Мать Максима Кузьмина: Я очень хотела родить этих детей
Когда софиты погасли, микрофоны выключились, ажиотаж схлынул, и герои потеряли высокие ТВ и новостные рейтинги, я купила билет в город Гдов, чтобы разобраться в этой истории и судьбе своих героев. Кто ждет сенсаций, может дальше не читать. Глава Гдовского района полжизни плавал в Арктике. Я ждала очень мужского разговора со " вторым Конецким" - про драматичную судьбу Юлии Кузьминой. Но он, бросив коротко "не подходите - заражу - грипп", закрыл за собой дверь.
Город - от народа до элиты - считал, что глава выведен из строя не гриппом, а основным сюжетом его начальственной деятельности - продажей побережья Чудского озера за сущие копейки близкому родственнику. И все - от элиты до народа, обсуждая местный "сердюковгейт" - повторяли: и ведь сидит - не сняли.
Руку на пульсе истории Юлии Кузьминой держат его зам и помощник по социальным вопросам - обе женщины.
- Мы ее 4 раза рассматривали на комиссии по делам несовершеннолетних за плохое обращение с детьми - неслежение, невоспитание, - замглавы Арина Фирсова листает протокол.
Картина вырисовывается такая: приходит проверка, в доме...
...В доме маленький Максим, первый сын Юлии, и ее нетрезвая мать. Пьяная бабушка говорит, что мать неизвестно где. Через страницу - подробное объяснение Юлии: ездила на работу в Ленинградскую область работала поваром там-то и там-то.
Работы в Гдове почти нет. Жизнь здесь сокращается как шагреневая кожа - население, производство, рабочие места, смертность выше рождаемости.
- Нормативно-подушевое финансирование режет малые города, правительство сосредоточилось на больших, - жалуется помощник главы Татьяна Рюрикова.
Среди тех, кто приезжает в район - матери. Потому что в районе-дыре дешевое жилье - по размеру "материнского капитала". Но это часто горе-матери. У одной из таких матерей была недавно проверка: в доме - беспорядок, еды нормальной нет.
- Отругали, но помогли. Порядка прибавилось, - рассказывает Арина Фирсова.
- А с Кузьминой так говорили?
- Мы не раз рассматривали ее на комиссии. Можно же было сообразить, что ее ожидает.
Впрочем, Арина Владимировна догадывается, о чем я, и рассказывает со слезами на глазах, как несколько лет назад она работала в доме ребенка, где первое время содержатся отнятые у проблемных матерей дети. И вот однажды ей надо было ехать в деревню забирать такого.
- Я приехала, и мне показалось, что отец - не пропащий. Я взяла фотографию мальчишки, положила на стол, рядом поставила полбутылки водки, села напротив и сказала: выбирай. Он долго сидел молча. А потом сказал: выбрал. Бросил пить, забрал сына, уехал жить в другое место и прекрасно воспитывает мальчика.
Но к Юлии Кузьминой никто из начальства не приближался на неформальное расстояние.
В опеке одна из сотрудниц сразу не выдерживает: "Идемте, посмотрите, как я живу, и поймете, похожа ли я на торговку чужим суррогатным материнством, как говорит Кузьмина!"
А остальные, ссылаясь на то, что разговоры с журналистами им запретила милиция до окончания следственной проверки их участия в усыновлении братьев Кузьминых, выразительно молчат. Я почти без риска ошибиться перевожу их молчание на язык слов.
- Если бы вы были гуманнее, у вас бы тут дети гибли?
И по глазам вижу, что перевод верный.
Но когда из моих уст звучит вопрос: а нельзя ли сейчас как-то помогать Юле и по-человечески поддерживать ее - я вижу, что это переводу на их понимание не подлежит.
Чтобы поговорить в гдовской милиции с инспектором по делам несовершеннолетних, от меня требуют разрешения из Пскова, а Псков - из Москвы. Ужасаясь абсурду этих правил, обедаю в местном кафетерии в компании собачки - старенького спаниеля.
