В конце прошлой недели Эрмитаж открыл десятую по счету выставку в Амстердаме "Каспар Давид Фридрих и немецкий романтический пейзаж". Если бы речь шла не об известном музее, а о бизнес-компании, можно было бы говорить об активной стратегии продаж, об увеличении доли на мировом рынке, об экспансии. Последнее слово, впрочем, Эрмитаж не отпугивает - он уже несколько лет ведет в мире политику удачной культурной экспансии. О том, почему для России важна не только доля на нефтяном и газовом рынке, но и на рынке эстетического выбора и культурных предпочтений, на рынке вкуса и смысла - наш разговор с директором Эрмитажа Михаилом Пиотровским.
Царский вкус
Российская газета: Михаил Борисович, почему Эрмитаж привез в Амстердам картины Каспара Давида Фридриха?
Михаил Пиотровский: Общая идея наших выставок в Амстердаме - представить шедевры, которых здесь нет. Поэтому мы привозим сюда то греческое золото, то филигрань, то православное искусство, то персидское, то китайское, то выставку о семье последнего русского царя. И на этот раз мы привезли то, что здесь никогда не увидишь. Русская коллекция работ Каспара Давида Фридриха - уникальна. Нигде за пределами Германии такого собрания его работ нет.
РГ: Как в России оказалось столь богатое собрание работ немецкого романтика?
Пиотровский: Император Николай I лично покупал работы Фридриха, заезжал к нему в мастерскую. Склонил его к этому, видимо, Василий Андреевич Жуковский. Многие критики продолжают утверждать, что император "ни черта не понимал в живописи". Но картина Фридриха "На парусном корабле" висела у него в коттедже, в собственных комнатах.
Для нас Николай I - особая фигура. Он же создал Эрмитаж как публичный музей. Был влюблен в него, издал приказ: когда я хожу по Эрмитажу, чтоб никто не появлялся. Ну потому, что все же сразу пристают с бумажками...
РГ: Послушать вас, так правитель просто обречен на хороший вкус.
Пиотровский: Он обречен на точный выбор советников, помогающих ему принимать правильное решение. Был ли хороший вкус у Екатерины Великой? Должен был быть - раз она любила перебирать резные камни и пыталась что-то реставрировать, а это вам... не хвост собачий. Екатерининские вещи Эрмитажа - лучшие. И выбор Николая был верный, никто ведь больше Фридриха не покупал. Так что это повод гордиться не только коллекцией, но и вкусом правителей.
Хотя справедливости ради скажу, что Николай придумал - для порядка - аукционные распродажи хранимого в Эрмитаже. Ну а когда наводят порядок, это всегда плохо кончается, кое-что из распроданного им мы до сих пор назад выкупаем.
Так что Фридриха можно воспринимать и как зеркало внутренних противоречий Николая I - жесткого и сентиментального. Мы, кстати, до сих пор не сделали выставку про него. Думаем рассказать о нем через жену Александру Федоровну. Это с ее легкой руки в России появилась мода на Фридриха, и романтический образ Германии вошел в нашу культуру.
Почему в Эрмитаже запрещено продавать матрешки
РГ: "Эрмитаж в мире" и "Эрмитаж в России" - какая ипостась сегодня важнее?
Пиотровский: Эрмитаж - мировой музей. И не только потому, что большой и активно представлен в других странах, но и потому, что в России он представляет мировую культуру. Наше право называться Европой обеспечено в том числе и существованием Эрмитажа, специально созданного для того, чтобы люди видели европейскую культуру и воспитывались на ней. В 60-е годы иностранцы, приходя в Эрмитаж, говорили: теперь мы видим, что вы Европа.
Однако у нас не просто место, где собраны разные западные вещички, но - русский музей мировой культуры. Когда нам говорят "это не про наше, не про русское", я возражаю - здесь образ другой, имперской России. Переработавшей свои традиции. Придавшей им европейский блеск. Петр I же не хотел нас сделать похожими на голландцев. Он хотел, чтобы мы умели все, что умеют голландцы. Мы называем Эрмитаж русской энциклопедией мирового искусства. Мы именно "на русском языке" рассказываем о том, что выставляем. Учтите, мы не нефть вывозим, не сырье, а продукты высокой переработки.
РГ: А в чем же заключается высокая переработка?
Пиотровский: Все выставляемое нами погружено в нашу российскую историю и существует в нашей интерпретации. Каждой привезенной сюда выставкой мы рассказываем о себе. Мягко навязываем свое понимание мирового искусства и мировой культуры.
