С тех пор его выступления в Москве можно пересчитать по пальцам, зато в Европе он известен как один из самых ярких современных виртуозов, исполняющий трансцендентный по трудности репертуар: симфонии Бетховена в фортепианной транскрипции Листа, головоломные сочинения Леопольда Годовского, всего фортепианного Шостаковича, Рахманинова, Скрябина. В эти дни Константин Щербаков появился в Москве, чтобы начать запись на CD грандиозного проекта - всех фортепианных концертов русских композиторов, а в перерыве между работой в студии нашел время ответить на вопросы обозревателя "Российской газеты".
Российская газета: По чьей инициативе возник проект записи на CD "Русских фортепианных концертов" и подразумевает ли он создание CD-антологии русских композиторов?
Константин Щербаков: Проект возник довольно спонтанно, хотя я сотрудничаю с фирмой Nаxos уже десять лет и записал здесь концерты Чайковского, Рахманинова, Метнера, Скрябина, Шостаковича. Недавно я получил предложение от фирмы обдумать новый проект и решил, что будет интересно создать CD-коллекцию русских фортепианных концертов. В список вошло около двадцати пяти концертов композиторов разных эпох, исключая тех, кто писал в советский период.
РГ: Чем объясняется такая иерархия?
Щербаков: Музыка советского периода - тема отдельного романа. Если нам удастся закончить этот цикл, я непременно предложу записать концерты советских композиторов. Но могу сказать, что программа нынешней серии совершенно уникальна. Только что мы закончили первый диск серии - Концерт и Фантазию на темы Рябинина Антона Аренского. Насколько мне известно, пока существует только одна запись этого концерта. Далее последуют сочинения Ляпунова, Николая Рубинштейна, Гедике, многие из которых будут записаны впервые.
РГ: Записи откроют путь этим произведениям на концертную сцену?
Щербаков: Это главная моя цель - чтобы русская музыка звучала в мире. Но вопрос обычно упирается в консерватизм организаторов концертов: они не хотят пугать слушателей неизвестными именами и репертуаром. И их можно понять: заполнить полуторатысячный зал любителями музыки Аренского очень трудно. Но когда дают карт-бланш на составление программы, я использую эту возможность. Недавно, например, сыграл в Сингапуре с местным оркестром Первый концерт Метнера. Нынешнюю серию мы записываем в Москве с Российским филармоническим оркестром. С одной стороны, Naxos всегда записывает музыку в странах, где она создавалась, а с другой - важно, что запись делается именно с российским оркестром, потому что западные оркестры играют русскую музыку иначе. В России есть свои традиции интерпретации, свои звуковые решения, которые передаются дирижерами из поколения в поколение.
РГ: Известно, что крупные звукозаписывающие компании сталкиваются сейчас с сокращением продаж CD, потому что слушатели предпочитают диски не покупать, а скачивать из Интернета. При этом многие исполнители больше заинтересованы в продвижении своего имени на поле рекорд-индустрии. И это несмотря на то, что индикатором успеха остается все-таки востребованность музыканта на концертном рынке. Чем объясняется подобная тенденция?
Щербаков: Думаю, что в карьере музыканта важно все: и записи, и концертные выступления - одно без другого не имеет никакого смысла. Хотя бывают исключения. Гленн Гульд, например, начинал с концертной деятельности, а потом перешел в студию. Но он занял место в истории, может быть, более прочное, чем любой из концертирующих пианистов. С другой стороны, если музыкант не концертирует, он теряет связь с жизнью, потому что моделировать музыку и записывать ее в студии такт за тактом - это совсем не то, что живое исполнение на концерте, вдохновленное сиюминутностью. Что касается меня, то я воспринимаю музыку как серьезную науку, требующую просчета. Поэтому игра по наитию, на основе интуиции и вдохновения воспринимается мною как дилетантизм. Проверить же правильность просчета, точность интерпретации можно только в записи.
РГ: Сейчас весь музыкальный мир взбудоражен скандалом, который развернулся вокруг дисков, сделанных английской пианисткой Джойс Хатто. После ее смерти обнаружилось, что записи, благодаря которым она создала свое имя, являются фальсификацией. Заметил это редактор музыкального журнала Gramophone Джеймс Инверн, решивший прослушать диск Хатто через компьютерную программу. Компьютер выдал имя другого пианиста. То же самое оказалось и с другими дисками - все они оказались плагиатом записей, сделанных разными исполнителями. Расследование этого эксцесса набирает обороты, но претензии к Хатто в нарушении копирайта авторы предъявить не могут, потому что релизы альбомов состоялись уже после ее смерти в 2006 году. Как вы прокомментируете такую ситуацию?