И внутри все стало нежилым - пропала мать, повесился брат...
- Брошенный, - спрашиваю у посетителей, угощая грустного пса котлетой.
- Да нет, домашний. Но живет хуже брошенного. Хозяйка, между прочим, в комиссии по делам несовершеннолетних работает.
Из разговора с Юлией Кузьминой:
- Я очень хотела родить этих детей. Мне все твердили: делай аборт, я отказывалась. Максима родила легко, хотя женщины вокруг сознание теряли. Проследила, куда его увезли, и ночью притащила к себе. Врач убедилась, что я чуткая, и разрешила оставить.
У меня не было молока, я выкармливала их смесью. Денег не хватало. Пришла в аптеку за положенной помощью, как на меня там смотрели! Будто я незаконное прошу! Бумаги швыряли, как собаке. Больше месяца ждала я эту тысячу рублей! Брала у родственников коровье молоко, кашки на нем делала. Максимка терпеть не мог геркулес, а рис и манку любил. И бананы. Чмокал, когда видел, что иду с бананом. Яблоки не любил и огурцы. А помидоры любил. И мармелад. Купаться любил. А еще любил, когда я стирала и брызги летели. А Кирилл любил на качелях со мной качаться.
Первый раз комиссия ко мне приехала на праздник какой-то. Я была выпивши, но не пьяная. И мне Галина Юрьевна из комиссии по делам несовершеннолетних велела прийти. Я пришла, написала объяснительную. Она - мне: Юля, так нельзя делать. Я - ей: ну я же выпила лишь 2 стакана пива. Ребенок накормлен, одет. Через месяц вызвали на комиссию и дали 300 рублей штрафа.
А потом с деньгами совсем плохо стало. И я по звонку подруги "есть работа" поехала хоть что-то подзаработать. Максимку оставила с матерью, сказала: только не пей! Вернулась, купила Максиму бананы, йогурт, детскую смесь, молоко. А дома - пусто, мать понурая: "Максимку увезла опека, я пьяная была".
Галина Юрьевна мне говорит: ты на кого дитя оставила?!
На следующий день пошли в больницу, где содержатся дети. Максимка от бабушки шарахнулся, а мне обрадовался. Разрешили его покормить. А на следующий день мне детский врач сказал, что работник опеки велела не пускать меня к сыну. А я с медсестрой договорилась и прошла к нему. Но потом его увезли в Печоры.
А с Кириллом мне Оксана Николаевна предлагала стать "суррогатной матерью", говорила, что на примете есть семья, которая не может иметь детей. (Юля считает, что "суррогатное материнство" - это еще во чреве уступить своего ребенка другим. - Прим. ред.). Говорила, мы тебе тогда Максима отдадим и тревожить не будем. Тебе же двоих не воспитать. Я отказалась. Мне говорили, что у меня будет девочка. Но мальчику я тоже обрадовалась. Он оказался косолапеньким. Мне сразу в роддоме сказали: можешь отказаться. Я ответила: нет. Массировала ему ножку в ванночке, и ножка понемножку выпрямлялась.
Я считаю, что поводом отобрать Кирилла стало письмо отца Максима (у детей - разные отцы) о том, что я плохая мать. Он попал в тюрьму за убийство своего отца, ему пить нельзя было. Выпив, сразу хватался за нож, топор. Он и меня порубил, меня наш хирург сшивал. (Показывает на ноге видимые следы от топора.)
Его мама меня все время поддерживала. И когда Максимку увезли в Печоры, была против. Мы с ней звонили туда раза по три в месяц, спрашивали, как он.
Когда у меня забирали Кирилла, они его у меня из рук вырывали. Галина Юрьевна меня толкнула, я головой об печку.
Пока он был в гдовской больнице, я каждую из 10 ночей договаривалась с санитаркой и спала с ним. Когда его забрали, я порезала себе вены.
