22 дня продлится фестиваль Баха в Москве, открывшийся исполнением "Страстей по Иоанну" в Светлановском зале Дома музыки. В десяти программах фестиваля будут представлены сочинения Баха во всех жанрах: "Страсти по Иоанну" и "Месса си минор", инструментальные концерты и органная музыка, "Рождественская оратория" и "Бранденбургские концерты".
Такого размаха баховскую афишу в Москве можно было увидеть только в 2000 году, когда гениальному немецкому кантору отмечали 250 лет со дня смерти. Тогда в каждом московском концертном зале, в кирхах и костелах звучали его кантаты и фуги, Страсти и оратории. Баховский цикл был частью и III Московского Пасхального фестиваля. Но в повседневном концертном формате традиция баховских монографий, чрезвычайно популярных в Европе, в Москве так и не привилась. Нынешний фестиваль в Доме музыки должен представить баховское наследие в его полновесном объеме, причем не только по жанровому раскладу, но и по составу участников, среди которых крупнейшие немецкие баховские музыканты: Штутгартский оркестр Международной Баховской академии под руководством Хельмута Риллинга, знаменитый Бах-оркестр лейпцигского Гевандхауса, Рагна Ширмер, обладательница двух Гран-при лейпцигского конкурса Баха, известный немецкий органист Клеменс Шнорр.
Открылся же марафон баховской музыки исполнением "Страстей по Иоанну" - одним из двух дошедших до нас баховских пассионов, погружающих слушателей в мир непостижимого таинства, изложенного в последних главах Евангелия. В 68 номерах, включающих в себя поэтические мадригалы, евангельские главы и лютеранские церковные песни, Бах развернул суровую и трепетную картину последних дней пребывания Христа на земле. В "Страстях по Иоанну" у Баха нет ни сцены в Гефсиманском саду, ни Тайной вечери, но есть то, что наполняет эмоцией скупое повествование - пронзительные по красоте арии, плач Петра, разрывание завесы в храме, землетрясение при смерти Иисуса. И Баху нет равных по умению изобразить любые, даже сакральные смыслы средствами музыки так, что рядом со звуком как будто рождается мираж, нагнетается экспрессия сопричастности происходящему. Естественно, что все здесь зависит от интерпретатора, от его умения прочитать текст партитуры "глазами" Баха, поскольку изобразительный язык кантора не опускает подробностей - будь то горестные вздохи, стук сердца или опускание тела в гроб.
И в этом смысле знаменитый Хельмут Риллинг, знаток баховского стиля, представил уникальную интерпретацию пассиона: взволнованный тихий тон оркестра, увы, глухо тонувший в акустике Светлановского зала, постоянное моторное движение вперед, необратимое, влекущееся какой-то невидимой силой к главной точке повествования - к распятию, "к унижению" и к прославлению Христа, это и хрупкие инструментальные линии оркестровых соло, так естественно сливавшиеся с нежным сопрано (Юлия Вагнер) на сложных ритмических пунктирах. Правда, на фоне тончайшей музыкальной ткани, созданной оркестром и солистами, громом звучал Академический Большой хор "Мастера хорового пения" Льва Конторовича, отсылая к патетической эстетике советских времен, так далеко отстоящей от точных стилевых традиций исполнения Баха. Но это наша общая российская исполнительская проблема. Пассион же Баха и сам сегодня не звучит как богослужебная музыка. Он звучит как откровение, как камертон той таинственной вечной жизни, к которой человек должен быть всегда настроен.