У постели умирающего
Разговор этот был продолжен на встрече мэтров с прессой. "Я уверен, что сегодняшнее кино - больше не кино, - поделился своим пессимизмом Дэвид Кроненберг. - Кино как искусство, собиравшее в больших залах огромные толпы, целиком принадлежит прошлому". В его новелле последний на планете еврей приходит в последний на планете кинотеатр и там стреляется. Канадский коллега Кроненберга Атом Эгоян, впрочем, считает, что какое-то число больших кинозалов все-таки останется, но только для блокбастеров уровня "Человек-паук", а классическое художественное кино обречено на индивидуальные просмотры на видеоэкранах.
Впервые увидеть свой коллективный труд целиком прилетели почти все участники глобального проекта. Среди отсутствующих - Ларс фон Триер: он боится летать и, по сообщениям прессы, пребывает в cтоль глубокой депрессии, что находится в больнице. В пресс-зале был лом: где еще увидишь такую массу кинолегенд вместе и сразу! Но такое мероприятие было обречено на провал изначально: даже если задать каждому герою дня по одному вопросу и отвести на ответ по три минуты, вместо запланированного часа собрание затянулось бы часа на два-три.
Поэтому вопросы были случайными, не всегда - глубокими, причем многим легендам вопросов не досталось и они были явно обижены невниманием прессы. Все закончилось, разумеется, скандалом: Роман Полански заявил, что журналисты слишком много сидят за компьютером, смотреть кино у них нет времени и вопросы они задают глупые. "Тут столько собралось великих режиссеров, а вы не знаете, что у них спросить!" - возмутился он и вышел из зала.
Собачья стужа
Кино переживало разные эпохи: была эпоха романтизма, была - реализма, неореализма и нео-неореализма, промелькнул короткий миг постмодернизма, обнажившего дефицит свежих идей. С появлением цифрового видео приходит, судя по всему, эпоха натурализма, спровоцированная вдруг открывшейся легкостью изготовления кино. Первым делом, конечно, бросились снимать то, что громоздкой кинокамерой снять было невозможно. На фестивалях появляется все больше лент, балансирующих на грани между игровым кино и документалистикой, картин, где срываются последние покровы и разрушаются последние табу. В прошлом году наиболее выразительным примером этой тенденции в Канне был Shortbus, - откровенное гей-порно в оболочке психологизма; фильм ограниченным тиражом вышел и на наши экраны. На этот раз показали вне конкурса не менее скандальную ленту Робинсона Девора Zoo: в ней воспроизведен реальный случай 2005 года, когда в больницу привезли умирающего 43-летнего мужчину, серьезно пострадавшего от любовного акта с лошадью. Но, разумеется, столь крутой экзотикой течение не ограничивается. Цифровое видео как средство вторжения в гущу жизни берут на вооружение серьезные художники.
Конкурсный фильм австрийца Ульриха Зайдля "Импорт-экспорт" продолжает стилистику, заявленную в его "Собачьей жаре", но на более близком нам материале: речь идет о людях бывшего СССР, которые устали бороться за выживание и подались в Европу на поиски лучшей доли. Но в Европе в сущности те же проблемы: там дома чище и жизнь гламурнее, но обделенных, униженных и оскорбленных ничуть не меньше. И вот две параллельные истории: украинская девушка Ольга перебирается из замызганного постсоветского мира в математически отрегулированную Вену, а безработный венский парень Пауль с отцом пытаются провернуть скудный бизнес по торговле игровыми автоматами в Запорожье. Линии эти к финалу вопреки расхожим штампам не сойдутся. В Вене у гастарбайтера Ольги путь один: ей, медсестре, доверят только неквалифицированный труд и относиться станут как к человеку пятого сорта. Она устроится няней, но ее обвинят в краже и выгонят, и она пойдет в уборщицы в дом престарелых. Не менее бесперспективна одиссея Пауля по нищим гостиницам и барам Запорожья. По контрасту с "Собачьей жарой" в мире этого фильма торжествуют стужа, бесприютность, убожество. Здесь можно с горем пополам утолить физические потребности, но выведено из обихода человеческое достоинство. Здесь люди уже не люди, секс неотделим от унижения, духовным интересам места нет.
Играют только непрофессиональные актеры. Дом престарелых с безумными пациентами, ясли, студия интернетных секс-услуг, грязная запорожская гостиница - все существует в реальности, причем камера не отворачивается от самых натуралистических сцен, включая порно- и физиологический распад. Зайдль замечательно чувствует и умеет передать абсурдность привычного, многие кадры смешны, многие - невыносимы, но уровень достоверности столь неотразим, что за два с половиной часа никто из зала не ушел. Пессимизм фильма тотален, надежды не остается никакой, последнее слово, прозвучавшее с экрана, - смерть. Его единственное позитивное начало - сострадание, движущее автором: в отличие от многих коллег, убежденных в природной растленности человека, Зайдль верит в изначальное добро, присущее героям и выжившее вопреки самым страшным обстоятельствам.
В документализм окончательно ушел и такой некогда романтический режиссер, как американец Гас Ван Сэнт. В "Слоне" (2003), получившем Золотую пальмовую ветвь, он шел по стопам героев в буквальном смысле слова - снимая их затылки и пытаясь воспроизвести с разных точек зрения массовое убийство, происшедшее в одной из американских школ. Похожую стилистику он избрал в "Последних днях", педантично фиксировавших распад молодого героя. Теперь он в Канне с "Параноид-парком", где анатомически препарируется душевное состояние подростка-скейтбордиста, случайно ставшего причиной гибели человека. Тема картины - столкновение почти детского безмятежного сознания и суровых уроков реальной жизни, где всегда ходишь по краю пропасти, а несчастье поджидает за углом. Режиссеру был нужен не столько герой, сколько чистый лист, на котором жизнь станет писать свои извилистые иероглифы; в этом и сила и слабость фильма, потому что пацан с капризными губами и наглыми глазами проходит через весь сюжет, не меняя выражения лица и не вызывая ожидаемого сочувствия.