Щербаков: Конечно, это феноменальный случай. Хатто никогда не была концертирующей пианисткой. Известность ей принесли записи. Но в мире действительно есть несколько музыкантов, которые достигли славы благодаря своим записям. Скажем, канадский пианист Марк-Андре Хамелин, которого по уровню того, что он создал в сфере звукозаписи, можно причислить к величайшим пианистам всех времен и народов. Я не знаю, как играл Лист, но уверен, что даже он не достиг того совершенства в фортепианной технике, каким владеет Хамелин. Однако все, кто слышал его в "живом" концерте, говорят о своем разочаровании.
РГ: Может, уровень этих записей есть результат технологий?
Щербаков: Нет, он играет на сцене точно так же, как и в студии, и все его "живые" концерты можно смело издавать. Однажды мы делили с ним концерт в Бременской филармонии: играли сочинения Листа. Он начал играть "Пляску смерти", и я своим ушам не поверил: звучали сногсшибательные октавы, а он даже мускулом не пошевелил. Конечно, это феномен. Но другой подобный пример я могу привести в лице венгерского пианиста Йене Яндо, который записал больше всех дисков из ныне живущих пианистов.
РГ: Тем не менее история с Хатто беспрецедентна: и дело не только в пиратстве, но в том, что до сегодняшнего момента никто не мог распознать плагиата, хотя среди "оригиналов" есть записи очень известных пианистов - Владимира Ашкенази, Ефима Бронфмана, Хамелина, в том числе ваши. Как характеризует это качество звукозаписи и намерены ли вы принимать юридические меры?
Щербаков: Вряд ли дело дойдет до этого. Надо учесть, что муж Хатто, занимавшийся ее записями, продал не так уж много дисков - около 3,5 тысячи. Чистая прибыль его составила примерно 60000 долларов, и не думаю, что кто-то захочет поживиться с такого дохода. Но тут действительно встает вопрос: что сегодня представляет собой звукозапись и куда она развивается? Скандальный случай с Хатто показателен. С одной стороны, запись стала неотъемлемой частью нашей профессии, с другой стороны, подобная история доказывает, насколько стандартизированной и обезличенной становится современная звукозапись. Тот же Марк-Андре Хамелин, когда послушал "Этюды" Годовского и "Этюды" Шопена в записи Джойс Хатто, воскликнул: "Очень здорово!" Ему даже в голову не пришло, что это его собственная запись! Пианист не смог узнать собственную игру. Но ведь, если вы возьмете запись Горовица, Рубинштейна, Рихтера или Гилельса, вам никогда не удастся продать их под именем другого пианиста, потому что плагиат будет сразу заметен. Почему звукозапись дошла до такого уровня, когда можно издавать чужие записи, и никто не узнает плагиата? Да потому что произошло обезличивание индивидуальности пианиста. Сейчас, даже слушая запись исполнителя с мировым именем, невозможно сразу, по первым звукам определить, кто играет. И здесь кроется главный вопрос: что сегодня стоит за этическим и за художественным понятием в исполнительском искусстве?
РГ: У Гилельса и Рихтера много записей было сделано с концертов, а сегодня преобладает студийная работа, имеющая совершенно иные технические параметры.
Щербаков: Действительно, сегодня все играют в высококлассных студиях, звукорежиссеры владеют своим ремеслом, все делают склейки. В этом и есть стандартизация. Приведу в пример факт, который меня потряс: один из самых великих современных пианистов - не буду называть его имя - записал 24 этюда Шопена и искромсал их до такой степени, что звукорежиссерам понадобилось 3000 (!) склеек. Это в среднем две склейки на такт! Конечно, после этого можно прославиться своей записью. Но сравните ее со старой записью Альфреда Корто, которая, может быть, далека от совершенства, зато вы никогда не спутаете ее ни с какой другой в мире ни по манере фразировки, ни по качеству.
РГ: Думаете, что технический прогресс приведет к тому, что история с Хатто окажется лишь первой в ряду?
Щербаков: Да, думаю, что это не случайность. Это закономерность.