Франк Касторф - выдающийся немецкий режиссер, рожденный в Восточном Берлине и нашедший в себе мужество продолжить борьбу с тоталитарным мышлением уже в новой, демократической, объединенной Германии.
Он - создатель не только спектаклей-провокаций, но и целого театра-провокации, который стал символом Берлина после падения Стены: в его "Фольксбюне" шли "Бесы" Достоевского, "Мастер и Маргарита" Булгакова. Он один из первых поставил пьесы Владимира Сорокина, а совсем недавно в "Фольксбюне" состоялась премьера спектакля по роману Лимонова "Это я, Эдичка" с характерным названием "Fuck off, America!". В рамках Чеховского фестиваля на сцене Театра им. Моссовета состоится мировая премьера спектакля Касторфа "В Москву, в Москву!", после чего спектакль будет показан на фестивале в Вене.
Российская газета : Вы известны своими художественными провокациями и недоверием к психологическому реализму. Судя по всему, "Три сестры" не порадуют ревнителей сентиментального подхода к Чехову.
Франк Касторф : Когда я перечитал всего Чехова, то понял, что его лучше не ставить, потому что это совершенство. Именно поэтому я никогда не ставил Беккета или немецкого гения Георга Бюхнера. Но Валерий Шадрин настаивал, и я поехал в Таганрог. Мне оказалось очень полезным увидеть дом, в котором Чехов возрастал. Обычно удивляешься тому, как из веселых детей вырастают такие печальные взрослые. Но иногда случается наоборот - из печальных детей вырастают веселые взрослые. Это случай Чехова. Того, кто, харкая кровью, с удовольствием при каждом случае говорит "забавно". Даже его смерть была довольно веселой. Когда поезд с гробом прибыл на Белорусский вокзал, загремел марш. Оказывается, в том же вагоне везли гроб царского генерала.
РГ : "Вишневый сад" Петера Штайна на Чеховском фестивале в 90-е годы произвели сильное впечатление на Москву именно тем, что обновили лирическую традицию Станиславского и Немировича-Данченко.
Касторф : У нас со Штайном нет контакта. Мы не интересуемся друг другом. Мы совершенно разные люди, в том числе эстетически. Я хочу ставить комедию, даже водевиль. Конечно, в Германии все очень радуются, когда на сцене предстают трогательные, поэтически тонкие натуры. Как вы знаете, мы, немцы, - самая трепетная нация в мире. Но перечтите чеховские ремарки - это американское кино еще до самого кино. Здесь на именины дарят пустые рамки, самовары, книги по истории гимназии, которые уже дарились в прошлом году. Все это водевиль, ничто иное.
РГ : Что еще было важно вам в Чехове? И почему "Три сестры" вы соединяете с рассказом "Мужики"?
Касторф : У Чехова нет настоящего. Есть прекрасное прошлое, либо прекрасное будущее, но настоящего нет в этих пьесах. 40-летний врач говорит: "Было бы хорошо поработать..." Недоверие к настоящему, такое важное для Беккета, характерно для чеховских героев. Единственный, кто цепко удерживает реальность и точно знает, чего хочет сейчас, - это Наташа. Наташа - единственный в пьесе человек, который изменяет мир, и именно она соединяет нас с "Мужиками". В рассказе "Мужики" происходит почти то же, что и в "Трех сестрах". Это тот же взгляд на жизнь, только из низших слоев общества.
РГ : 30 лет назад вы взорвали Берлин своими провокационными спектаклями. Что изменилось с тех пор?
Касторф : Для меня всегда была важна политическая и эстетическая провокация. Думаю, что я с тех пор не изменился. Можно читать произведения Чехова в стиле социалистического реализма. Так его и читают в основном не только в России, но и в Германии. Это привычный образ человека, основанный на психологии. Это те иллюзии, которые мы не находим в политической, социальной реальности, поэтому мы хотим обнаружить их в искусстве. Я никогда не был приверженцем социалистического реализма, живя в ГДР. Почему я должен стать им сейчас? Только потому, что газета "Франк-фуртер альгемайне" этого хочет, только потому, что они считают это правильным? Смешно: я никогда не боялся Центрального Комитета партии и не очень понимаю, почему многие мои коллеги сегодня боятся "Франкфуртер альгемайне" так, будто это ЦК, будто ей переданы функции ЦК?
А провокация вовсе не провокация, а просто иной способ прочтения материала. Вы же знаете, что после "Трех сестер", после "Вишневого сада" Чехов вообще хотел заменить главную актрису. Он хотел избавиться от той манеры чувствительного психологизма, которая господствовала, он хотел писать комедии, и эстетика, в которой игрались его пьесы, была, если хотите, противна желанию самого автора.
РГ : Ваши провокации в "Фольксбюне" - спектакль по пьесе Владимира Сорокина "Свадебное путешествие" или спектакль Марталера "Убей европейца, пристукни, прихлопни его!" - показывают такое мужество в разоблачении национальных мифов и иллюзий, которого у нас, кажется, нет. Как дорого оно вам далось?
Касторф : Ну, мне кажется, что и Сорокин, и Лимонов, и другие авторы показывают, что русские прекрасно могут разоблачать сталинистский миф. Но это не моя работа. У меня много работы в Германии на этом поприще. Генетический материал послевоенного поколения, он во мне сидит по сей день. Конечно, Германия - демократическая страна, и в ней прекрасно живется. Но я никогда не знаю, как поведет себя человек в кризисной ситуации. Мы знаем, что в 20-е годы именно это и случилось: Германия была страной мечты для евреев, а превратилась в страну кошмара.
РГ : Я знаю, что следующая ваша работа тоже связана с еврейской темой.
Касторф : "Купец из Галиции" - пьеса, которую ставил Эрвин Пискатор, фактически повторяет сюжет "Венецианского купца", только это берлинский купец. Его все презирают, но нуждаются в его деньгах. И это предыстория того, что произойдет в 1933 году. Пискатора очень критиковали, и мне кажется, что пришло время, чтобы вновь сделать эту пьесу в Берлине. Этот город был когда-то холодным и горячим. А сейчас он стал тем, что мы вослед за американцами называем cool - прохладный, никакой.
РГ : Значит ли это, что атмосфера нынешнего Берлина чем-то напоминает вам Берлин начала 30-х?
Касторф : О самом плохом не надо думать. Но сегодня существует огромное безразличие, которое американцы называют my way, а немцы - mein Ding, моя вещь. Общины - церковь, профсоюзы, партии - больше не могут поймать единичного человека, люди становятся более разобщенными, одинокими. Поэтому патриархальные структуры, которые защищают человека, становятся очень важны. Конечно, никакого фашизма в данный момент не ожидается, но это постоянное cool на губах, эта американская улыбка не выдерживают и 100 метров.
Для Петера Штайна искусство - последнее убежище человека. Но, как говорил Хайнер Мюллер, последним убежищем может стать и война. Мне близок этот парадокс. По крайней мере, я в этом мире существую не для того, чтобы нести успокоение и искать общую гармонию.