Опера Массне "Вертер" не появлялась на московской сцене с середины 1980-х годов. Подзабытую партитуру решили представить в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. В подготовке премьеры участвовали главный дирижер театра Феликс Коробов, режиссер Михаил Бычков и художник Эмиль Капелюш.
Вертер - может быть, самая лирическая теноровая партия в мировом оперном репертуаре. Можно сказать - теноровый абсолют, поскольку вся - от первой до последней ноты - соткана из пылкого любовного чувства и поэтичности юного романтического героя. Несмотря на жанр "страдания" и суицид Вертера, чья короткая жизнь, изложенная Гете, стала в свое время образцом для подражания молодых романтически настроенных людей, музыка Массне сконцентрировала главное: это гимн возлюбленной и вместе с ней - красоте мира, таинственной вселенной, что разворачивается в состоянии любви. Именно поэтому все великие теноры мира "с головой" бросались петь партию Вертера - от Леонида Собинова до Роландо Вильясона.
Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко на таких харизматичных теноров рассчитывать не мог, поэтому акценты нового "Вертера" естественным образом сместились на дирижерский концепт и сценическую трактовку. Феликс Коробов тщательно проработал партитуру, и это слышно, несмотря на случавшиеся в премьерном исполнении шероховатости и различные "несинхронности". Общее впечатление от оркестра: отделанный баланс инструментальных групп, выразительные струнные, тонкая нюансировка звучности - не только в зарисовках природы, но и в создании общего настроя, музыкального "тона" спектакля - немного депрессивного, мрачноватого, будто "топор повис". Это музыкальная экзистенция спектакля, где трагедия ощущается с самого начала и до финала удерживает в себе опасное внутреннее напряжение, готовое в любую минуту прорваться страшной "выходкой" несчастного Вертера - суицидом.
Но если Коробов пошел поверх легкой, элегантной "французистости" музыки, то приглашенный на постановку из Воронежа драматический режиссер Михаил Бычков и сценограф Эмиль Капелюш начали отсчет истории Вертера от немудреной "сентименталистской" идиллии, где резвятся многочисленные дети почтенного судьи из провинциального городка Вецлара, распевая в июльскую жару рождественские песенки про младенца Иисуса и уплетая свежий хлеб с молоком. Эта безыскусная "простота" разворачивается в каком-то небытовом пространстве, пронизанном солнечным светом, звуками органа и ликованием, о котором восторженный Вертер поет: "Не знаю, сплю я или грежу!"
Постановщики не стали перегружать лирический спектакль подробностями конкретной эпохи. Желающие найдут здесь множество эстетических и психологических "отсылов" - от гетевского "золотого века" с его культом природы и поэзии (Вертер в спектакле не расстается с томиком стихов Клопштока и "Песен Оссиана") до Чехова с его мотивами дома, сестер, неудавшейся любви и темы технического прогресса, запустившего по Европе поезда, изменившие восприятие расстояния и времени. Действие спектакля переместилось из маленького домика на железнодорожную станцию под табличкой Vezlar, мимо которой с грохотом проносятся поезда, и перестало быть частной историей любви.
Бычков с Капелюшем пошли еще дальше, выведя в развязке оперы любовников на помост, напоминающий японский хасигакари в театре Но, где каждый шаг означает мистическое путешествие. Следуя уже абсолютной эстетической условности, режиссер позволил Вертеру вскочить на ноги после своей смерти, петь и даже передать любимой Шарлотте с "того света" зонт, чтобы она смогла укрыться от дождевого потока "рыдающих небес". Оперная история в финале приобрела размах универсального мифа романтиков о вечной разлуке влюбленных, которые никогда не соединяются на земле.
Адекватно воплотить такую многомерную и изящно задуманную конструкцию спектакля певцам было непросто: здесь недостаточно быть хорошим тенором или меццо и прилично артикулировать французскую речь. Здесь надо убедительно играть на сложнейшей грани лирики и условности, живого чувства и символизма. У Шарлотты - Ларисы Андреевой это получилось. Ее "точеная" Шарлотта хотя и вышла несколько "холодноватой", рациональной и не слишком искусной в нюансировке звука, но образ ее был в постоянном перевоплощении - от сусальной "заботливой сестры", прагматичной жены до вечной возлюбленной Вертера. Убедительным в роли мужа Шарлотты Альберта был Андрей Батуркин, сразу попавший в тон "носителя зла", чеканящий каждый слог, выпевающий свою партию как риторическую отповедь. Вертера же, хрупкого душой юного романтика, на премьере так и не увидели. И дело не в том, что тенор Сергей Балашов своими крупными габаритами не слишком соответствовал облику Вертера. Певец, "ретушируя" собственную фактуру, избрал имитацию Пьера Безухова, что могло бы и открыть какую-то новую грань в образе несчастного влюбленного, если бы не оказалось простым подражанием повадкам увальня. В спектакле требовался постоянный прорыв: не только в знаменитой арии "О, не буди меня, дыхание весны!", но и в потусторонней сцене прощания с Шарлоттой. Своих пределов Вертер Балашова на премьере еще не достиг.
Очевидно, что новому московскому спектаклю грустная судьба гетевского героя не грозит. В театре уже подготовили три состава Вертеров и Шарлотт. Возможно, появятся и следующие. А публика задается и таким вопросом: не пригласит ли театр в свой новый спектакль спеть кого-нибудь из знаменитых Вертеров - скажем, полюбившихся москвичам Аланью или Вильясона?
Справка
Оперу "Вертер" Жюль Массне написал под впечатлением поездки в Вецлар, где Гете написал свой знаменитый роман "Страдания молодого Вертера". Партия оперного Вертера стала легендарной - ее спели все известные теноры: Франко Корелли, Николай Гедда, Леонид Собинов, Иван Козловский, Сергей Лемешев, Пласидо Доминго, Хосе Каррерас, Роберто Аланья, Роландо Вильясон и другие. В Москве в 1921 году "Вертера" поставил Константин Станиславский. Газета "Правда" назвала героя спектакля "музыкальным ублюдком", и опера надолго исчезла из афиш советских театров.
Последняя московская премьера "Вертера" состялась в Большом театре в 1986 году.