"Традиционный образ жизни" становится все большей угрозой рыбным запасам Камчатки
Считаться коряками или ительменами на Камчатке стремятся теперь многие. За прошлый год в суды поступило около 300 заявлений граждан с требованием признать их представителями коренных и малочисленных народов. Большая часть дел решилась удовлетворением заявителей. И если в 2008 году на полуострове было зарегистрировано 98 общин КМНС, то в 2009-м - уже 330.
Этот "транснационализм" угрожает рыбным запасам полуострова, утверждают государственные рыбоохранники, и не только они. Потому что представители коренных и малочисленных народов, по идее, имеют право ловить рыбу, где хотят и сколько влезет. А рыба обеспечивает 60 процентов валового регионального продукта этого края. Посмотрите на карту: полуостров имеет форму рыбы, которая, правда, смотрит в сторону Японии, Китая и Кореи.
В девяностые годы лососевые реки спасли здешних жителей так же, как картофельные огороды в Средней полосе России. Если б не горбуша, остались бы тут тогда одни вулканы. И база атомного подводного флота - в полной изоляции от цивилизации.
К счастью, тихоокеанские лососи тогда спасли тихоокеанский флот. Сейчас стало полегче, но, тем не менее, - одни рыбу ловят, другие разводят, третьи охраняют, четвертые перерабатывают, пятые возят, шестые продают. Только права на нее у граждан Российской Федерации - разные.
Из варяг в коряки
Сергей Григорьев к началу лососевой путины добился своего: суд признал его коряком. Хотя этот светловолосый, средних лет мужчина родился далеко от Корякии. "Я почувствовал, что традиционный образ жизни коренных и малочисленных народов Камчатки мне близок", - с непроницаемым видом объяснил он мне эту свою трансформацию.
В руках у него при этом не было бубна, и одет он был в джинсы и синенькую рубашку поло, а не в шкуры диких зверей. "А что такое этот традиционный образ жизни?" - вкрадчиво, как мне показалось, спросил я Григорьева. "Рыбалка", - четко и ясно ответил он.
До сих пор камчатские рыбоохранники по пять раз в год имели с ним, скажем так, беседы на лососевых речках. По их терминологии Григорьев - "закоренелый браконьер со стажем". Но, осознав себя коряком и оформив это свое осознание в законном порядке, Сергей их практически обезоружил. Будучи представителем коренных и малочисленных, он, в принципе, имеет право ловить рыбу где угодно и в каком угодно количестве. (В отличие от некоренных, которые тоже могут ловить, но на специально отведенных лицензионных участках - за деньги.) Теперь рыбалка в его исполнении не просто "незаконная добыча водных биологических ресурсов с целью продажи", а фактически сакральный акт, сберегающий национальное разнообразие на планете.
Дело вот в чем: местом традиционного проживания аборигенов российским государством в 2009 году признана вся Камчатка, включая базу атомного подводного флота в Вилючинске и столицу края Петропавловск. Если верить картам, составленным к какому-то юбилею края, то ительмены, коряки, олюторцы (они же намылане), алеуты, эскимосы, чукчи, эвены и камчадалы в течение многих тысяч лет, когда по Московии еще бегали только волки и лоси, действительно селились по всему полуострову. И это дает им на него некоторые моральные права.
"Вы же не пытаетесь учить Рабиновича в Тель-Авиве, как ему играть на скрипке?" - Сергей Григорьев привел на встречу Василия Васильевича Дещенко, ительмена по рождению, рыбака по роду занятий и законника по образу мыслей. И Василий Васильевич мгновенно перешел в наступление: "Вот и меня не учите, чем мне ловить, когда и сколько. Это геноцид и преступления апартеида". Рыбоохранники на Камчатке все-таки изыскали способ ограничить аппетиты на рыбу представителей коренных и малочисленных народов - раздали им учетные листы, в которых указано, что, например, в окрестностях Елизова, где живет Григорьев, коряк, алеут, камчадал может бесплатно выловить за год 20 килограммов кеты, 15 килограммов горбуши, 10 килограммов гольца. И только определенными снастями. Поймав рыбу, обладатель листа обязан внести в него свой улов.
