Когда меня звали на выставку, рассказывая, какие там замечательные фотографии русских крестьян, староверов, перебравшихся в начале 1930-х годов в Маньчжурию, я подумала: "Ну, ясно, этнография...". Типа, как сеяли, что носили, какие хороводы водили. Я ошиблась.
Не в том смысле, что этнографического материала в экспозиции не было. Все было: и сарафаны - подлинные, и старинная от руки написанная толстенная книга "Службы, житие и чудеса Святителя Николы Чудотворца", и "лестовка" - тип четок. И фотографии - 230 снимков, сделанных молодым ученым (кстати, биохимиком, а не этнографом) Ямадзоэ Сабуро в конце 1930 - начале 1940-х. Но главное - были имена. Имена всех людей, которые были сфотографированы.
Имена связывают вещи и людей, поколения, сюжеты в тугой жгут истории. Одни и те же персонажи появляются на разных снимках, в воспоминаниях разных людей. Ткань выставки превращается в плоть романа. Когда узнаешь, что лоскут на праздничный сарафан его обладательница выменяла за три литра меда, а сарафан - вот он, перед глазами, словно вчера сшит, - странное чувство возникает. Словно ты в гостях, и тебе показывают обновки, знакомят со всеми, рассказывают про интересных людей. Например, про молодую женщину, что на фото стоит с двумя сыновьями от силы 2-3 лет. Выясняется, что зовут ее Лизавета, и она переправлялась через Амур (!) вплавь, держась за досочку и привязав икону Св.Николая к груди. Досочку на середине реки выбило волной от катера. Но - доплыла. Добралась до Романовки, где вышла замуж, родила мальчишек.
Наличие имен сам по себе факт невероятный. Лично я не могу вспомнить еще одну историческую выставку, на которой о каждом (!) изображенном человеке на каждой из 200 фотографий была бы точная информация. Да что там выставка! Взять хотя бы альбомы бабушек и дедушек - многих ли, помимо собственных родных, вы узнаете? Здесь люди, которых после 1945-го, когда в Маньчжурию вошли советские войска, история рассеяла по земле, вспоминали имена сельчан. Мужчин, умерших или отправленных в лагеря; женщин с детьми, что оставались или ехали за ними; тех, кто перебирался дальше - в Австралию, в Штаты. Воспоминания выживших детей, их матерей записывались в 2005-2007 годах на трех континентах. Но каковы же должны были быть отношения в селе, чтобы и 60 лет спустя среди жителей не оказалось безымянных?
| Видео: Сергей Куксин/ РГ |
Но дело не только в прочности, крепости людских отношений, в особом типе общности, где единство - залог выживания. Они все были единомышленниками, и, судя по комментариям к некоторым снимкам, даже жениться на чужой девушке, в смысле - не из староверов, молодой человек не мог, если община его не поддерживала. Дело, видимо, не только в закрытости традиционного уклада. По крайней мере, литовки для кузницы выписывали аж из Австрии. С изумлением узнаешь, что одна из крестьянок, Елена Исаевна Калугина, "у нас за переводчика была". И японцы, от молодых ученых до начальника японской военной миссии Сикай-сана, в гостях у крестьян бывали часто.
Любопытство японцев к русским крестьянам объяснялось прежде всего интересом к Маньчжурии. Они собирались селить на этой земле своих крестьян, а климат был суровый. И как разумные стратеги изучали опыт русских переселенцев. Ямадзоэ Сабуро объяснял: "Нас, японских ученых, больше всего поражала невероятная жизнеспособность, изобретательность староверов-романовцев, без чего совершенно невозможно было бы выжить в суровом климате Маньчжурии".
Неизвестно, понимали ли мужчины, какая в перспективе заваривается вокруг крутая каша. Видя в поселке японских генералов, не могли не понимать. Тем более что после Первой мировой военный опыт у многих был. Собственно, от бесконечной войны в Европе и России они и уехали сюда, "на сопки Маньчжурии". На одной из фотографий мы видим Исая Дмитриевича Фролова. Дед Исай успел хлебнуть лиха. Убегая из немецкого плена, три дня скрывался в холодном озере, через соломинку дышал... Нет, эти мужики за свою жизнь навоевались досыта.
Что они ощущали, эти охотники, земледельцы, ясно видя, что сбежать от войны, по-видимому, не удастся? Что крестьянского рая и на "сопках Маньчжурии" не построить, хотя они и на тигра умеют ходить, и ульи ставить, и овес сеять... У них, конечно, была надежда остаться в стороне. Хотя бы тем же объектом для изучения сельскохозяйственного уклада. Только бы не оказаться втянутыми в очередную мировую заваруху - уже в Азии. Спасти семьи.
В какой момент сельская идиллия с хороводами оборачивается исторической драмой? Понятно, что в 1945-м наступила уже ее развязка. Романовка в Маньчжурии, последний русский Китеж, оказалась меж трех огней - Советами, китайцами и японцами. Она осталась в глубинах ХХ века, где-то там, на сопках Маньчжурии. И - на фотографиях, бережно сохраненных японскими учеными. Благодаря им мы можем увидеть жителей Романовки. Узнать их имена и истории. И поразиться удивительно красивым лицам людей, сохранивших в "безумный век" здравое сердце, достоинство и свободу.