В переводе с армянского Джигарханян - значит "властитель душ". Но в переводе Армена Борисовича звучит приземленнее: душевный человек. Тем не менее, ведя с артистом задушевную беседу, почувствовала: к душе своей он окружающих не допускает. Прячет ее под маской клоуна, как сам себя называет. Особенно в профессии. И хотя профессии своей артист предан уже более полувека, она для него тайна. И, конечно же, великое таинство. Она, если я правильно почувствовала, главное в его жизни.
Ну а по жизни Армен Джигарханян - человек действительно что ни на есть душевный. Все, кто вокруг него, - "красавцы и красавицы", "умницы", "золотца", "котеньки"...
- Армен Борисович, да неужто у вас все хорошие, неужели никто не раздражает?
- Раздражают. Но существует способ общения. В театре мы занимаемся любовью. Мы о чем-то рассказываем, что-то проповедуем, но делаем это именно на любви. А что лично мне эта любовь стоит - не ваше дело. Потому что мое дело - как моя любовь отправится в зрительный зал и вернется обратно.
- Вы не любите, когда вас о личной жизни расспрашивают?
- У меня все карты открыты. Я и пороки, и достоинства свои знаю. Но опять же думаю: надо ли это зрителю? Пусть зритель видит в актере тот персонаж, который ему понравился. Стоит ли нарушать иллюзию? Чего мы добиваемся смакованием того, что тот или другой актер пьет? Это грустно. Замечательную вещь сказал Кант: "Мы моральны не потому, что есть Бог. Но Бог есть потому, что мы моральны".
- Но ведь про любимого актера хочется все знать.
- Не удовлетворяйте любопытство. Церковь в этих вопросах мудрее. Она же не организует встречи со священниками. Они выходят, именем Бога что-то нам рассказывают и уходят. А мы же не говорим: "Давайте встретимся и узнаем, что вы кушаете?"
- Но не сами ли актеры нас провоцируют, не вылезая с телеэкрана, чтобы на виду быть?
- Не берите за основу пороки, причем низменные. Не скрою, но и мне тоже частенько звонят и спрашивают: "А вы можете записать и на камеру произнести: "Коля, принеси мне Молю". И за это вы получите 5 тысяч долларов". И тогда я призадумываюсь: "Пожалуй, давай-ка запишу про Колю". Но единственное, что я думаю про любимых мною в театре и кино людей, которые это делают, - они всю эту белиберду компенсируют своими хорошими работами. Есть обойма артистов, за которых я могу отвечать. Есть Калягин, Табаков, Гафт, Петренко... Была такая известная история. Великий русский актер Павел Мочалов у какого-то мясника брал мясо и подолгу не платил. И вот этот мясник решил его опозорить. Пошел в театр, чтобы его освистать. Но когда спектакль кончился, был вынужден прокричать: "Мы квиты!"
- Но вы сыграли столько потрясающих ролей! Зачем вам мыльные сериалы?
- Затем, что, во-первых, это моя профессия. И если бы я был великим шахматистом Тиграном Петросяном, то, как и он, сказал: "Когда я долго не играю в шахматы, у меня начинает болеть голова". Во-вторых, это мой заработок. И, в-третьих, если я популярен, то могу помочь хорошему знакомому его больного ребенка устроить в хорошую больницу.
- Хотя бы сценарии "мыла" читаете?
- Читаю. Ведь, как известно, Бернард Иваныч Шоу сказал: "Слово "да" можно написать только одним способом. А произнести - в миллионах интонаций". Так вот, читая подобные сценарии, я об этом думаю. И еще о том, что у моего героя, которого зовут почти как меня - Артем Борисович, есть внучка, какая и у меня могла бы быть.
- Армен Борисович, извините за бестактность. Но внуков у вас нет, потому что вы потеряли единственную дочь - она нелепо погибла. И случилось это в канун премьеры спектакля "Закат" по Бабелю, в котором на сцене Маяковки вы играли главную роль Менделя Крика, а Лена была занята в массовке. Но вы нашли в себе силы и через несколько дней после трагедии сыграли премьеру.
- Да, в моей жизни было несчастье. Но я знаю, что печаль моя светла. Потому что, если этому случиться было суждено, то, как ни жестоко звучит, это обернется качеством. Я все выплачу на сцене - на сцене мне станет легче. И в конце концов горе тоже может стать стимулом жизни.
- Однажды вы сказали, что в основе актерской профессии - постоянное познание людей и себя. Что вам познать удалось?
