Я и сейчас не хочу вступать в какую бы то ни было полемику с Эдуардом Лимоновым. Не люблю ругаться с чужими людьми. Для этого у меня есть самые близкие - жена, дети, брат, немногочисленные друзья. Свою маму, маму своей жены и вдову своего отца стараюсь уберечь от своего скверного характера.
Как говорил уже покойный, к сожалению, кинорежиссер, пианист и мудрец Лев Оскарович Арнштам: "Никогда не ругайся с посторонними, сердиться можно только на своих".
Лимонов мне не свой. К тому же он, сидевший за свои убеждения уже в новейшие времена, безусловно, очень значительный русский писатель, не нуждается ни в моей хвале, ни в моей хуле. Равно как и политик, запутавший парадоксальный творческий жест с реальной социальной борьбой, смутивший души и сломавший судьбы многим возмущенным ущербностью современной жизни детям предместий. Как всякий сверхчеловек, коим он себя считает, он, судя по всему, в упор не видит таких недочеловеков, как я. И меня это не волнует. Писатели не могут знать всех своих читателей.
Но высказаться о его недавно вышедшей "Книге мертвых-2. Некрологи" необходимо. Не потому, что это первоклассная литература. Она несопоставима с его главными книгами и даже с теми, что написаны в тюрьме, где сквозь экзальтированную политическую риторику прорываются обжигающие наблюдения редкостно зоркого физиолога современной русской реальности.
Но потому, что она через фигуру самого Лимонова отражает те удручающе разрушительные процессы, что произошли в российской духовной жизни, которые требуют хотя бы того, чтобы их обозначить, потому что никто даже семи пядей во лбу их не сможет преодолеть в одиночку.
Разумеется, я не стал бы писать об этой книге только для того, чтобы в очередной раз удивиться самодовольной самовлюбленности Лимонова, - какой писатель себя не любит! И дело не в том, что он считает себя наследником Солженицына и Бродского, что называется, по прямой. Этого хочется многим. И даже не в том, как он пишет о своих ушедших из жизни - собственной или насильственной смертью - сопартийцах, по преимуществу искренних, пронизанных злобой и болью молодых людях (через себя и только через себя).
Но некролог - особый тип писания. (Чуть не сказал "литературный жанр", вспомнив, как один журналист, вступая в Союз писателей - еще СССР, приложил в качестве трудов все некрологи, им написанные.) Древний обычай "о мертвых либо хорошо, либо ничего", понятно, не относится ни к политику, ни к писателю, ни к историку. Но к сыну, мужу, любовнику относится, безусловно. Думаю, даже к другу.
Когда холодные газетчики- интеллектуалы состязаются в остроумии, "стебаясь" по поводу только что ушедшей из жизни знаменитости, иногда кумира многих поколений, это свидетельствует лишь об их личной моральной ущербности. Если страдаешь бешенством правды-матки, потерпи сорок дней, как подобает в таких случаях, а потом пиши, что хочешь. Но думаю, что даже годы спустя русскому писателю, если есть в его существе хоть какие-то представления о добре и зле, а без этого русского писателя быть не может, немыслимо повествовать о своих родителях так, будто естествоиспытатель описывает завершение неудачного опыта над обгадившимися насекомыми. Это режет по-живому особенно в контексте вполне светских воспоминаний о разных иностранных и отечественных знаменитостях, которые любезно признавали в Лимонове живого гения.
Некролог - своего рода напутствие ушедшему, некий посох, поддерживающий его в неведомом нам, живущем на этом свете, пути. Он не может быть дубиной или пращей, которую бросают вослед уходящему. Разумеется, в художественной прозе или в историческом исследовании настоящий писатель всегда свободен. Но сын в публичных воспоминаниях о людях, которые подарили ему жизнь, на мой взгляд, несвободен никогда.
Впрочем, дело не в Лимонове и его отношениях с родителями. Это глубоко личное, интимное дело каждого человека. До той поры, правда, пока эти отношения не становятся публичным актом. Ибо слово такого писателя, я не собираюсь обсуждать сейчас его претензии на наследование литературных апостольских титулов, но повторю, что Лимонов писатель значительный, - всегда некий заметный сигнал обществу.
Отношение к ушедшим из жизни - важнейший симптом здоровья или нездоровья общества и государства. Безусловно, значительная часть семейных отношений регулируется законом и подзаконными актами, которые предписывают ответственность родителей перед детьми, детей перед родителями, супругов друг перед другом. Но закон предусматривает лишь минимальный порог ответственности в отношениях между людьми, в семейных отношениях в том числе. Как справедливо утверждал Николай Бердяев, государство существует не для того, чтобы на земле был рай, а для того, чтобы на земле не было ада. Ведь в тот момент, когда государство начинает организовывать земной рай, заниматься регламентацией всех жизненных проявлений своих подданных, оно старается залезть не только в спальни своих граждан, но и в их души.
Одним из признаков любого тоталитарного режима является присвоение сферы моральных ценностей, частной жизни, их отчуждение от конкретных живых людей, имеющих не только юридическое право, но и свободу духовного и душевного бытия. Частный человек, как бы презрительно ни относились к нему политики, обладает не только беспредельным терпением, но и невероятной сопротивляемостью, которая разрушила не одну тиранию.
Но в то же время очевидно, что в минувшее двадцатилетие наше государство, обеспокоенное централизованным идеологическим вакуумом, образовавшимся на месте коммунистической идеологии отечественного образца, не сумело создать условия для формирования той среды - ее можно называть как угодно, но, по-моему, даже столь часто употребляемое понятие, как гражданское общество, ее не покрывает, которая выработала бы некие общие этические нормы нашего общежития. Когда не надо было бы объяснять, что человеческое бытие бесценно, а частная жизнь не менее, а может быть, и более важна, чем жизнь государственная и общественная.
При всем моем уважении к трудам и заботам Русской православной церкви, к деятельности пастырей других конфессий, молящихся о спасении душ своих прихожан, надо понимать, что сфера религиозного воздействия на человеческую жизнь далеко не безгранична. Она имеет свои пределы, достаточно вспомнить октябрь 1917 года, когда Церковь не менее всевластная, чем сегодня, не смогла удержать Россию от революционной катастрофы.
Для создания подобной среды нужны общие кропотливые и ответственные усилия. И главное - необходимо само желание ее создать. А для этого не нужно разрешение государства.
"Сведение семейных счетов и эксгибиционизм в автобиографиях, психоанализ под видом книг и публичное полоскание грязного белья - это все не по мне", - Мориак в начале своих "Внутренних мемуаров" преподает нам урок стыдливости. "Я не стану говорить о себе, чтобы не вынуждать себя говорить о вас", - так рассуждает Фредерик Бегбедер, писатель "не самых честных правил" в своем "Французском романе". Может быть, начнем с малого - со стыдливости?