Мировая ипостась Эрмитажа неотторжима от российской. Россия ведь - не матрешка. У нас в Эрмитаже, кстати, запрещено продавать матрешки. Это же культурное искажение. Японская кукла, переделанная во что-то русское художниками-прикладниками в начале ХХ века.
Кроме того, выставляясь в мире, мы по примеру Петра I учимся здесь. Финансовым премудростям, менеджменту, идеологии. Даже строителей своих привозим посмотреть, как голландцы строят.
Мы никогда не привезем к вам Рембрандта
РГ: Вы довольны сроками и качеством реконструкции знаменитого Амстелхофа - муниципального дома для престарелых, переоборудоваемого в здание музея "Эрмитаж- Амстердам"?
Пиотровский: Идея Эрмитажа в Амстердаме родилась давно, лет 12 назад, а строительство началось год назад. Мы одни из "пионеров" в деле создания за границей музеев-спутников. Обычно такие идеи натыкаются на сильное сопротивление общественного мнения и местных музейщиков: хотите потратить государственные деньги на культуру, потратьте на собственную, обойдемся без иностранцев. Так что, прежде всего нужно было создать атмосферу, в которой принимают саму идею "русской институции", соглашаются с русским культурным присутствием.
Чтобы к этому подойти, мы придумали слоган: "Мы никогда не привезем к вам Рембрандта!". Несмотря на шуточное звучание, мы это условие соблюдаем, голландское искусство в Амстердам не возим. И все стараемся сделать деликатно, чтобы не нарушить правила.
Пожилых людей из бывшего дома престарелых негоже торопить с переездом. И с архитекторами надо обсудить все тонкости современной музейной начинки для старинного здания. И у жителей близлежащих домов надо узнать их мнение по поводу соседства с Эрмитажем.
Голландцы начали нас поддерживать в 90-е, когда у нас не хватало денег на самое насущное, а здесь, в Амстердаме, их собирали под лозунгом "Новая крыша для Рембрандта". Залы с Рембрандтом в Эрмитаже, конечно, не протекали, но девиз звучал очень проникновенно. В Амстердаме Петербург - это что-то близкое сердцу. Спустя 300 лет здесь помнят, что русский царь когда-то признал Голландию самой технологически продвинутой страной в Европе. Петр, кстати, видел Амстелхоф, он недалеко здесь жил в отеле.
РГ: Рассказывают, что реконструкция Государственного музея (Rijksmuseum) в Амстердаме давно вылезла за все сроки и строки бюджета, а Эрмитаж строится поразительно быстро.
Пиотровский: В больших государственных делах всегда много денег, интересов и бюрократии. А наш музей "Эрмитаж-Амстердам" не государственный, а общественный. И нам повезло с главным партнером, директором "Новой Церкви" Эрнстом Вееном. Он экономист по образованию и гениальный организатор. И деньги на музей находит совершенно сенсационно, иногда играя в теннис. Будучи камергером королевы в Амстердаме, он заинтересовал нашим совместным проектом правящий королевский дом. Но я не думаю, что в основе успеха - его блестящие связи, скорее, блистательное умение рассказывать о нашем проекте, создавать атмосферу и подбирать очень хороших людей в свою команду.
Сумасшедшие идеи для классики
РГ: В одном из интервью вы говорили, что часто западные коллеги вам нужны как философы и провокаторы.
Пиотровский: Да, такую роль для нас сыграл архитектор Рэм Куулхаас, когда мы вместе делали проект Эрмитаж-Гуггенхайм - выставочный центр в Лас-Вегасе, успешно просуществовавший семь лет. Рэм сделал нам гениальное помещение - из коричневой стали со смещающимися стенами, на которых потрясающе хорошо смотрелись и картины старых мастеров, и авангард. Лас-Вегас мы, считай, перевоспитали. Теперь любой может туда приехать и спросить: "Какие выставки у вас проходят сейчас в городе?", и ему укажут три-четыре отеля с выставочными центрами, принимающими коллекции очень почтенных музеев. А когда мы туда приехали, нам все говорили, что мы с ума сошли - в столицу казино... Но к язычникам надо идти с Евангелием. Сейчас, когда мы закрываем свой центр в Лас-Вегасе из-за дороговизны дальних перевозок, добропорядочные горожане пишут письма: куда же мы будем водить детей?!
