размывают его до неразличимости. Поэзия прикрепляет слова к вещам, дает им название.

Мы живем в истерическом мире, где президент Соединенных Штатов популярен, потому что он не говорит по-английски. Он делает ужасные ошибки в собственном языке, а людям кажется, что это очаровательно.

Поэзия - это не общеромантическое болботание и вздохи, а что-то очень конкретное: "Вот и фонтан", - говорят у Пушкина. Поэтому для меня поэзия так важна. И я не думаю, что это старомодно. Мне кажется, что сегодня существует политическая необходимость в поэзии и в нашей личной жизни, иначе мы сойдем с ума от каши.

РГ: Антон Чехов тоже размышлял об истерии.

Доннеллан: Я думаю, Чехов точно бы понял то, что я говорю об истерии. Он больше всего ненавидит общие эмоциональные состояния. Чехов - доктор, он вовсе не сентиментален. Он не любит людей, которые жалеют себя, хотя в нем самом есть страдание. В Чехове, как и в Шекспире, прекрасно то, что он полон любви. Но, как всякая большая любовь, она строгая.

РГ: На новый Чеховский фестиваль вы привозите "Цимбелина" - спектакль, сделанный вами в вашей лондонской компании "Чик бай Джаул". Почему вы выбрали именно эту пьесу Шекспира?

Доннеллан: Во-первых, я люблю позднего Шекспира. В этих романтических пьесах очень много страдания, но счастливый, хоть и трудный конец. И еще в них очень сильное чувство бога. Они обычно ставят вопрос, есть ли порядок во вселенной. Они совершенно сумасшедшие, эти поздние пьесы ("Перикл", "Буря", "Зимняя сказка" и "Цимбелин")! Иногда даже кажется, что Шекспир был очень сильно пьян, когда писал их. Но если серьезно, "Цимбелин" - это самая сложная для постановки пьеса, которую я когда-либо ставил. Очень сильная и очень трогательная.