Впрочем, с "французом дружил" не только Владимир Путин, но и большинство его предшественников.
Начиная, кстати, со Сталина, с благословения которого и создана была ставшая легендарной эскадрилья "Нормандия-Неман", которой посвящена песня. Ее появление на фронтах Второй мировой войны диктовалось не столько военными соображениями, сколько политическими. Советское руководство перетягивало на свою сторону "Сражающуюся Францию" генерала де Голля, сполна оплатившего после войны свои "долги": на протяжении долгих лет Франция, следуя голлистскому "антиамериканизму", если и не числилась в близких друзьях СССР, но и не рассматривалась Москвой в качестве злостного врага.
Париж не стеснялся идти даже на самые нелепые уступки "родине социализма". Чего стоят хотя бы действия французских властей во время визита Брежнева, по требованию которого из Парижа на время пребывания там генсека были выселены все русские эмигранты (включая выдающегося писателя Бориса Зайцева). Или: строительство в роскошном парижском квартале (опять же по настоянию Москвы) уродливого здания советского посольства, вызвавшего эстетический ужас и городских властей, и жителей, до сих пор называющих это архитектурное убожество "бункером".
За всеми этими нелепостями стояла, разумеется, большая политика. Подобными дружественными жестами в сторону СССР Париж утверждал собственную самостоятельность и независимость от Соединенных Шатов, никогда не пользовавшихся особыми симпатиями во французском обществе. Советского Союза же там просто боялись, о чем, к примеру, свидетельствует поспешная поддержка в августе 1991 года бывшим президентом Миттераном "новой власти" в лице ГКЧП.
Выселение из Елисейского дворца в мае этого года "друга Жака" и переезд туда энергичного Николя Саркози вызвали в России, привыкшей в своей внешней политике к относительно надежному французскому тылу, откровенное беспокойство. Нового президента сразу же объявили "американским ставленником" и "атлантистом". Сработала, видимо, эмоциональная реакция на уход с европейской и мировой политической арены Берлускони, Шредера, а затем и Ширака, после чего Москва ощутила себя в одиночестве. Некому уже выступать в качестве международного адвоката России, идет ли речь об "энергетическом диалоге" (давно уже напоминающем разговор глухих с немыми), о правах человека или демократических ценностях.
На самом деле, Саркози, даже если бы очень захотел полностью переориентироваться на Вашингтон, просто не может этого сделать в силу электоральных причин. Смена общественных настроений происходит куда медленнее, чем смена людей у власти. Французское общество пока не готово принять президента, проводящего откровенно проамериканскую линию. Этого ему не простили бы избиратели, в угоду которым, скажем, парижская мэрия даже отказывает "Макдоналдсу" в предоставлении помещения рядом с Эйфелевой башней: нельзя, мол, худшим образчикам американской гастрономической культуры приближаться к национальным французским символам.
Другое дело, что Саркози, безусловно, будет вносить коррективы в курс своего предшественника Жака Ширака, с которым они хоть и состоят в одной партии, но являются в большей мере соперниками, чем единомышленниками.
Так, во внешней политике Саркози не то чтобы сменил ориентиры, он просто намного жестче отстаивает свои позиции. Его публичные критические заявления в адрес Кремля по поводу, к примеру, политической составляющей поставок российского газа, конечно же, были бы немыслимы во времена Ширака, хотя и он вряд ли полностью одобрял действия Москвы в этой сфере.
То же самое можно сказать и о высказываниях нового президента, пока не очень частых, о состоянии российской демократии. В его риторике присутствуют и Чечня, и права человека, но основную роль на этом направлении призван, видимо, играть министр иностранных дел Бернар Кушнер. Бывший левак и участник революционных событий 1968 года, затем социалист, отец-основатель организации "Врачи без границ", Кушнер прославился своей концепцией "права на вмешательство", предполагающей возможность применения силы для защиты прав человека. И кому, как не ему, ставить этот вопрос перед другими правительствами, включая российское?
Еще одним раздражителем в двусторонних отношениях может стать и другой новый акцент во французской политике. Саркози уже сделал несколько шагов навстречу странам Восточной Европы, и здесь сильно выигрывая на фоне своего предшественника. Свежеиспеченные члены Евросоюза еще не забыли о высокомерии Ширака, который, в частности, узнав, что Польша и ряд других "новичков" одобряют иракскую кампанию, порекомендовал им помалкивать. Саркози же и сам наполовину "восточный европеец", поскольку вырос в семье венгерских иммигрантов. И он неустанно заверяет малые государства Евросоюза, что Европа не делится на страны первого и второго сорта. А как большинство этих стран относится к России, хорошо известно.
Судя же по последним событиям и заявлениям, главные противоречия между Москвой и Парижем сосредоточились в "иранском досье". Французская настойчивость в требовании ужесточить санкции против Тегерана и даже угрозы применения военной силы, с которыми неаккуратно выступил недавно Бернар Кушнер, не могут не раздражать Россию, пытающуюся на иранском направлении сочетать политические интересы с бизнес-интересами. К тому же, не находя достаточного, на ее взгляд, понимания со стороны Европы, Москва обратила свой взор на Азию, где она усиленно ищет, находит и не хочет терять если не союзников, то хотя бы партнеров. Заявление же Саркози, сделанное им уже в Москве, о том, что "наши позиции по Ирану и другим важным и чувствительным вопросам стали все больше сближаться", нужно рассматривать как необходимую дипломатическую вежливость и нежелание обострять двусторонние отношения темой, по которой полного взаимопонимания добиться почти невозможно.
Все это, однако, вовсе не говорит о том, что Путин и Саркози обречены на конфронтацию, пусть и латентную. Этих двух политиков, едва знакомых друг с другом, многое связывает.
Они принадлежат к одному поколению, что, безусловно, облегчает диалог.
Они оба откровенно прагматичны, то есть в большей степени оперируют фактами, чем идеологическими принципами.
Оба при этом весьма эмоциональны, вплоть до схожести фразеологий: если Саркози позволил себе недавно заметить, что "поведение России в последнее время действует мне на нервы", то российский президент посоветовал Великобритании "поменять мозги".
Наконец, оба (один в самом начале президентского срока, другой - в канун его окончания) сохраняют высокие рейтинги (у Саркози он превышает 60 проц.).
Почему же тогда в конце концов не договориться?