А с Рэмом расставаться не хочется. Мы все надеялись, что он примет участие в реконструкции "Главного штаба". Всемирный банк, проводивший конкурс, признал победителем другую студию, но мы нашли в США деньги и опять просили Рэма дать какие-нибудь сумасшедшие идеи в противовес нашей замечательной классической архитектуре. И он сделал альтернативный вариант, который мы показывали в московском Музее архитектуры и на Венецианской биеннале как размышление о том, каким должен быть современный музей. Сейчас мы вместе делаем провокативный проект-исследование "Музей XXI века".
РГ: И каким должен быть Эрмитаж в XXI веке?
Пиотровский: Нахватать как можно больше зданий вокруг, строиться и расширяться до бесконечности - не наш путь. Эрмитаж всегда был линией вдоль Невы. А теперь, когда нам передан Главный штаб, восточное крыло, арка (в этом году, наверное, и колонну передадут), - он превратился в круг, обнимающий Дворцовую площадь. Все стало более торжественным и заиграло.
У нас сейчас есть идея "Большого Эрмитажа", тоже "построенного" концентрическими кругами, но не на земле. Он включает в себя основной Эрмитаж, новые галереи, ротационные выставки, все, хранимое в запасниках, даже не очень ценное, но все равно достойное показа. Последний круг "Большого Эрмитажа" - Интернет, а предпоследний - наши центры-спутники в Амстердаме, Лондоне, Риме, Казани... В августе откроем выставочный зал в Выборге. Спутники меняют свои орбиты. В Лас-Вегасе центр закрывается, а в Вильнюсе открывается.
Искусство быть мировым игроком
РГ: Сегодня много говорят о модернизации и конкурентоспособности, что такое модернизированный Эрмитаж?
Пиотровский: Только что в Берлине на проводимой в рамках "Петербургского диалога" сравнительной конференции развития "Музейного острова" в Берлине и "Большого Эрмитажа" в Петербурге я делал доклад "Модернизация Эрмитажа". Смысл модернизации музейного дела, конечно, не в новой технике и технологии. С новой техникой, кстати, не нужно перебарщивать, она должна знать свое место и не мешать подлинным вещам.
Настоящая модернизация музейного дела зависит от динамизма, от развития связей. Нужна также определенная агрессивность. Я как-то говорил Владимиру Владимировичу Путину, а что если мы назовем свою музейную политику в мире "культурной агрессией". Он сказал "Нет, уж лучше "экспансией".
Модернизация для нас - это понимание своего места в мире и умение быть большим мировым игроком. Ведь мировые музеи и выглядят иногда как международные корпорации.
РГ: А конкурентоспособность Эрмитажа?
Пиотровский: Высокая. Конечно, в музейном деле, как в спорте, нужно рваться и доказывать, что ты лучший. Однако при этом нужно помнить, что нельзя заставлять культуру прежде всего зарабатывать деньги. Музеи во всем мире умеют их зарабатывать. Но это не должно становиться главным критерием и смыслом существования. Зависимость от клиента в музее должна быть слабее, чем в магазине. Сейчас музеи во всем мире настроены угождать разным клиентам - государству, спонсорам, посетителям. Но миссия музея - хранить культурное наследие, нести его в будущее и воспитывать им.
Сегодня одна из задач Эрмитажа - возвращение в русскую историю и ее интерпретация с помощью подлинных вещей. Сейчас ведь про русскую историю кто только не пишет. Все как бы все знают. Но делая выставку, мы сталкиваемся с огромным количеством спорных моментов, знаете, как непросто передать атмосферу при Петре I или при Екатерине Великой!
И надо делать свои воспитывающие выставки вне зависимости от того, что посетитель-"клиент" хочет увидеть. К нам ведь приходили с возмущенными вопросами: "Почему у вас на выставке "Николай и Александра" нет Распутина?" Да, нет у нас Распутина. Не смотрится он в Зимнем Дворце. Он, по-моему, и не бывал там никогда. Это, если хотите, немножко провокация. Давайте поговорим, почему его у нас нет. И почему мы хотим рассказать о России, в которой нет Распутина. Или Невзоров нас упрекал: где простой русский народ, где оловянная кружка солдата, воевавшего в Первую мировую? Нет у нас оловянной кружки солдата...
РГ: То есть это разговор - вне угождения...
Пиотровский: Да. Привлекать посетителя надо, а угождать - нет. В нынешних музеях мира, к сожалению, угождают... Но этот период уже кончается. Музеи должны немножко провоцировать людей, заставлять думать. А внушать мы, кстати, тоже ничего не должны, кроме мысли, что Россия - великая страна, а Эрмитаж - великий музей.