"А я, может быть, хочу минтая тралом ловить!" - заявил мне Василий Васильевич. И на робкое замечание, что донный трал - промышленное вооружение морских пароходов - как-то не вяжется с традиционным образом жизни ительменов, радостно прокричал: "Вы, бледнолицые, до Петра сажали репу, а после - картошку. Что, картошка, значит, - это нетрадиционный образ жизни? Традиционный? А почему тогда я должен выходить на промысел с крапивным неводом и с гарпуном с обсидиановым наконечником?"
Действительно, почему? Обсидиан, как помнится мне из курса геологии, - это вулканическое стекло - твердое и острое. Наверное, предки Василия Васильевича (а теперь - и Сергея Анатольевича) делали из него отличные наконечники. Но в то время они выбрасывали красную икру вместе с рыбьими кишками, поскольку есть ее не умели, а продавать было некому. Что ж, и теперь выбрасывать по традиции?
"Для вас важна технология промысла и его объемы, а для нас - другое", - Василий Васильевич тем временем втолковывал мне, что традиция состоит не в том, чем ловить, а в том, чтобы жить рыбалкой. И в ее духе. Ительмены, например, перед тем как заметнуть сеть, долго пьют чай и разговаривают о чем угодно, только не о рыбе. Чтобы не напугать ее, иначе она будет ниже качеством. А потом быстро-быстро распускают снасти, вылавливают, сколько попалось, и должны еще внутренне примириться с гибелью живых существ. Только после этого кета или горбуша становятся для них законной добычей.
Выслушав все это, я высказал Василию Васильевичу восхищение его глубоким историческим знанием и философской подкованностью. На что ительмен с гордостью сообщил мне, что "если будешь лохом, тебя погонят до самой параши".
Мне не без труда удалось склонить Григорьева и Дещенко совместно посчитать, сколько же рыбы хотели бы бесконтрольно вылавливать представители коренных и малочисленных народов. Исходные данные называли они: из 21 тысячи представителей КМНС, живущих на Камчатке, рыбу ловят в индивидуальном порядке (речь не идет об общинах, которые получают рыбопромысловые участки, как и все остальные рыбопромышленники) только около двух тысяч. Каждому нужно около 200 килограммов лосося в год. Значит, все вместе КМНС могут выловить примерно 400 тонн рыбы за год. Что на фоне ежегодной общекамчатской добычи в 140 тысяч тонн лососей выглядит каплей. И уж никак не может нанести непоправимого вреда рыбным запасам полуострова.
"А может, вы занижаете цифры?", - все-таки засомневался я в корректности исходных данных. - Может, ловит больше народу и не только для своих нужд, а и на продажу?" И сослался на мнение рыбоохранников, которые говорят: под видом сохранения традиций на самом деле идет бесконтрольная добыча рыбы и нелегальная торговля икрой.
В ответ на этот вывод Василий Васильевич выдал очередную тираду о том, что сохранять надо не горбушу, а коренные и малочисленные народы, которым рыбы хватит на многие годы, если бледнолицые рыбопромышленники перестанут ее ловить.
Тут Григорьев решил, что беседа наша затянулась, и засобирался на промысел. Было видно, что непреодолимая тяга к сохранению традиций корякского народа гонит его к реке. Но напоследок он решил объяснить мне, что все соображения рыбоохраны по поводу икры и рыбы - вымысел и домыслы, не имеющие под собой никакой правовой основы.
"Вот смотри, мы ловили гольца, - развернул он передо мной записи в своем учетном листе. - Очень большого гольца хотели поймать, поэтому ячея у сети была 110 миллиметров". Голец - сравнительно небольшая рыба, и сквозь такую ячею проходит свободно, не задерживаясь, как человек в дверь своего дома. "Гольца не поймали, - продолжил Григорьев, - зато в прилове попалось нам 15 килограммов кеты". Прилов - это рыба иных видов, случайно ставшая добычей рыбака. "По правилам рыболовства прилов кеты допускается", - развел руками Григорьев.
"Подожди, но эта кета считалась бы приловом, если бы ты хотя бы одного гольца-то поймал", - опешил я. "Нигде в правилах рыболовства такого не сказано, - отрезал Григорьев. - Сказано - прилов допускается". И пошел собираться на речку.