- Вот так возьму и все тебе расскажу! Я сам ничего не знаю пока. Пока я нахожусь в дороге. В отношении людей - я их перестал любить - в том смысле, что они мне перестали быть интересны, разгадываемы стали для меня. А про себя узнал только то, что есть законы природы и есть законы организма в этой природе. Я, например, знаю, что соленого мне нельзя, что с сахаром у меня проблемы. Вот виноград очень люблю. А врачи мне говорят: можно только одну кисточку в день. Только ты не подумай, что я из-за этого ночью плачу. Во мне живет животное: если мне где-то плохо, я ухожу. Что же касается профессии, то артистам своего театра я предлагаю решить простую задачу: расскажи о том, что у тебя болит, ответь на это самое "почему?" Но ты ведь знаешь лучше меня, что все самые трудные "почему?" не имеют ответа. "Если бы знать?" - заканчивает великий Чехов свою великую пьесу "Три сестры". Потому хочу надеяться, что существует некая предрасположенность организма. А компенсацией за то, что я людей перестал любить, является то, что люблю детей и животных - они абсолютно непредсказуемы.
- Какой период своей жизни считаете наиболее счастливым?
- 27 лет в Маяковке. В основном это связано с одним человеком - Андреем Александровичем Гончаровым. Причем мы были диаметрально противоположны - по оценкам вещей, отношению к людям. Но настолько был сильным режиссерский магнетизм! Как Гончаров угадывал, что это именно моя роль?
- На блистательную роль Сократа Гончаров выбрал вас, сказав, что ему нужен мыслящий актер. Вы, как и ваш любимый герой, - философ, мыслитель?
- Мыслитель - в Академии наук. А я - клоун, духарист. И это самое сильное, что есть во мне.
- Что значит клоун?
- Это тот, кто говорит языком образа, шуток, обмана, хватает за нос.
- Побывав на репетиции вашего премьерного спектакля "Гедда Габлер", почувствовала, что у вас с актерами такие же отношения, как у Сократа с учениками. Вы их не учите, а вместе исследуете проблему.
- Да. Я, как и Сократ, говорю, что учеников нет у меня. Есть беседующие со мной.
- Случались ли роли, за которые было стыдно?
- Нет. Я выскакивал за счет человеческого характера, страстей. Если мой герой боролся за то, чтобы на-гора гаек побольше выдать, но одновременно у него была история с какой-нибудь мумулечкой, я на это опирался.
- Ваша любовь к кино проснулась, когда до поступления в ереванский театральный институт вы работали на "Арменфильме" помощником оператора?
- Да ничего не просыпалось. Это было простое времяпрепровождение, когда из-за моего акцента меня не приняли в ГИТИС. А кино вошло в мою жизнь вверх ногами. Когда после войны в Ереван привозили европейские киношедевры, мы, мальчишки, смотрели их с крыши кинотеатра, свесившись вниз головой.
- А как вообще актером решили стать?
- Не помню. Думаю, другого ничего не хотел. Хотя мама рассказывала, как когда мне два годика было, мой дед Васо сидел на крыльце нашего дома, хлопал в ладоши, а я перед ним танцевал... Ну а то, что в ГИТИС не приняли, так большое спасибо тем людям нужно сказать. Иначе бы я не встретился со своим учителем Арменом Гулакяном. Вообще вся наша жизнь, как говорил Михаил Чехов, - это "вдруг". Хотя, думаю, мы всегда имеем то, что заслуживаем.
- Ваш учитель говорил, что самое сложное - сыграть две авторские ремарки: "вышел на сцену" и "ушел со сцены". Почему со сцены решили уйти? Почему не играете в театре?
- Устал. Физически устал. Перестал получать удовольствие. Я в театре все сыграл, все увидел, все почувствовал.
- То, что вы артист от Бога, вы нас убедили. А талантливый ли вы учитель? Умеете ли вы, как, процитирую наставника вашего, "опуститься до невежества ученика и вместе с ним подниматься к вершине"?
- Слова эти верны, но трудны. И у меня не всегда получается ими пользоваться. Иногда приходится брать силой. Может ли человек чему-то научиться, зависит от того, каков его мир. И Бог, и дьявол только в нас - не на стороне. Я часто вижу, что человек физиологически одарен, заразителен. Но отклика нет - он не реагирует.
- А что такое вообще талант? И как его распознать в абитуриенте, читающем басню?
