Именно в эти дни в XIX веке Александр Пушкин написал Павлу Нащокину следующее письмо:
"Что, любезный Павел Воинович? Получил ли ты нужные бумаги, взял ли ты себе малую толику...
Что твои дела? За глаза я все боюсь за тебя. Все мне кажется, что ты гибнешь... Дай Бог мне зашибить деньгу, тогда авось тебя выручу... Жизнь моя в Петербурге ни то ни се. Заботы о жизни мешают мне скучать. Но нет у меня досуга, вольной холостой жизни, необходимой для писателя. Кружусь в свете, жена моя в большой моде - все это требует денег, деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения".
Александр Сергеевич Пушкин - Павлу Воиновичу Нащокину
февраль 1833 года, на неделе после Масленицы
из Петербурга в Москву
Репутация Павла Воиновича Нащокина у современников была такова, что многие бы недоумевали, узнай они о том, что Пушкин доверяет устраивать свои денежные дела столь легкомысленному человеку. На протяжении жизни отставной поручик Нащокин десять раз становился богачом (выигрывал в карты или получал наследство), но всякий раз он пускался в такие авантюры, что вскоре оказывался без гроша в кармане.
Загоревшись однажды идеей построить игрушечную усадьбу со всей миниатюрной обстановкой внутри, Павел Воинович отдал за осуществление этой затеи сорок тысяч рублей. Он умудрился увлечь этой идеей не только мастеров Петербурга, Лондона, Парижа и Вены, но и всех своих друзей, которые как мальчишки увлеченно следили за обустройством нащокинского домика. Пушкин сообщал жене: "Дом его (помнишь?) отделывается; что за подсвечники, что за сервиз! Он заказал фортепиано, на котором играть можно будет пауку..."
И все-таки не забавы и не денежные дела связывали Пушкина и Нащокина, а дружба, редкая даже по тем временам. Нащокину первому Пушкин сообщал обо всех семейных и творческих переменах в своей жизни. Пушкин сделал все, что было в его силах, для семейного счастья друга. Это ему он писал: "Несчастие хорошая школа. Но счастие есть лучший университет".
Нащокин был кладезем сюжетов. Именно он рассказал другу историю Дубровского. Пушкин уговаривал Нащокина писать воспоминания. Павел Воинович отнекивался, и тогда Александр Сергеевич сам взялся записывать его устные рассказы. А потом в каждом письме осведомлялся: "Что твои мемории? Надеюсь, ты их не бросишь..." Увы, продолжения не было.
Вспоминается портрет Нащокина, написанный три года спустя после гибели Пушкина. На этом портрете Павел Воинович сидит в халате - растерянный, огорченный и одновременно взбудораженный чем-то. Волосы его в живописном беспорядке. А смотрит он прямо на нас широко открытыми глазами - детскими, испуганными. Будто только что он узнал о случившейся на Черной речке дуэли.
Нащокин был москвичом старой выделки - он сначала действовал по первому сердечному повелению, а потом уже раздумывал о целесообразности своих поступков. И, объявись Нащокин накануне дуэли в Петербурге, он нашел бы способ предотвратить ее. Увы - среди петербургских друзей Пушкина не оказалось ни одного такого скорого на доброту человека.
Сто лет спустя после этих страшных событий священник Александр Ельчанинов сказал: "Прав тот, кто опирается не на логику, не на здравый смысл, а тот, кто исходит из одного верховного закона - закона любви. Все остальные законы - ничто перед любовью..."
Гибель Пушкина разверзла пропасть между петербуржцами и москвичами. Узнав о смерти Пушкина, редактор "Московского Наблюдателя" Андросов писал другу (3 февраля 1837) в Петербург: "Что вы с нами сделали? Россия вам поверила Пушкина, вы и того не умели уберечь... Нет, у вас не место поэзии: у вас могут быть паровые повозки, книгопечатные станки, паровые канцелярии... Но дух не может витать у вас: у вас слишком мир господствует и вытесняет всё, что не его".