В Печорах добрым человеком была Екатерина Николаевна, она подносила детей к телефону погулькать мне, рассказывала, как мальчики играют, что едят, их поселили вместе и они понравились друг другу. Мы с Анной Петровной, бабушкой Максима, все время рвались поехать к ним, но нам отвечали: нет, карантин, нельзя.
Все теперь ставят мне в упрек, почему я не попыталась восстановиться в материнских правах, но мне Оксана Николаевна однозначно сказала: пока у тебя прописки и официальной работы не будет - можешь не обращаться. А где взять в Гдове официальную работу? Но я все равно к ней ходила несколько раз, а она отвечала: подожди. А потом я узнала, что Максима и Кирилла усыновили.
А следователь московский мне недавно сказал, что мне можно было дать шанс и попытаться помочь.
Дом Юлиной бабушки. Свет отрезан. Замок сломан. Сарай без дров. Можно зайти и, боязливо озираясь, пройти по всем комнатам. Дом принадлежит Юлиной матери Светлане, где она находится сейчас, не ясно. С виду разгром, мебель с отломанными дверцами. А след уюта еще "читается" сквозь разруху.
Соседка словоохотлива, как украинские крестьянки в мультфильмах.
- Когда Юлькины мать и отец продали дом в деревне, новые хозяева стали вычерпывать туалет и нашли младенца с кирпичом на шее. На Юлькину мать завели дело. Но потом вроде установили, что младенец не родившийся, позднеабортированный. И вот я спрашиваю у соседки: а правда, что твоя дочь утопила в болоте 4 младенцев? А она мне: "Ну что ты! Нет, конечно. Только двух".
Кривая стена бабушкиного дома, оставшегося без хозяев.
Остолбенеть можно от гдовских секретов.
- А Юлины бабушка с дедушкой были хорошие люди. Только Светка, их дочь, пила, и Юлька с нею с младых лет. Мужик один моему мужу хвалился, что спал и с матерью, и с дочерью. Знаете, кто ему больше понравился?
Кофе в грязном стакане кажется чистым, по сравнению с тошнотворностью этой конфиденциальности.
- Так вы все-таки Юльку ищете? - всплескивается хозяйка, поняв что я не дослушаю плотную исповедь чужих грехов. - А почему нам никто за интервью не платит?
Интернет диагностически заметил: биомать Максима Кузьмина подсела на телевизионную иглу. Ошибся - на эту иглу подсел весь уличный Гдов.
На улице, на морозе, на воздухе, стекленеющем от чистоты, еще одна потенциальная собеседница издалека, как меха гармони, растягивает свое возмущение: "Да почему ж эти треклятые тележурналисты меня не показали?!" Бывший совхозный ветврач, женщина крутая, как и все в Гдове пережившая много тягот - развал колхозов, потерю работы - но выстоявшая, удержавшая себя и дом в порядке, давшая дочери высшее образование - Нина Серова была соседкой Юлиной мамы по многоквартирному дому. Но она живет на порядочной половине дома, где чистые квартиры, ухоженные дети. А Юлькина мать, по ее мнению, непутевая, квартиру задешево продала, пила, мужиков водила, и с Юлькой с 12 лет спят мужики. Девчонка однажды сиганула со второго этажа!
- А давайте, - предлагаю собеседнице, - посадим мужчин, которые с 12-летней Юлькой жили. Вы мне три фамилии назвали... Они же педофилы! Я из Москвы помогу, чтобы дело не закрыли.
Трехсекундная пауза. И будто иголка на пластинке перепрыгнула на другую дорожку.
- Все-таки в том, что Юлька такая, не она сама виновата, а мать ее...
