Обе проблемы, по договору, решает китайская сторона. О студентах тяньцзиньских университетов, привлеченных к участию в спектакле, я уже писал. Репетиций с ними предоставлено меньше, чем предполагалось - ребятам надо учиться. Поэтому пока на сцене царит хаос: они с трудом схватывают сложные задачи постановщика, осваивают бесконечные перестроения под не знакомую им и для них крайне непривычную европейскую музыку. Переводчица не очень хороша в русском и, по-моему, тоже понимает задачу не без труда. Но впереди еще три дня, а завтра генеральная репетиция - она и покажет, как все будет на премьере.
Некоторые сюрпризы поджидали москвичей и с декорациями. В этом спектакле они несложны: огромный белый куб, обрамляющий сцену до самого дальнего арьера, и в нем прорези дверей. Китайцы выполнили все это довольно точно, искомая белизна спектаклю обеспечена. Хотя, конечно, декорации эти рассчитаны на красивый старинный московский зал в бывшем помещичьем доме, где все перипетии толстовского романа могли происходит в реальности. И с этим залом образуют единое целое, включая ложи, где размещается хор. В Тяньцзине зал современной конфигурации, он обшит деревянными рейками, что сообщает ему удивительную акустику, но с оформлением этого спектакля не вяжется.
Главная же трудность заключается в отвесной стене, которая в начале действия нависнет над оркестровой ямой. На стену проецируется цветущий сад, а на двух балкончиках над пропастью появляются князь Болконский и Наташа с подругой. Это выглядит поэтично и очень красиво, хотя за актеров страшновато: так в цирке переживаешь за акробатов под куполом - вдруг сорвутся. Страшновато и актерам, хотя, разумеется, предусмотрена страховка, но все равно, говорят, без нашатыря не обойтись. Так вот, эти балкончики в Китае сделали еще меньше. То ли неточно работали по присланным чертежам, то ли вообще об этих чертежах забыли. Исправлять уже поздно, и солистам придется петь в самом буквальном смысле над пропастью.
Я спрашиваю постановщика спектакля Александра Тителя, оправданы ли столь сильные переживания, мало связанные с судьбой Болконского и Наташи Ростовой, а имеющие скорее спортивно-цирковую природу.
- Вы рассуждаете как человек, профессионально связанный с театром, - ответил режиссер. - Обычный зритель, мне кажется, не задается такими вопросами. Публика вообще не очень задумывается над происхождением своих эмоций. Мне было важно, чтобы с самого начала чувствовался драматизм, заложенный в эти судьбы предвоенного поколения, чтобы эта история была близка тем молодым зрителям, которые давно перестали читать "Войну и мир" Толстого: это вообще у нас перестало быть необходимой частью образования.
Татьяна Ларина и Наташа Ростова всегда были любимейшими героинями русской литературы, но и это постепенно стало иссякать, исчезать. Как отодвинулась в прошлое и война 1812 года с ее красивыми костюмами, благородными чувствами и сожженной Москвой. Это все перешло в область далекой истории, а мне хотелось, чтобы люди в зале поняли, что все это происходило с их прадедами! Что в зале сидят продолжатели тех же фамилий. Кроме того, Андрей Болконский в начале оперы рассуждает о том, что жизнь - кончена. Ему 31 год, а он на грани человеческой, мужской катастрофы. А Наташа - она ведь хочет полететь, она вся - устремленность. И мне нужна была мизансцена, которая заставила бы зрителей поверить в то, что эта девушка способна лететь, способна рискнуть. Она и в жизни ведет себя рискованно. Вот эти мотивы мне были важны! А технологически все, разумеется, сделано так, чтобы было безопасно.
Мы говорим, прогуливаясь в парке возле отеля. Издалека слышен бархатный микрофонный баритон: на лужайке играют свадьбу, церемониймейстер держит речь. Стволы деревьев украшены трогательными красными шариками, образующими подобие огромных экзотических цветов; на траве расставлены пластиковые креслица, столики с напитками (исключительно безалкогольными: вода, лимонады, соки), кругом красные шарики. Все чин-чинарем: никаких разудалых "горько!" - празднично одетые гости аплодируют жениху, который на сцене нежно обнимает невесту. Только нежность, только хрупкость, только счастливые улыбки. Вдали рябит гладь озер и видны небоскребы - впервые за три дня в Тяньцзине воссияло солнце, и город предстал во всей своей красоте.
К Александру Тителю подходит актер, изображающий немецкого генерала, и они начинают горячо обсуждать перипетии Отечественной войны 1812 года: чтобы зритель прочитал подспудный смысл немногих реплик этой эпизодической роли, ее исполнитель должен знать о своем герое много больше, чем сможет высказать. Мы в зале считываем происходящее на сцене, часто не отдавая себе в том отчет: просто ощущаем Нечто, и это неосознаваемое Нечто оказывается убедительней, многозначней и полнее сюжета.
В связи с этим еще один эпизод вчерашней репетиции. В последнем акте на сцене появляется умирающий Андрей. Он тяжело ранен, он бредит, в его воспаленном мозгу проносятся образы его главной любви, его Наташи. В большинстве постановок "Войны и мира" герой лежит на больничной койке или просто на соломе, истерзанный, перепачканный кровью. В спектакле Тителя он является в белом больничном белье, почти уже как призрак былого Андрея. И на его появление должна отреагировать толпа, и через ее реакцию мы должны понять состояние князя.
- Вы поймите, - втолковывал режиссер актерам миманса и хора, - вы сейчас видите перед собой тяжело больного, умирающего человека. Ведь входя в палату, вы реагируете на умирающего иначе, чем на просто больного, правда? Зрители по вашей реакции должны понять, что Андрей - умирает. А вы смотрите себе под ноги, боитесь запнуться. Повторим… А, вот уже лучше!
Полный метафор, этот спектакль считывается из таких деталей, они сейчас и выверяются на репетициях. Из них сложится его эмоциональный фон.