Говорят, после правовых бесед с Григорьевым молодых инспекторов рыбоохраны их более опытные товарищи приводят в чувство по полчаса. Такая уж у них, у коряков, национальная традиция - внимательно читать законы и правила, обнаруживать бреши и пользоваться ими на практике.
Редькина удача
Сто миллионов долларов - это необязательно миллион бумажек с портретом Бенджамина Франклина. На Камчатке есть речка Озерная, в устье она шириной метров 30, если не меньше. Каждый год в нее заходит только товарной рыбы как раз на сто миллионов долларов. В основном - нерки, наверное, самой ценной из тихоокеанских лососей.
Часть рыбы пропускают вверх по течению, в Камчатское озеро. Там за огромные деньги можно поглазеть на нерест. И на медведей. Один камчатский фотограф как-то сумел на берегу озера захватить в кадр сразу 28 бурых зверей.
Озерная - самая нерочья река в мире, больше, чем здесь, нерки нет нигде. Здесь, в устье Озерной, Игорь Редькин с партнерами построили свой завод. Признанный факт: это самое современное в мире предприятие по переработке рыбы. Потому что самое новое.
Наверное, деньги на его постройку были и раньше. Но только в позапрошлом году федеральное правительство решилось раздать рыбопромысловые участки на Камчатке, в том числе и на Озерной, в аренду сразу на 20 лет вперед. Появился смысл вкладывать деньги. И появился завод.
Чтобы попасть в цех, нужно нарядиться в белые халат, шапку, маску и сапоги и пройти через камеру дезинфекции. Это что-то вроде прозрачного лифта с автоматическими дверьми, в котором из стен на тебя чем-то дуют секунд тридцать. Внутри только что пойманную рыбу шкерят, то есть потрошат, икру отправляют в засолку, а все остальное подсаливает, подвяливает, подкопчивает "умная" компьютерная машина. И нарезает рыбу на тончайшие ломтики. Но дальше без человека все равно не обходится: лучшие работники осторожно, как золотые, складывают ровной горкой ломтики красной рыбы на подложку, переслаивая белыми бумажками. Чтобы потом покупатель где-нибудь в Штатах или Германии взялся за бумажку и отправил ломоть в рот. Вакуумные упаковки с рыбой с этого завода на мировом рынке отрывают с руками, хотя стоит она на доллар дороже, чем с других, менее современных предприятий.
А вокруг завода, насколько хватает глаз - Охотское море и тундра. В которой нет дорог.
Редькин заработал первые деньги на том, что его вездеход пробивался к поселку Озерной с грузом каких-нибудь куриных окорочков, и местные жители - коренные и малочисленные, приезжие и многочисленные, - расхватывали их коробками. Тогда страна разом остановила централизованный северный завоз, а люди-то на Севере и приравненных к нему территориях остались.
"Теперь они приходят в наш магазин и спрашивают: а где черешня? - удивляется Редькин. - Я говорю: да вы обалдели! Черешню им по 600 рублей не завезли". Восемьдесят процентов продовольствия по-прежнему привозит в Озерной и три соседних поселка Редькин. В его пекарнях печется весь здешний хлеб, очень, кстати, вкусный.
Почему молчит антимонопольная служба? Наверное, потому, что больше нет претендентов на доставку сюда провианта. Это давно уже не такой выгодный бизнес, как в девяностых. И еще потому, что никто, кроме Редькина, не был готов два года стоять в очереди к печнику, способному переложить печи в пекарнях. На Камчатке только один такой специалист. Уже очень немолодой.
Сейчас, во время лососевой путины, рабочие на заводе у Редькина зарабатывают по 70-90 тысяч рублей в месяц. Их здесь пятьсот человек. Еще пятьсот человек работают на промысле. Когда нет лосося, добывают минтая, палтуса, корюшку - рыбу подешевле. Соответственно и заработки снижаются. А шесть месяцев в году рыбы нет совсем - Охотское море во льдах, а здешний мелкий флот не предполагает промысла между торосов. Тогда начинается ремонт причалов и прочая малооплачиваемая работа. Но и при этом средняя зарплата за год у сотрудников Редькина - 36 тысяч рублей. Отсюда у народа и тяга к черешне.