По общеуличному мнению, у Юльки были хорошие бабка с дедом, они приехали из Эстонии, работали, слыли зажиточными. История этой семьи сломалась на Юлькиной матери (тоже, между прочим, окончившей в Эстонии химический техникум). Она пила. Почему? Версия улицы - родители в ней души не чаяли. Но вообще-то от нечаянья души может вырасти и нобелевский лауреат. Где сейчас Юлина мать, никто не знает. По весне нашли труп, Юльку возили на опознание. Она не опознала. А еще у Юли этим летом повесился брат.
Юлин отец Андрей тоже больше всего недоволен журналистами.
- Чего приехали? Сказали же: американцы не отдадут Кирилла. Мне сегодня звонили, сказали, что от Астахова, я трубку бросил.
Странно, речь о его внуке, а он говорит так, будто делает ставку в букмекерской конторе: отдадут- не отдадут.
Его вторая жена Галя, показавшаяся мне одним из самых участливых людей этого города, рассказала, что когда Печорский дом ребенка обратился к ним с вопросом об усыновлении Юлькиных детей, она сказала Андрею: может, мы возьмем? Он отказался: подумай, какие там гены.
Этический приговор отца дочери лишен всякого сантимента: тюрьмы пожизненной она заслуживает.
- Пусть погибает! - жена Юлькиного дяди, подвозившего меня до гостиницы, настойчиво отвечает на вопрос, который я не ставила.
- А что в ней конкретно такого, за что ей хочется пожелать погибели?
- Дашь одежду - носит, пока не загрязнит. Привезешь рыбы, будет лежать в тазу, пока не протухнет. На кладбище к брату - без венка! - с тремя живыми цветочками...
Юлю мы проискали полвечера. Две версии маниакально довлели в разговорах: "За ней приезжал "сам Малахов" и увез ее в Москву" и "В соседнем райцентре нашли мертвую женщину, и Юльку снова увезли на опознание: не мать ли?"
Из разговоров с Юлией Кузьминой:
- Город меня не любит. На улице подходят незнакомые люди с проклятиями. Родилась я не в Гдове, в деревне. У нас дом был свой, большой, в комнатах можно было на велосипеде кататься. И веранда большая. Я была, как мальчишка. Когда мне подарили собачку с пикалкой, а брату машинку, я ревела, пока подарки не поменяли.
Папа часто на маму руку поднимал. И нам тоже доставалось. Однажды на Новый год он нас поставил в угол вместе с мамой. И мы простояли весь праздник.
Теперь он мне звонит и ругает меня. Когда брат Илюшка повесился, говорил: давай, иди и ты вешайся.
Когда мы жили в деревне, маму собирались лишить родительских прав за выпивку, и нас приезжали забирать, так я как вцепилась в мать: нет!
А когда отец от нас ушел, мать жить не хотела, и травиться и вешаться пыталась, мы с Ильей возле нее дежурили, а в один прекрасный день спросили: мам, ты для кого живешь, для него или для нас? И она поцеловала нас, заплакала и успокоилась.
Мама оставила в Гдове дочку от предпоследнего мужа, Алинку, ей 9 лет сейчас, мы с ней очень любим друг друга, и уехала с последним мужем в другой райцентр.
А потом меня повезли туда опознавать утопленницу. Но мама не могла надеть топ и мини-юбку, и прививки на руке у нее было три, а не одна. А все вокруг говорили "не опознала мать, потому что не хотела тратить деньги на похороны". Но это не так. Когда Илюша повесился, я давала деньги на машину, чтобы мама приехала на похороны.
Илюша висел в шапке и в наушниках - музыку слушал. А я думаю, ну как можно повеситься в наушниках?! И у меня мысль - а вдруг его повесили. Он был кому-то должен тысяч пять, отдавать было нечем. А заемщик - Илюша называл его "мистер Икс" - требовал долг. Я говорила: ну отдай в рассрочку. Он и раньше пытался на себя руки наложить, когда жена его после развода к дочке не пускала. А я говорю: ты что, это же в ад. И он сказал: да, не надо.
