Его легендарный руководитель, режиссер Бартабас - любимец публики международного Чеховского фестиваля и уже практически старожил в музее-заповеднике "Коломенское", куда и на этот раз привез свою последнюю "конную" фантазию под названием "Баттута".
С животными Бартабас давно нашел общий язык, создав уникальный театр, в котором лошади играют как настоящие драматические народные артисты и буквально читают его мысли на расстоянии. Как ему это удается, пытали режиссера, начиная с самых первых его приездов в Москву. Но умом Бартабаса не понять, а словами таланта не измерить - все становится объяснимо, стоит только пожать его руку. Не ладонь - камень, не человек - кремень. У такого, если захочет и возьмет под уздцы, не то что кони, как драматические артисты, заиграют - скалы и горы запляшут, как солисты балета Большого театра...
Кони
- Работать с лошадьми и с людьми - две большие разницы, - рассказывал Бартабас. - Гораздо проще научить что-то повторять людей, чем лошадей. Но потом... Артисты тоже не всегда все выучивают. Каким-то чудом лошади лучше запоминают музыку, и даже в "Весне священной" наездники не всегда помнили, на каком такте что нужно было делать, а лошади не сбивались никогда.
Лошади меня научили умению слышать и слушать без слов. Для меня в спектакле лошадь и всадник составляют единое целое. А поскольку лошади не разговаривают, со словом я отказался работать. В своих спектаклях я не хочу просто показать лошадь - на них и так можно посмотреть в полях и лесах, - мне интересны взаимоотношения между людьми и лошадьми. Через это можно многое понять во взаимоотношениях людей между собой. Лошадь как зеркало - будет отражать то, что в нее вложили. Я буду груб и жесток с ней, или ласков и нежен - она мне ответит тем же. Ведь и на скрипке Страдивари можно играть, как свинья, а можно вложить всю душу...
Я мало путешествую. Даже когда я готовил спектакль "Химера", который весь замешан на индийский культуре, в Индии я провел всего пять дней - прослушивал музыкантов. Прожить месяц в стране не означает познать ее суть. В работе я базируюсь на документах и рассказах людей: мне интересно, что думают о стране ее представители. А на третьей стадии я пытаюсь забыть все, что я узнал на первых двух. И тогда я начинаю работать с лошадьми и с труппой. Тогда-то и возникают инстинктивные образы - я всегда руководствуюсь инстинктом. Я не знаю, что получится в конце, но, как и лошадь, я слушаюсь голоса своего инстинкта.
Люди
Наши спектакли идут полтора-два часа. Но время у нас другое. Когда я был молодым и импульсивным и смотрел какой-нибудь балет, десять минут казались мне гениальными, а час я скучал и все вокруг мне казалось очень занудным. Только потом я понял, что, может быть, этот самый час меня и подготавливал к тому, чтобы воспринять десять минут гениальности...
Для меня важно то, что происходит до спектакля. Как приходят зрители, как их принимают. Спектакль начинается до того, как зритель сел на свои места. Для примера - такая ассоциация. Мы с вами горожане, редко находимся на природе. Если вы пойдете в лес, сядете на опушке на камень и скажете себе: вот я сейчас попробую в течение двух часов сконцентрироваться, сосредоточиться и просто посидеть. Первые десять минут вы будете думать о своих бытовых мелочах. Потом о другом, не таком будничном. Но пройдет время, и вы совершенно иначе сможете оценить окружающую природу. И понять, что вся эта красота вокруг вас была и до того, как вы пришли. Но только сейчас вы стали способны ее воспринимать...
В моей жизни огромную роль играет случай. Вот увидел лошадь, чем-то она меня вдохновила, но никогда при этом я не представляю, как и куда конкретно я ее приспособлю. И только когда лошадь появилась у меня на площадке и я оценил ее характер, я понимаю, что из нее можно вытащить и с каким наездником она может работать.
Между прочим, точно так же у меня и с людьми происходит. Я их подбираю по обаянию. Работаю не как драматический режиссер, не пишу никаких ролей. Я их всех вместе собираю - лошадей, людей - и смотрю, что с этим материалом можно сделать. Когда я набираю труппу, для меня важно увидеть в человеке великодушие, желание отдавать, чтобы создавать что-то совместно. Профессионализм и техника вторичны - этому можно научиться. А научиться желанию дарить себя другим людям гораздо сложнее.
Но самое главное в "Зинграро" - научиться слышать лошадь. Мы часто прикрываемся словами. Я вообще считаю, что слово - это враг общения, настоящее общение происходит на каком-то другом уровне, не языковом. Вот как сейчас - я говорю, говорю, говорю, а может, я совсем другое хочу сказать...
Монахи
С животными у меня не возникает проблем. Сложнее иногда бывает с людьми - в "Конях ветра", например, которых я также привозил в Москву, играли 26 лошадей, 30 дрессированных гусей и 12 тибетских монахов. Чтобы получить согласие последних, мне пришлось приложить немало усилий. Мне пришлось самому поехать в монастырь на границе Индии и Китая. Четыре дня потратить на дорогу. Долго объяснять главным представителям, почему буддийские монахи необходимы в спектакле и каким образом я их хочу там задействовать. Мне надо было очень хорошо изложить, что такое "Зингаро". Знаете, уже французам не так-то просто объяснить, что же это такое, а уж тибетским монахам... Когда я строил беседу, мы говорили обо всем и ни о чем. Один, например, пошел, показал мне свою корову, яблони, маленькую солнечную электростанцию... Ни о теологии, ни о театре мы не произнесли ни слова. У меня было ощущение, что мы вообще ни о чем не договорились между собой, но на следующий день он пришел и сказал: "Я вижу, что вы такой человек, которому можно доверять". И дал свое согласие. При этом он улыбался до ушей...
Тибет был завоеван в свое время Китаем, и эти люди долгие годы существуют исключительно за счет своей культуры и религии, потому что других возможностей существования у них нет. Нам в "Зингаро" всегда интересно не просто что-то поставить с представителями различных культур, а разделить с ними жизнь. В течение трех лет существования спектакля буддийские монахи жили с нами. А мы все всегда находимся возле лошадей. Так организован наш быт. И мое вдохновение черпается именно в таком совместном проживании.
Одна из составляющих буддийской философии - это постоянство. Меня в тибетцах привлекает необычайное сочетание огромных знаний: они по двадцать лет все учились, достигли каких-то степеней, и простоты. У меня создалось впечатление, что чем больше люди учатся, тем проще они себя держат, тем проще они становятся. И чем они старше, тем больше похожи на детей... Проблему территории они видят несколько иначе, чем все остальные. Когда мы репетировали, самому старшему из монахов было 72 года, но он уже пятьдесят лет не был на родине. Как, наверное, печально ему было встречаться во время репетиции с этнографами, которые часто посещают его родину, и осознавать, что он-то сам туда, возможно, уже никогда не попадет. Тибет в их ментальности существует только в картинках, в образах...
Что меня еще привлекает в буддизме в отличие от других религий - животный и растительный миры там равноправны с человеком. В их религии человек не стоит над всем остальным живым, и растительное и животное не служит ему только пищей. Для меня это важно - я всю жизнь работаю с лошадьми. Вопрос,есть ли у животных душа, ведь так и остается в религии открытым. Католики когда-то сомневались, есть ли душа у женщины. Потом признали, что есть. Может быть, наконец когда-нибудь признают, что она есть и у животных?