Он родился в 1936 году в музыкальной семье: отец играл на скрипке в Нью-Йорском филармоническом оркестре, а мать была пианисткой, получившей образование в Джульярдской школе. Феноменальная одаренность маленького Рабина проявилась еще в 5 лет, когда ему подарили его первую скрипку. В 9 лет он стал заниматься со знаменитым педагогом Иваном Галамяном, который позже назовет Рабина своим самым любимым учеником. Блестящий дебют в Карнеги-Холле в 1950 году, крайне насыщенная концертная жизнь в 50-е годы (тогда же Рабин сделал все свои студийные записи) и постепенный спад в 60-е, который позже приведет к трагедии.
Пожалуй, ранний взлет Майкла Рабина можно сравнить только с достижениями таких вундеркиндов, как Миша Эльман, Яша Хейфец и Иегуди Менухин. Ведущие музыканты тех лет не переставали восхищаться им. Джордж Сэлл назвал его величайшим скрипичным талантом, когда-либо появлявшимся на музыкальном небосклоне в последние три десятилетия. Димитрий Митрополус, активно сотрудничавший с Рабиным, говорил, что у него есть все, чтобы стать крупнейшим музыкантом, "способным дарить огромную радость публике".
К сожалению, этот прогноз сбылся лишь отчасти. Рабин сумел преодолеть критическую возрастную планку, когда вундеркинд становится взрослым музыкантом, однако тяжелейший график медленно подтачивал его хрупкую психику. Сначала скрипач полностью отказался от звукозаписи, а потом постепенно стал отходить и от концертных выступлений. Блестяще исполнив Второй концерт Венявского в 1961 году в Берлине, в следующем году Рабин играл настолько плохо, что зрители были готовы его освистать. В сентябре 1962 года он в последний момент отменил концерт в Нью-Йорке, потому что был не в состоянии держать скрипку в руках. Злые языки поговаривали, что музыкант употребляет наркотики и алкоголь. Блеснув на концертной сцене еще несколько раз в конце 60-х годов, Рабин умер в своей квартире в 1972 году. Музыкант поскользнулся и ударился головой о стул.
Чем же юный Рабин так поражал своих современников? Конечно же, он был замечательным виртуозом, обладавшим безупречной техникой. Сложнейшие пассажи, в которых остальные испытывали массу трудностей, Рабин играл с недосягаемой для подавляющего большинства легкостью и чистотой. Его скрипке был присущ невероятно объемный, экспрессивный, чувственный звук, который так подходил для исполнения виртуозной романтической музыки, составлявшей основу его репертуара. Хотя многие критики говорили о том, что его игра не отличается достаточной зрелостью, Рабин практически всегда играл так, будто исповедовался перед слушателем. Его в высшей степени открытая, экстравертная манера даже в миниатюрах обнаруживала самую широкую палитру эмоций - экспрессию и мощь вкупе с нежностью, душевной хрупкостью, крайней ранимостью. Пожалуй, квинтэссенцией его стиля можно считать последние записи, сделанные в 1959 и 1960 годах. Во время тех сессией Рабин замечательно играл свои любимые произведения - Второй концерт Венявского, Первый концерт Паганини, "Цыганские напевы" Сарасате. Музыкант был способен поразить даже в избитом "Рондо-Каприччиозо" Сен-Санса, сыграв его с такой искренностью, будто композитор писал это произведение только для него.
Трагедией Рабина, в том числе и его личной, является то, что он толком не попробовал себя в "серьезном" репертуаре. Записанная Восьмая соната Бетховена лишь намекает на то, каким музыкантом он мог бы стать в зрелом возрасте. Сам скрипач признавался, что очень любит музыку Бартока и ценит ее так же, как произведения Баха, Бетховена и Брамса. Однако помнят его прежде всего за исполнения виртуозной романтической музыки. Помнят потому, что в этом нередко юношеском и наивном репертуаре Рабин раскрывался с серьезностью и искренностью зрелого музыканта. И в этом смысле его вряд ли можно считать вундеркиндом.