Когда Юля и Владимир, поскандалив в поезде, добрались в Гдов, в первую же ночь, на квартиру, снятую за деньги, по их рассказам, ворвались пять молодчиков и два часа били их, требуя 200 тысяч, якобы полученных ими на ТВ. Корреспондент ВГТРК Яна Егиазарова в разговоре со мной подтвердила, что наутро они были в синяках.
А затем их ждало увольнение Володи с работы. Интернет забит ссылками на слова "президента" базы отдыха Усовича: работал неофициально, без трудовой. Но было что-то странное в этом вердикте. Во-первых, непохоже было, что на этой базе все трудятся строго по трудовым книжкам. А во-вторых, ну напились твои сотрудники в поезде, плохо, конечно, но уволить их тут же с работы?! В городе, где непьющие наперечет! Подвозивший меня с этой базы шофер сказал, что главная тема в их городе - как спивается молодежь, причем хорошая. Вот не так давно умер недостроивший единственную городскую гостиницу инвестор, тоже пил.
Я себе представляла, что директор базы, как взрослый мужик, посадит телегероев перед собой и скажет: вы что, офигели, на всю страну заявили, что хотите вернуть из Америки Юлиного сына, а сами что творите! И будет строить с ними планы, хоть на время поддерживающие их благие намерения. Так, мне казалось, надо по-человечески.
Но было по-другому. Героям телерепортажей "президент" базы сказал: все журналисты идут к вам на интервью через меня. И как выяснилось потом, не бесплатно. "И говорить вы будете, когда я скажу", - сказал "президент" базы, на глазах соорудив на этой истории вряд ли законный, облагаемый налогом и записанный в его трудовую книжку PR-бизнес. Владимир удивился "с чего это?" и мгновенно был уволен.
А когда журналисты ВГТРК спешно увозили побитых Юлию и Владимира в соседний поселок, на них, заодно с "телегероями", с кулаками набросились соседи Юлии.
Годность или негодность родной матери Кирилла Кузьмина к тому, чтобы ей его вернуть, никак не зачеркивает другую тему - человеческое и профессиональное качество тех, кто проставляет ей сегодня гибельные оценки. Гдовская очередь из желающих первым бросить в нее камень кажется мне бесконечной.
Только один человек, старый гдовский коммунист, поэт и журналист Сергей Иванович Каширин, с необыкновенным волнением говорил, что Юля еще ребенок и ее ему жалко. У него в войну погибли отец и мать, он один поднял оставшихся сиротами 5 братьев и сестер. А по возвращении московский священник Владимир Петровский, хороший исповедник и духовник, неожиданно сказал, что самую сильную и покаянную в жизни исповедь услышал от женщины, оставившей в юности ребенка в роддоме.
Из разговоров с Юлией Кузьминой:
- Мне позвонила подруга и сказала: "Юль, только ты не расстраивайся, может, это все не правда, но в США убили усыновленного из России мальчика. И его зовут Максим Кузьмин". А мне-то говорили, что моих сыновей усыновили родители из Пскова.
А потом увидела лицо Максимки - с этими страшными синяками возле глаз. Володя говорит, что я была окаменевшая и то синела, то белела. Приехали журналисты, сняли меня плачущую и выложили кадры в Интернете. Помогли написать письмо Астахову, где я просила вернуть мне Кирилла. Позвали на "Прямой эфир" в Москву. Показали Красную площадь, ГУМ.
В поезде мы, поговорив с соседом, пошли в ресторан поужинать. Поели, выпили, но не так уж сильно, и не виски. И там один человек "забарогозил", охрана его в наручники и начала жестоко избивать. Вовка полез заступаться, и его скрутили. Я сунулась "Что вы делаете?", и те же наручники. Нас ссадили, допросили в полиции, составили протокол, а потом вызвали нам такси.
