В последний сезон знаменитая опера Александра Бородина о судьбах Руси, конфликтах и усобицах, исторических уроках и ценностях жизни, резко актуализировалась на российской сцене. "Князь Игорь" в "Новой Опере" - третья по счету постановка за последние два года режиссера Юрия Александрова.
Его же "Князя Игоря", поставленного в Ростове-на-Дону, только что показали в программе "Золотой маски" в Москве. Другой версией Юрия Александрова стартовал после реконструкции Театр оперы и балета в Самаре. "Князем Игорем" собирается открыть после реконструкции "Геликон-Оперу" и Дмитрий Бертман, две недели назад представивший в Доме музыки уникальный артефакт - восстановленную по рукописям авторскую версию "Князя Игоря".
Интерес к "Игорю" не случаен: сегодня время мирового кризиса, обострившейся ментальности на Востоке и Западе, время экологических катастроф и разрушения координат добра и зла. Об этом написана отчасти и опера Бородина, возвращающая современное сознание в поучительный круг истории. Об этом с размахом повествует теперь и "Князь Игорь" в "Новой Опере". Режиссер Юрий Александров и художник Вячеслав Окунев возвели на сцене голливудский по количеству зрелищных и дурманящих эффектов мир, который буквально атакует зрителя своим напором. На сцене - грандиозная панорама, где затмение солнца сливается с театральным дымом, кричащее золотым блеском богатство половецкого хана противостоит серой картине драчливой, подвыпившей Руси, а в качестве эпилога выводится загробный мир высоких христианских идеалов.
Постановщики не поскупились ни в одной сцене, захватывая внимание зрителя даже не эпосом, а другими механизмами, уместными в шоу: огромные живые картины финалов с застывшими мизансценами под раскатывающийся торжествующей мощью оркестр, затмение и кровавые всполохи света с набатом, знамена и хоругви с кольчугами и мечами, ворожащие над водой горбатые черные ведьмы в тереме Ярославны. Здесь и триумфаторская колесница, вывозящая на сцену Кончака подобно римскому императору. В золото и парчу одеты даже слуги Кончака. Ханство половецкое гиперболизировано в спектакле до масштабов "империи мира", где в вихре Половецких плясок, отданных не балету, а мимансу, под зажигательные бородинские ритмы мелькают перед Игорем и викингообразные служители Кончака, и венецианские "маски" с розовыми паралоновыми животами, восточные красавицы в псевдо-грузинских нарядах и борцы сумо, черепа с бахромой на палках, весь мир - все в ногах у Кончака.
Вероятно, подразумевается, что буйная вакханалия, кульминацией которой становится пьяный танец Игоря в ханской шапке и халате и итоговый выезд свадебной колесницы с Кончаковной и княжичем Владимиром, есть часть какого-то глобального затмения, которое в Прологе опустилось на Русь. Не остановившего, кстати, и правителя Руси, князя Игоря, охваченного манией доказать, что сильнее всех - он. Но надо заметить, что даже в такой гротескной системе координат Сергей Артамонов в партии Игоря сумел вывести своего персонажа на неожиданно высокий, героический план, раскрыл трагизм воли Игоря, никогда не признающего ошибок и поражения. Сурово выразительной оказалась и Ярославна - Елена Поповская, стрежневой образ спектакля - тоскующая "русская душа", дождавшаяся уже чуть ли не по ту сторону жизни, в живописном антураже мутно-зеленых днепровских вод своего не смиренного супруга. Успокоить его смогла только смерть, открывшийся в эпилоге космос "Святой Руси" - старцы в образе черных схимников, исполняющие, как молитву, хор поселян "Знать, господь мольбы услышал". И нельзя не отметить, что уровень хора и оркестра оказался той опорной точкой в спектакле, которая все-таки удержала представленное зрелище в тонусе бородинской партитуры - с ее тревожными смутными настроениями, с ее фантастической по красоте восточной колористикой, с ее глубинной и подлинной русской задушевностью.