В Москве открылась выставка Резо Габриадзе
У входа в зал - сделанный из картона макет Башни с часами, балкончиком, на который выходит златокудрый ангел, с силуэтом гранатового дерева на крыше... Башня, подпертая сбоку то ли лестницей, то ли рельсом, с завитками капителя античной колонны около подвального оконца, с одинокой другой колонной у часов, по всем законам природы не должна была бы устоять. Все эти коробки-этажи, поставленные друг на друга вроде бы как придется, должны были бы развалиться, как карточный домик. Ан нет, стоят. И два раза в день тут проходит представление "Круг жизни". Вроде тех площадных мистерий, которые проходили на средневековых площадях малых и больших городков Европы. В этой Башне, воздвигнутой у Театра марионеток в 2010 году по рисункам Габриадзе, расчисленных инженерами чертежам и вполне дедовским способом (не только каменотесы тут ворочали камни, но и художник самолично обжег и раскрасил несколько сотен изразцов для стен) - весь Габриадзе. Фокусник, алхимик, создатель мистерий и ремесленник в одном лице.
Но зрителям повезло. Они проходят еще дальше - за Башню, попадая в лабиринт или внутренние комнаты Дома. Ну, или Порта приписки. В этом доме вместо стульев - старые разнокалиберные табуретки с инкрустированными в них изразцами. Здесь свет то гаснет, то зажигается вновь, выхватывая из тьмы остроносого арийца Паулюса в маршальской шинели и старика Пилхаса, Яшу-артеллериста и куклу Андрея Битова, в очках, в заплатанных одеждах, с авоськой, набитой книгами. Словом, персонажей спектакля "Сталинград". А напротив, на полочках ниши-шкафа - бронзовый бессмертный "Чижик" и вдохновенно запрокинутая к небу голова Рихтера, покоящаяся на безупречном гранитном кубе. Между этими двумя пространствами - коридорчик шириной в шаг. И в этом коридорчике - теснота, что оборачивается драматургическим столкновением. Таким, что искры из глаз. От марионетки до памятника, от Чижика-Пыжика - до Рихтера буквально шаг.
Габриадзе создает пространство, в котором они могут встретиться. Более того, встретиться на равных. Хочется даже заявить, что, может быть, только у Габриадзе они и могут так встретиться. Но это будет не совсем правда. Потому что встреча "высокого" и "низкого" - обычное дело в комедии. Но у Габриадзе - это только "подкладка" сюжета. Строго говоря, в его мире нет понятия "низкого", если, разумеется, речь не идет о низости души. Он высекает поэтический огонь из самых скромных сюжетов, вроде мытья мотоцикла. Он его превращает в... "Купание мотоцикла" (2008). Железный двухколесный друг стоит на пригорке, а из пруда простирает к нему руки хозяин в трусах, гордый и счастливый. В сущности, перед нами - история любви. Как же так, скажете вы. Речь ведь о бездушной машине. Причем тут любовь? Но у человека, который оживляет куклы, предметы тоже редко оказываются бездушными. Предметы словно бы наделены частичкой души их хозяев. Предметы становятся ключиком к пониманию людей. Из них Габриадзе изящным жестом фокусника извлекает громокипящие страсти, робкие мечты и страстные надежды. Вот стоит дом, в котором пристроено три входа, над которым высятся три антенны и три трубы. Габриадзе рисует его и называет "Дом недружных братьев". Вещи у него становятся рассказчиками. Чтобы они начали повествование, ему достаточно дать им название и нарисовать их.
Нет, его сюжет не встреча "высокого" и "низкого". Он о другом - о встрече нас, человеков, с невозможным. Это невозможное может явиться прямо с небес, как "Случайный парашютист" на улицы старого Кутаиси, ошеломив милиционера, праздного зеваку и юную барышню. Или - как мираж пастуху, вроде "Корабля в горах". Его можно ожидать, как приехавшую на гастроли Дездемону, - у служебного театрального входа с венком-сердечком, огромным, словно для статуи Командора. Оно может сразить, как чудо природы - муравьиный путь "из варяг в греки" по стволу огромного дерева. На темпере "Вопрос количества муравьев" в цикле, посвященном поэту Галактиону Табидзе, мы видим бородача в шляпе и с портфелем, завороженно наблюдающим за муравьями. Муравьи, написанные золотой тушью на черном листе, тоже времени не теряют. Пока чудак изучает их, они освоили новый маршрут - по его шляпе-спине-штанине.
Один из надежных драматургических моторов - время. Как заметил художник в заметках о цикле, посвященном Пушкину: "Вот вам драматургия: к концу жизни Пушкина скорость человека достигла 80 км/ч. Уму непостижимая скорость. Скорость английской чугунки!". Встреча Пушкина с "английской чугункой" - это, конечно, встреча поэта, то есть человека вечности, со временем. И какой же теплой, смешной, подчеркнуто наивной оказывается эта встреча у Габриадзе. На листе темперы "Пушкин. Игра в английскую чугунку" мы обнаруживаем поэта в детской - четверо маленьких Пушкиных держатся за его сюртук, а "сам большой" - в роли паровоза, изрыгающего пламя из цилиндра. Поэтический восторг и детская радость, технический прогресс и цирк оказываются в одном "поезде". При этом "примитивом" эту графику язык не повернется назвать - блеск виртуозности, стремительность рисунка, цирковая смелость замысла слишком сильны.
Габриадзе ценит мимолетность. Поэтому, похоже, он предпочитает темперу, пастель, акварель живописи маслом. Сам он сравнивает занятия масляной живописью с "мучительным, малоприятным делом", похожим на писание прозы. Резо Габриадзе, конечно, поэт. Он переводит мимолетности прозы в легкокрылые трагикомические поэмы. Из тех, что хочется перечитывать.