Есть три версии, объясняющие ход последних событий жизни Юлии Кузьминой. Первая - она негодная мать, и вся история с ее вытаскиванием на ТВ ничем, кроме желания получить в ее лице "козырь" в международном конфликте вокруг американского усыновления российских детей, не продиктована. Сняли, убедились, что козырь облинял, и бросили пропадать. И - Интернет зол, как гдовская улица, - туда ей и дорога.
Вторая версия более конспирологическая. Печерский дом ребенка, являющийся одним из активных "игроков" в деле иностранного усыновления, впустил в эту историю немалые деньги, и Юлю Кузьмину взяли на мушку как, безусловно, проблемную мать. Ее детей "пасли", как кандидатов на международное усыновление. Не прибегая к положительным мерам воздействия, ее быстренько лишили родительских прав и за деньги добились всех необходимых согласий и отказов ото всех, от кого надо было. Сейчас Следственный комитет ведет проверку, и следы таких действий, если они были, должны быть обнаружены. Я железных доказательств этому не нашла, но и исключающих эту версию фактов тоже.
А третья, самая рутинная, пока выглядит самой реалистичной.
- Органы опеки, с тех пор как они перешли в федеральное подчинение, - объясняла мне помощник главы района Татьяна Рюрикова, - все находятся в районе. Мы раньше старались, чтобы работник опеки жил рядом и реально знал, где уж точно пора отбирать детей, а где надо оказать помощь.
И тогда Юлина история результат слишком "дальнего прицела" при защите детей.
Сейчас, когда практика ювенальной защиты входит в нашу жизнь, мы должны понимать, что это за практика - не в теории, а в реальности. И даже если поделить на два все, что рассказывает Юлия Кузьмина, то и тогда ее история не потеряет драматизма.
Уже ясно, что механизм принятия решения об изъятии детей из проблемной семьи должен быть очень хорошо прописан и включать прежде всего меры помощи семье. На этом, кстати, настаивает сегодня и Церковь. Спасать не детей, но семью. Бывают, конечно, случаи, когда не спасешь. Но всякий раз это надо хорошо понимать и серьезно обосновывать. А не гильотинно отсекать детей от матерей, швыряя их об печку.
И когда дед так трагично усыновленных в Америку внуков подчеркнуто хладнокровно отвечает "Горе - это лишь когда зарплату не платят", то ясно понимаешь, что мы путаем хваленый холод европейской рациональности с бесстыдством местного жестокосердия.
Юлия Кузьмина оказалась в состоянии, которое писатель Мария Арбатова точно назвала "Золушка после 12". Телевизионщики уехали, гонорары отобраны или кончились, работы нет, в разбитом бабкином доме отрезано электричество.
Они просились куда-нибудь в село с сильным сельским хозяйством - в Гатчину или Кингисепп. Как их рекомендовать, думала я, когда голос на том конце провода кажется нетрезвым. Ведь просить придется не столько о трудоустройстве, сколько о воспитательных усилиях в духе Антона Макаренко.
Но позавчера из деревни Каменный Конец приехал настоятель Никольского храма отец Василий ( Бойко). Он увез их к себе, дал жилье и работу.
Последнее смс мне от них было почти счастливым: "Мы топим печь".
В Москве мы создаем что-то вроде "общества сочувствия Юлии Кузьминой" - журналист Яна Егиазарова, писатели Юрий Поляков и Мария Арбатова... Приглашаем всех. Мне кажется, все это стоит того, чтобы она когда-нибудь могла сказать сыну "Прости" и "Люблю".
Из разговоров с Юлией Кузьминой:
- Мы с братом одно время ночевали в компьютерном клубе, спали на диванчике, а утром шли в школу. Я окончила 9 классов. Мне было жалко мамку, она одна нас растила. И я устроилась на молокозавод работать. Конфеты заворачивала. А когда все уходили на обед, я иногда тайком внутри фантиков свои имя-фамилию-адрес писала. Зачем я это делала? А вдруг кто-то отзовется.