Почему в Эрмитаже нет привидений
РГ: За последние 5- 10 лет какие события в жизни Эрмитажа были для вас вехами?
Пиотровский: Да отстоять отдельную строку в бюджете каждый раз - это веха. У нас немало завоеваний, но все надо удерживать. Например, музейную автономию. Каждый год такие переживаем наступления на нее со стороны разных учреждений! Все хотят, чтобы мы сэкономленные деньги использовали не на свое развитие, а сдавали в общий котел для перераспределения.
Нам удалось и законы немножечко поменять в сторону большей приемлемости для музейной жизни. И завершить строительство первой очереди фондохранилища - это тоже веха для нас. Начали ведь строить еще до перестройки, потом денег не было, корпус здания стоял без крыши, надо было как-то его сохранять, обогревая. Средств никто не давал: одно дело - позолота для дворца и совсем другое - какое-то там фондохранилище... Лишь теперь, после всех громких пропаж и проверок, спохватились.
Начало работ в крыле "Главного штаба" - тоже очень большое событие для нас. Ведь раньше хотели отказаться от здания - у музея не было ни сил, ни денег.
Еще одна веха - для меня психологически важная - мы наладили приезд к нам "в гости" картин, которые продало советское правительство. Это боль Эрмитажа, потому что продали-то самые лучшие вещи. Когда Путин с Бушем были в Эрмитаже, у нас как раз экспонировалась картина Тициана из Национальной галереи Вашингтона - "Венера с зеркалом".
РГ: Михаил Борисович, Россия и Эрмитаж в каких сейчас отношениях?
Пиотровский: Есть у нас такая наглая мысль: Эрмитаж всегда немножко лучше России в целом. В советское время в Эрмитаже, например, всегда свободно говорили на иностранных языках, всегда поддерживали широкие культурные связи, атмосфера внутри была получше общей, свободы было больше. В Эрмитаже и сейчас держится лидерская атмосфера. У нас всегда чуть лучше. Международные проекты мы, например, начали делать раньше других. Не всем нравится, когда я говорю, что мы не просто русский музей, но раз у нас собраны коллекции со всего мира, мы обязаны показывать их всему миру. Но при этом не забывать, что Эрмитаж - очень русское явление.
Эрмитаж - это хорошая Россия. И та культура, которая может помочь нам снизить степень одичания, обозначившуюся в последнее время. Мы говорим "вандализм", когда у нас с ограды Александрийской колонны спиливают маленьких орлов или когда пишут граффити на стенах дворцов. Но постройка безумных зданий в центре исторического города - тоже вандализм.
Сердце снаружи
Пиотровский: Когда Сокуров снял свой "Русский ковчег", он прошел по миру с потрясающим успехом, которого дома, кстати, не было. Потому что у Сокурова показана настоящая, европеизированная Россия, которую в мире хорошо вспоминают и на которую мы должны все время ориентироваться - сами, внутри себя. Я не люблю тапочки в Эрмитаже. Когда люди идут по полу без музейных тапочек, они ощущают себя причастными к великой истории. Возвышающей достойных и принижающей слишком гордых. Пройдет какой-нибудь король по нашим залам, и сразу все чувствуется.
РГ: Встреча с Сокуровым - была вехой музейной жизни?
Пиотровский: Сокуров - удивительный человек, понимающий, что музей не затхлый подвал, не хранилище древностей, не кладбище искусства, а особый организм. Он даже временно отстранил из своей съемочной группы людей, которые, он считал, по своей манере будут непочтительны к Эрмитажу. И настолько очаровал наших хранителей, что они приходили ко мне просить разрешить в Гербовом зале накрыть стол сервизом "Камея". Я им говорю: "Вы что, с ума сошли? Столкнут" (хотя обычно все наоборот: я настаиваю - они сопротивляются). А они - мне: "Мы оденемся в костюмы и будем охранять".
У Сокурова - сердце снаружи. Мы с ним с тех пор единомышленники в очень многих вещах. И мне кажется, поддерживаем друг друга духовно даже на расстоянии. И эта замечательная встреча произошла благодаря Эрмитажу. Это не то, что мы случайно встретились на приеме. Нет, Эрмитаж как бы распорядился.
Сокуров понял русскую историю так, как она у нас здесь живет. Услышал, какой происходит диалог в этих стенах. Ведь наши стены полны жизнью. И когда меня спрашивают: "Как там у вас с привидениями?", я отвечаю: "Да нет никаких привидений. Потому что в этих стенах продолжают жить все те, кто тут жил. Не как привидения, как люди".