Высокий человек с голосом Левитана, аналитическим умом философа и абсолютной преданностью искусству. Художник, которому, в числе еще двух его коллег, в городе поставлен памятник. Его конек - книжная иллюстрация. После распада СССР она заглохла, и Волович придумал новый способ ее существования. Результат - 11 великолепно изданных альбомов, вышедших, как он подчеркивает, уже в новом тысячелетии.
Мы в его екатеринбургской мастерской. Здесь в советские времена кто только не перебывал: Смоктуновский, Гафт, Юрский... - деятели искусств, приезжавшие на гастроли или выставки, считали обязательным увидеть новинки Воловича. Сегодня здесь значительно тише.
Виталий Волович: Профессия иллюстратора стала маргинальной: рисунки удорожают издание. И я в этих альбомах попытался изменить традиционное соотношение автора книги и художника: текст и графика идут параллельно, дополняя друг друга. Несколько таких книг я выпустил в Екатеринбурге. В одной - средневековые романы: "Тристан и Изольда", "Парцифаль" Вольфрама фон Эшенбаха, "Рыцарь со львом, или Ивейн" Кретьена де Труа. Принцип: блок текста, за ним - блок рисунков, собранных в разделы: любовные пары - трубадуры - поединки - воины - соборы - монахи - заговоры… Книга "Парад-алле!" посвящена цирку: фрагменты из русской и европейской поэзии - и рисунки. Вышла книга, которую я делал лет тридцать - "Женщины и монстры": фрагменты эротической литературы (Овидий, Катулл, Апулей, Боккаччо, Казанова...) и рисунки, которые тоже дополняют тексты или им противоречат. Сейчас собран материал для, может быть, самой важной для меня книги - "Корабль дураков". Офорты готовы, принцип их взаимодействия с текстами авторов уровня Рабле и Свифта - тот же. Я не навязываю образы, а пытаюсь создать адекватную атмосферу - возникает своя драматургия, она меня и интересует.
Но как удалось сломить скупость издательств?
Виталий Волович: При нынешней свободе я могу издать все, что хочу. Но книги выходят в качестве корпоративного подарка какой-то фирмы, тираж 1000 экземпляров, без гонорара. В библиотеки не поступают, в продаже их нет - они не существуют в культурном пространстве, это обидно. Но какое-то моральное удовлетворение они приносят. А иных форм жизни для книжной графики уже нет.
В Свердловске всегда мощно развивалась художественная мысль. Каково живется вашим коллегам в Екатеринбурге?
Виталий Волович: Трудно: свобода - вещь жесткая. Прежде для художника успех - это выставки, пресса. Сейчас успех - это умение вмылить свою работу частному покупателю за приличные деньги. Живописцам - легче, графику - тяжело: серьезного рынка нет. Правда, художественная жизнь в Екатеринбурге очень интенсивна. Но раньше, при всех цензурных рогатках, существовал второй слой этой жизни: здесь в мастерской побывало множество прекрасных людей, и было очень почетно показывать им "опальные" работы. Выставки вызывали интерес, московские художники приезжали сюда, мы мотались к своим московским друзьям - этого живого общения больше нет. Ощущение, что никому ничего не интересно, кроме утилитарной задачи заработать и уехать. Преимущество жизни перед искусством стало более чем очевидным.
Может, дело в отсутствии информации? Об искусстве за пределами Москвы почти перестали писать. Порвались связи между городами.
Виталий Волович: Конечно. Ну, и возраст дает себя знать. В Москве у меня два приятеля, остальные умерли. Мы с Мишей Брусиловским здесь остались как два отдельно стоящих камня: ему 83, мне 85. Молодые испытывают ко мне уважение, но в нем сквозит мемориальный оттенок. Хотя набран хороший темп: ежедневно десять часов работы, и это позволяет одолевать невзгоды. Утром проснешься: пропади все пропадом! Несколько минут в мастерской - и я готов рисовать до позднего вечера.
Дефицит общения... А что, Союз художников уже не выполняет свои функции? Исчезли планы, поездки, дискуссии?
Виталий Волович: Исчезли так называемые "темники". Вам "темник" былой выставки "Урал социалистический" никогда не попадался? Там грандиозные темы, и правильный выбор обеспечивал художникам договоры, участие в выставках. Например, тема монументального полотна: "Приезд внештатного инструктора райкома партии в вечернюю школу рабочей молодежи". Даже пейзаж был структурирован: "Привольно чувствует себя кукуруза на полях колхоза имени Ленина Бардымского района".
Незамутненный источник вдохновения.
Виталий Волович: И вдохновлялись! Но у художников была общая судьба. Сейчас все разбредись по своим нишам, у каждого свои возможности, круг интересов и покупатели, которых тщательно изолируют от конкурентов. Раньше, когда кто-то приезжал, мы его с радостью водили по мастерским друг друга. Сейчас, если появляется спонсор, его скрывают от других, пестуют, нежат и холят.
Зато раньше свирепствовала цензура. За что нападали на ваш офорт "Клоун, прыгающий через ослов"?
Виталий Волович: А они видели в этом намек на ослов, руководящих искусством! Они во всем искали намеки и, надо сказать, владели этим делом виртуозно. Помню, напитавшись таким опытом тотальной бдительности, я прилетел в Москву, увидел на Лобном месте серп и молот и пришел в священный ужас: это на что товарищи намекают?!
Ну, а теперь взамен пришла "цензура денег". Но ваши молодые коллеги уже выработали свои навыки выживания, свои пути к успеху...
