Российская газета: Пан режиссер, у вас огромный опыт по части польско-российских отношений в чисто человеческом плане...
Анджей Вайда: Это правда! Мое знакомство с вашей страной началось с самого первого фильма. Моя первая картина "Поколение" была показана в 1955 году в Москве в кинотеатре "Ударник". Тогда я впервые встретился с несколькими советскими режиссерами старшего поколения, которых я до этого знал по их фильмам. Андрей Тарковский и Андрей Кончаловский в тот момент еще учились в институте кинематографии, так что с ними я познакомился позже. В тот первый приезд в Москву я сделал для себя открытие, что советские режиссеры в те времена жили под гораздо большим давлением и страхом, чем мы, когда снимали свои картины. Для меня это имело большое значение. Я расскажу вам историю, которая меня поразила. Мне рассказали тогда, что кинорежиссер Александр Довженко во время съемок своей картины "Мичурин" на "Мосфильме" успел посадить яблоневый сад. Съемки шли так долго, что деревья успели подрасти. И когда фильм был закончен, ему сказали: "Либо вырезаешь такие-то сцены из фильма, либо мы уничтожим твой сад". Когда я приезжал в Москву и встречался со своими друзьями, они рассказывали мне о жизни советских артистов. И должен вам сказать, что это меня многому научило, я многое узнал о жизни.
РГ: Вас можно считать нашим театральным режиссером...
Вайда: Да, я работал для театра "Современник". Это была интересная история. Сначала было предложение поставить Макбета. Но оказалось, что его невозможно, как тогда говорили, "пробить". (Потом над ним начал работать литовский режиссер, но на генеральной репетиции цезура остановила этот спектакль, и от него осталось большое ведро специально сделанной крови. Так что можно сказать, что после Макбета осталось ведро крови для меня.) Нас попросили поставить что-нибудь другое. И мы выбрали американскую пьесу "Как брат брату" о солдате, который возвращается из Вьетнама и не может найти себя в американской реальности. Мы поставили этот спектакль, актеры от всего сердца в нем сыграли, и мы имели некоторый успех.
РГ: Как вам работалось в те времена в Москве?
Вайда: Проше пани, я вам расскажу еще одну историю. Только в Москве может произойти что-либо подобное. Работаем над спектаклем "Как брат брату", дело идет к премьере, до 12 ночи какие-то репетиции, что-то еще. И вот уже после полуночи мы выходим из театра и я вижу, что в это время у здания театра еще толпятся люди. Я спрашиваю: "А что они тут делают среди ночи?" Мне говорят: "Ну, так они узнали, что у тебя выходит спектакль, и ждут билеты". Нет, не было и не будет театра, зрители которого так стремятся участвовать в культурной жизни, так в ней нуждаются, и готовы идти ради этого на жертвы. Меня это больше всего тронуло. Надо сказать, что "Современник" был театром, в который мы и до этого старались ходить, ведь этот театр на фоне других был настоящим современником. Галина Волчек искала новый репертуар, пьесы специально писались для нее, актеры старались играть по-другому, она обращалась к американскому материалу, что было в Москве редкостью в то время. Я видел ее спектакль "Двое на качелях" Уильяма Гибсона, а я эту пьесу ставил в театре "Атенеум" со Збышком Цыбульским и Эльжбетой Кемпиньской. Мне была интересна ее интерпретация. К тому же Галина Волчек прекрасная актриса, я видел ее в нескольких спектаклях: она играет смело, отважно. Я когда-то думал, что мы встретимся и она у меня сыграет, но оказалось, что это невозможно - она уже не выходит на сцену. Да и жизнь наша коротка, если бы была длиннее, то мы бы все успели.
РГ: Не так давно вы поставили "Бесов" в руководимом ею театре.
Вайда: Да, и я был счастлив. Это - одна из постановок, которую я больше всего ценю из всего того, что сделал. В Польше боялись "Бесов" - ну просто бесов боялись. Четыре варшавских театра не хотели их ставить. Уже пятый - и то в Кракове - отважился. Я рад, что спустя много лет удалось перенести эту постановку на русскую сцену и показать ее московским зрителям.
РГ: Как вы объясняете любовь русских к польской культуре?
Вайда: Думаю, это прежде всего объясняется тем, что в те времена то, что шло из Польши, воспринималось как будто бы с Запада. Многие интеллектуалы, даже некоторые великие поэты, учили польский язык, чтобы иметь возможность читать нашу прессу и ориентироваться в том, что происходит в мире. Из Польши новости доходили, а из-за Берлинской стены - уже нет. Приезжал польский театр, показывали польский фильм, выходили польские книги - для русских это было заменой западного мира. Но надо сказать и о том, что польские спектакли и фильмы, которые тогда появлялись в Советском Союзе, - это была Польша. Это были сигналы, которые мы посылали - кто мы, как нас зовут, на чем мы стоим.
РГ: Даниэль Ольбрыхский в своем интервью "РГ" рассказывал о дружбе, даже братстве польских и русских деятелей культуры...