- Это никто не определит. Это, как говорил Меркурьев, из области запахов. Могу сказать честно: и в ГИТИСе, и во ВГИКе, и в своем театре больше ошибался. Я когда преподавал, не мог оценки ставить. Потому что понимал: есть человек, который движется очень медленно, но движется к вершине. А другой сделает большой рывок - и стоп! То, что я вкладываю, это только из области техники. Я не могу никого научить любить или ненавидеть - это как природа дала. Творчество нельзя тиражировать. Если почувствовал - почувствовал, мурашки по телу пошли. А нет - хоть разбейся.
- В фойе вашего театра - актерская фотогалерея. И все - без имен, без фамилий. Почему?
- Зачем нам имена? В церкви же под иконами тоже никаких подписей нет. Это все люди нашего театра. Здесь и администратор, и костюмер, и повар есть.
- Когда вы преподавали во ВГИКе, то для студентов вывесили лозунг: "Все можно!" А как определить грань между "все можно" и "все дозволено"?
- Грань - талант, заразительность. Один ругается матом, и коробит. Другой тем же матом выражается, и мурашки по телу. Меня не коробит ни голый человек на сцене, ни половой акт. Меня коробит, когда это бездарно, неубедительно.
- А не на сцене - в жизни где эта грань?
- Про это спроси у правоохранительных органов. В жизни законы должны править - не только государства, но и человеческого общежития.
- Армен Борисович, давайте по другую сторону рампы заглянем. Как вы относитесь к нынешнему зрительному залу?
- Честно? Зал и сцена - абсолютно разные существа. В зале есть один, два, три, пять - уже много - больных нашим делом людей. Именно больных. Их бормашина задевает. Остальные - любопытствующие. Театр - очень сложное учреждение. В нем происходят физиологические процессы. Я должен возбуждать - чтобы вы забеременели от того, что я делаю, или наоборот - выкидыш получится. Да, нам это надоедает, потому что беременеть часто несладко. Поэтому мы идем на "Фабрику звезд", на КВН, на чучу-мучу...
- Вам не бывало завидно, когда хорошую роль, которую вы хотели сыграть, отдавали другому актеру?
- Нет. Я две вещи стараюсь в себе убить: не обижаться и не завидовать. Я должен найти компенсацию. А вообще я сыграл такие гениальные роли и столько, что пусть мне завидуют! Я, когда молод был, маме всегда рассказывал, что на такую-то роль пробуюсь. И потом меня вдруг не утверждали. А мама всегда говорила: "Им же хуже". Великая у меня мать была!
- Кем по профессии?
- Машинисткой. Но страшная была театралка! Когда я работал в ереванском театре, она всегда на гастроли со мной ездила. Не для того чтобы мне кашу варить - чтобы посмотреть. Мама была с таким юмором, так разыгрывала, заводила людей, так легко умела на все смотреть. И плакала. Мы же вдвоем с ней жили. Отец нас оставил, когда мне один месяц был... Если бы я был такой, как моя мама!
- Что из своего детства помните?
- Тутовое дерево, которое росло во дворе нашего дома. На нем мое детство и прошло. Я на нем сидел, книжки читал, падал с него. Однажды даже заснул на нем.
- С гастролями и съемками вы полмира и всю страну изъездили. А бывали ли в Беларуси?
- Очень часто. И с гастролями, и на "Беларусьфильме" много снимался. Минск очень нравится: спокойный, опрятный, доброжелательный. Хотел бы со своим театром там побывать.
- Большинство ваших ролей - главные. Вы чувствуете себя "примой"?
- Нет. Такого понятия нет. Не только для меня - вообще. Это все придумано. Вот в семь вечера раздается звонок - и я выхожу на сцену и начинаю кровохаркать, пытаясь убедить, что я - мавр Отелло, а эту продажную Дездемону нужно задушить. Вот и все! Какая тут к черту прима-шрима?! Прима - это когда в ресторан пойдешь и на тебя пальцем начнут показывать: "Ой, Джигарханян пришел!" А я иду не в ресторан, а в театр - доказать, что я - не Джигарханян, а Сократ.
- Давайте все-таки к Джигарханяну. В вашей фамилии, как и в вашей профессии и вашей натуре, соседствуют духовное и земное. По-армянски вы - "властитель душ", а по-персидски - "хозяин печенки". Что вам ближе?
- Золото мое, мне 72 года, а ты со мной говоришь, как с 18-летним - душа-муша... Ведь, как говаривал Сократ Иваныч, единственное, что я знаю, - это то, что ничего не знаю. Или как закончил свою пьесу Антон Палыч: "Если бы знать?.."