"Плохо, что налоги не остаются в местном бюджете, - искренне сожалеет Редькин. - Только налог на землю и какая-то часть налога на доходы физических лиц остаются тут". По сравнению с цехами рыбоперерабатывающего предприятия жилье в поселке, улицы - все выглядит жалко. "Местный бюджет? - скептически переспрашивает у меня Редькин. - Да нет у них никакого бюджета - 10 миллионов рублей в год, из них девять уходит на зарплату". И, горячась, рассказывает, что в Озерновском глава администрации зарабатывает 100 тысяч рублей, а за речкой - только мост перейти - другой поселок, и там тоже глава, и тоже со стотысячной зарплатой. И что ни тот, ни другой не потрудились попытаться встроиться в федеральные программы переселения из ветхого и аварийного жилья. "Откуда же тут в бюджете будут деньги?" - требовательно недоумевает Редькин.
Я молчу. Мне уже рассказали, что сам он прописан в Озерновском. И, значит, часть его НДФЛ тоже поступает в местный бюджет.
Надо думать, это немаленькие деньги. У Редькина не один завод на Камчатке, а целых восемь. И работают на них три тысячи человек.
Правда, там, где ценной нерки нет, строить дорогущие заводы и широко платить за работу смысла пока тоже нет.
Вдовая река
"Как не стыдно! Как не стыдно - обирать вдову! - в голос орет на берегу здоровенный мужик, отхлебывает пива из двухлитровой бутылки, и вновь орет, - как не стыдно!"
У его товарища - иная партия в этом спектакле. "Ну, отдай сеть, а? - ноет он тихонько около Виктора. - Ну, отдай, а! Человек ты или нет?"
"Я - не человек, - отвечает ему Виктор. - Я - инспектор!"
Пару минут назад лодка с двумя рыбоохранниками и корреспондентом "Российской газеты" на борту с разворота ткнулась носом в берег реки Авачи около двух сетей, тянущихся поперек течения. Мужики отбежали от снастей на безопасное расстояние. На авансцене осталась только одна женщина. И одна кета, валяющаяся на песке.
"Кто рыбачит?" - спрашивает Виктор.
"Я рыбачу", - отвечает она.
"Разрешение на рыбалку есть?"
"Нет".
Артем садится составлять протокол: тысяча рублей штрафа за нарушение правил рыболовства и 580 рублей за кету, которую не успели убрать. Виктор принимается сматывать сети и бросает их в лодку.
"Это ее заработок, - появляется третий мужик-плакальщик. - Вы лишаете вдову куска хлеба". "Отдай сеть, а?" "Как не стыдно!" В какой-то момент атмосфера накаляется, кажется, что сейчас будет драка.
Но нет, протокол составлен, сети изъяты, и мы продолжаем путь вниз по реке. Машины, группы людей по берегам, лодки. Если не видно снастей, проходим мимо. А вот стоянка "сёкальщиков" - тех, кто подсекает рыбу самодером. "Ваши снасти, мужики? - кивает Виктор на брошенные на берегу лески с крупными тройниками. - Нет? А чьи?" Два мужика пожимают плечами и бестрепетно наблюдают, как инспекторы кромсают ножами леску. Наверное, есть еще лески и крючки.
Двух представителей коренных и малочисленных народов Виктор с Артемом заставляют заполнить учетный лист. За один заход плавной сетью они взяли 15 килограммов кеты из 20 возможных. На берегу у них "свита" человек из восьми. Все молчат, но один по мобильному телефону просит кого-то "отвезти Танюшку домой". Видно, как сразу после этого выше по течению двое рыбаков, собравшиеся было распустить сеть, причаливают к берегу.
Как только мы отъезжаем, "Танюшка" наверняка сразу окажется в реке. Да и наши ловцы тоже выйдут на плав. "Как только мы проходим, рыбалка начинается снова", - кивает головой Виктор.