Вайда: Все это чистая правда. К сожалению, этой дружбе пыталась мешать советская система, которая не хотела, чтобы одно смешивалось с другим. Например, когда Андрей Тарковский, будучи студентом ВГИКА, хотел поработать моим помощником на фильме "Канал", нам сказали: "Ну нет, молодой русский режиссер не будет ассистентом у польского режиссера, это невозможно". И у этой истории есть продолжение. Позже, когда Тарковский начал готовиться к съемкам фильма "Андрей Рублев", ему пришла в голову идея, чтобы я сыграл Христа в небольшом эпизоде. Ему сказали: "Польский режиссер? В советском фильме? Христа? Нет, это невозможно." Вообще, самые большие проблемы начинались, когда мы хотели снять советских актеров в русских сценах. Тут был самый строгий контроль, цензура. Но мы были молоды, у нас все было впереди. К тому же, мы понимали, что нашим русским друзьям труднее. Все пережили страшную войну. Гриша Чухрай говорил мне: "Я столько раз был ранен, что больше лежал в госпитале, чем воевал на фронте". Мне повезло, что в России люди мне доверяли. Например, в музее Пушкина для меня открыли сокровища, которые хранились в запасниках. Никому другому их бы не показали, но, поскольку они знали, что для меня это чрезвычайно важно, то мне показали.
РГ: Вы часто бывали здесь в советское время?
Вайда: Нет, тогда же нельзя было приехать просто так. Я приезжал на Московский кинофестиваль, на показы своих фильмов, но это всегда зависело не от меня. Помню, как в 1955 году (Сталин уже умер, но дух его жив) я приехал в Москву и обнаружил, что ночью весь город темный, но в некоторых зданиях горит свет. Я спросил: "А почему свет горит?" Мне ответили: "Они ждут звонка Сталина". Вот такая метафизика этой удивительной страны, такой нет нигде в мире. Я многим обязан своим постановкам "Бесов" и "Идиота" Достоевского. Это приблизило меня даже не к литературе, а к живым людям, которых описал Федор Михайлович Достоевский, иногда даже более живым, чем те, кого встречаешь в жизни.
РГ: А теперь?
Вайда: Ну а теперь у меня уже нет столько энергии. Хотя меня очень интересуют эти фантастические перемены. Мы с женой - Кристиной Захватович - были 9 мая этого года на Параде на Красной площади. Для меня это было очень интересно и поучительно. И я счастлив, что фильм "Катынь", про который говорили, что его вообще не покажут в российских кинотеатрах, вдруг показали по телевизору и, как мне сказали, 14 миллионов телезрителей его посмотрели. Я не ожидал этого. Ведь дело не в том, что это мой фильм, а в том, что это - часть процесса, который для русских очень труден и важен, потому что подразумевает какую-то оценку Сталинского периода. И вдруг появляется польский фильм, который что-то об этом говорит. Для меня это было очень важно.
РГ: Для многих это было сигналом о потеплении отношений между нашими странами.
Вайда: И я тоже так это понял.
РГ: А почему именно сейчас?
Вайда: Когда-нибудь этот момент должен был настать. Да, молодежь живет своей жизнью и оставляет прошлое позади. Но еще живы очень многие люди, которые не хотят перечеркивать свое прошлое. И это очень трудный и болезненный процесс, свидетелями которого мы являемся.
РГ: На ММКФ в 2009 году на премьере вашего фильма "Аир" люди сидели в проходах, на ступеньках, и это напоминало ажиотаж вокруг ваших фильмов в советские времена...
Вайда: Ну, видите, а в Польше мы не могли завлечь людей в кинотеатры. Особенно по сравнению с тем количеством людей, которое посмотрело "Катынь". Такое скромное, камерное кино как "Аир" у нас собирает гораздо меньше зрителей. Но в советское время ситуация была другой. Тогда ваш зритель был лишен возможности смотреть то, что хочется, поэтому каждая новинка была востребована. Людей объединяло какое-то исключительное знание: "Ты видел? Я видел. А ты видел? И я видел." И так появлялась своего рода "аристократия искусства". Ну а сегодня все доступно и в России, и в Польше. Но у вас остался тот прекрасный зритель - я встречался с этими людьми в Москве, в Петербурге, в других городах.
РГ: А в чем, по-вашему, секрет популярности Анджея Вайды в России?
Вайда: Мне кажется, что это - эхо фильмов "Канал" и "Пепел и алмаз". Такие картины не могли быть сняты в те времена в СССР. И мои русские друзья смотрели на меня, как на человека, которому удалось сделать больше, ведь в России они не могли затрагивать темы, которые мог затронуть я. Они могли бы сделать фильмы лучше моих, но у них не было такой возможности.
РГ: Сегодняшнее российское кино вам нравится?
Вайда: Мне не удается смотреть столько лент из России, сколько мне бы хотелось. Последнее, что я видел, был "Морфий" Алексея Балабанова. Это прекрасный фильм. Прекрасный! У меня даже сердце забилось быстрее. К счастью, есть возможность у польского зрителя смотреть кино из России. Частично - в кинотеатрах, частично на фестивалях, таких как "Спутник". Каждая дорога для этих фильмов на польские экраны хороша. И молодежь всегда ходит в кино. Не бывает такого, что в Варшаве появляется российский фильм, и на него никто не идет. Да вы и сами видели - на "Спутнике" зал был заполнен до предела.
РГ: Какой фильм вы еще не сняли?
Вайда: Я думаю о фильме о Лехе Валенсе. Это - моя тема. Но увидим, что будет дальше.
РГ: А когда в Россию?
Вайда: Пока не знаю. Но мне всегда приятно встретиться с прекрасными русскими режиссерами, актерами, а главное - с русскими зрителями. В России удивительный зритель. Стоит работать, тратить огромную энергию и большие идеи, если знаешь, что этого кто-то с нетерпением ждет. Не актеры ждут, не театр - ждет зритель. А ваш зритель - это что-то фантастическое. Это совершенно особенная категория удивительных людей, которые испытывают потребность встречи с хорошим кино и театром. Я был счастлив для них работать.
Фото: РИА Новости