Виталий Волович: Помните Черткова из гоголевского "Портрета"? Это была драма художника! Теперь Чертков - самый почитаемый персонаж: у него успех, а какой ценой - неважно. Но молодые талантливы, хорошо информированы, легко усваивают диктуемые рынком тенденции, хотя, конечно, сущность подменяется манерой. Это легко покупается - что для искусства, по-моему, трагедия. Условия жесткие: надо продать. И художественная жизнь свелась в к коммерческим презентациям. На презентацию приходят потусоваться, засвидетельствовать свое присутствие, а потом выставка стоит в почти полном безлюдье. Сделать ее дорого - поэтому не состоялась, например, моя выставка в Петербурге, хотя была договоренность с музеем. Художественная жизнь приобрела местный характер. На Западе галерист, связываясь с художником, вкладывает в него средства: создает репутацию - и уж потом делает на нем деньги. Наш галерист хочет тут же получить деньги, и дальнейшая судьба художника его не интересует.
Как вы относитесь к очень быстрым переменам облика Екатеринбурга?
Виталий Волович: Я любил Екатеринбург старый, от него почти ничего не осталось. Но есть и другие мнения: производит сильное впечатление эта мощь, этот дикий и необузданный Клондайк. Конечно, это нашествие варваров, но за ними деньги, сила, сумасшедшая энергия, и все это отражается в облике города.
В городском пространстве очень чувствуется присутствие художественной мысли.
Виталий Волович: Проходят огромные выставки современного искусства "Уральская биеннале". Активно развиваются новые формы. Это совершенно другой способ коммуникаций искусства и публики. Да, жизнь идет на европейском уровне.
Как дилетанту в этой области, не объясните ли мне, где в современном искусстве граница между реальным талантом - и шарлатанством?
Виталий Волович: Я бы заменил слово "шарлатанство" на "мистификация".
Пожалуй.
Виталий Волович: Искусство, основанное на классических традициях, сегодня не отражает ни новых связей, ни потребностей в новизне. Все переместилось в область придумывания концепций. Был артефакт по поводу утраты исторического облика Екатеринбурга: рядом с антинаркотическим центром Ройзмана художник сделал род кладбища - надгробные памятники, а в овалах - фото снесенных старых зданий. Или: имитирована Стена плача, и вместо записок Господу - купюры. Вот на этих стыках и живет современное искусство. И еще: оно живет в интерпретации. Именно множество интерпретаций вокруг "Черного квадрата" Малевича делает его крупным произведением.
И при этом известны случаи, когда в композицию кто-то клал окурок - и он продолжал там лежать уже как часть экспоната.
Виталий Волович: А почему нет? У такого искусства даже есть название - "оказиальное": некая случайность вливается в структуру композиции и начинает в ней жить. Эти художники говорят, что их искусство - по ту сторону ручного труда: оно переместилось в область интеллектуальных догадок, метафор...
Екатеринбург стал столицей граффити. Приезжают гастролеры из других городов и стран - и в изобилии оставляют на зданиях города свои произведения. Украшает ли это город?
Виталий Волович: Это стихия. Все, у кого есть баллончики, оставляют свои следы и уже изгадили все здания. С другой стороны, есть талантливые работы. Хотя многое представляет собой чистый кич: рисунок римских легионеров с головами знаменитых футболистов или Святой Себастиан с головой Леонардо ДиКаприо... Но я исхожу из традиционных форм эстетики, а люди пытаются найти для творчества какие-то другие основы. И у меня нет по этому поводу гнева.
Эпатаж становится смыслом творчества?
Виталий Волович: Да. Чтобы заинтересоваться, людям нужны сильнодействующие средства.
При этом реальность из искусства испаряется.
Виталий Волович: В значительной степени.
Но и ваши работы - фантазийны. Я с трудом представляю вас пишущим пейзаж с натуры.
Виталий Волович: Порывать с визуальным ощущением мира очень не хочется, но и какая-то деформация, смещение - необходимы. После Пикассо невозможно рисовать с натуры в традициях чистого академизма.
Ваш источник вдохновения - классическая литература, очень древняя, от саг до Шекспира и Гете. Моды в искусстве приходят и уходят, а остается вот эта непрерывность развития человеческой мысли. Вы ей верны.
Виталий Волович: Я так сформировался. У отчима была потрясающая библиотека, я рос в семье, где собирались литераторы, и инстинктивно набрел на эту нишу между литературой и изобразительным искусством.
Ваши офорты могли бы разойтись по всему миру, вы могли бы быть засыпаны заказами.
Виталий Волович: У меня была выставка в Карловых Варах, и Пражская Национальная галерея кое-что приобрела. Один частный коллекционер устроил мою выставку в Германии. Как-то украинский "Артмиф" отобрал сто листов графики, нас пригласили в Киев, водили по ресторанам, мы братались, а потом сообщили, что корабль с работами потонул. Таких случаев много, и это отбило всякое желание их повторять. Выставками на уровне культуры должно заниматься государство, а оно не занимается. Делать выставки коммерческие - нужно иметь юриста. А рынка книжной графики, как я уже сказал, у нас больше нет.
Виктор Астафьев о Виталии Воловиче: Художник он сложный, но это та сложность, которой не было до Воловича и, наверное, не вдруг она повторится. Волович - это самобытность, а самобытности удается добиться немногим... Он в рисунках к англичанам и фламанцам мне кажется больше англичанином и фламандцем, чем сами англичане и фламандцы. Может, это всего лишь "фокус" - ну и пусть, если он убеждает в искренности и величии искусства, а главное - в своем видении, своем проникновении в ту великую литературу, которой он дерзнул коснуться, осмыслить ее как художник. Осмыслить заново, не повторяя никого из великанов, что уже соприкасались с шедеврами мировой литературы до него. Для этого нужен не только особенный, дерзкий талант, нужны характер, упорство, настойчивость, способность создать свой художественный мир.