Каждая самка кеты дает 250-280 граммов икры (самцы сразу идут за борт). Каждый килограмм икры приносит рыбаку 300-400 рублей. За вечер на реке даже ленивый и неумелый рыбак зарабатывает тысячу рублей. Чтобы заработать ту же тысячу на окрестных предприятиях, нужно изрядно погорбатиться. Причем зарплату могут и задержать. А тут деньги приходят сразу.
С любой строительной площадки на Камчатке несется кавказская и среднеазиатская речь. И рыбопромышленники вынуждены нанимать приезжих на время путины. Так что рабочие места тут есть. Просто они не так прибыльны, как браконьерская рыбалка.
"Если бы в верховьях не было рыборазводных заводов, рыба давно бы уже кончилась в реках", - говорят инспекторы, имея в виду Авачу и Паратунку, близ которых живет подавляющая часть населения полуострова. Заводы во время путины заготавливают кетовую икру и кладут ее в инкубаторы. Весной из нее появляются мальки. Их, слегка подрастив, выпускают в реку, откуда они начинают обычный жизненный путь лосося.
Делается это на бюджетные деньги, которые по прошествии нескольких лет, получается, перекочевывают в браконьерские карманы.
"Значит, ваша работа напрасна?" - спрашиваю у Виктора.
"Ну, мы же оказываем давление на браконьеров, и это снижает ущерб, - не соглашается он и тут же добавляет. - Надо закрыть воздушный и морской порты для перевозки незаконной икры, вот и все".
Наверное, надо. Но они открыты. Сбыт браконьерской икры обеспечен. И это лишает доли смысла многие другие действия государства. По крайней мере, воспроизводство рыбы на лососевых рыборазводных заводах и ее охрану.
А с берега нам весело машет рукой Сергей Григорьев. Он уже на рыбалке. "Не будем подходить", - принимает решение Виктор.
Коренной и малочисленный
Живя у реки, трудно победить искушение поймать в ней рыбу. Но браконьерство - не единственный способ это сделать. Есть лицензионные участки - в Авачинской бухте и на реке. На речке можно ловить спиннингом, разрешение на рыбалку стоит двести рублей и позволяет поймать пять кетин. Таких разрешений можно купить, сколько влезет. В море можно ловить сетью, а плата за пять хвостов - 300 рублей.
В рейд по лицензионным участкам мы ходили с другими инспекторами, с двумя Андреями. Людей на платной рыбалке было достаточно, хотя рыба и не очень хорошо ловилась. "Им выгодно?" - почти утвердительно спросил я у одного из Андреев. "Да, но к стоимости лицензии не забудь прибавить затраты на бензин - сюда же надо доехать. И на бутерброды", - чуть развеял мою уверенность он.
"Люди спрашивают - почему мы должны ловить на определенных участках, и за деньги, а КМНС ловят, где хотят? - включился другой Андрей. - Что я им должен отвечать?"
"А ты где родился?", - спрашиваю его в ответ.
"На Камчатке", - признается он.
"Ну, значит, ты - тоже тут коренной. И малочисленный - народу-то тут раз-два и обчелся!" - навожу я его на свежую мысль.
"Получается так", - соглашается он, но без особого энтузиазма. Ему больше нравится считать себя частью Большой многонациональной страны. Хотя это и не так прибыльно.
Позже, когда мы вернемся на базу, мне покажут заявление, поступившее в территориальное управление Росрыболовства и в прокуратуру: "Прошу снять с учета мою семью в составе двух человек и семью дочери в составе четырех человек и исключить из списков народов Севера. Стало известно, что (фамилии не привожу. - Авт.) включают нас в списки Ассоциации народов Севера и получают на нас лимит рыбы. Мы уехали с Камчатки в июле 2007 года, а эти люди обогащаются за наш счет".
Ну что ж, Конституция позволяет почувствовать себя коряком, когда это выгодно. И перестать чувствовать себя им, когда выгода становится неочевидной. Но есть и другая законодательная норма - рыба в России, как и, скажем, нефть, является достоянием государства. Сейчас на шельфе Западной Камчатки начинается массированная добыча нефти и газа. Интересно: если найдется какая-нибудь национальная традиция, связанная с ископаемыми углеводородами, получат ли коряки и ительмены преимущественные права на добычу? А если да, то как быстро коренные народы Камчатки перестанут быть малочисленными?