Наконец-то повеяла мне золотая свобода,
Воздух, полный осеннего солнца,
и ветра, и меда.
Шелестят вековые деревья
пустынного сада,
И звенят колокольчики
мимо идущего стада,
И молочный туман проползает
по низкой долине...
Этот вечер, однажды, уже пламенел
в Палестине.
Так же небо синело и травы
дымились сырые
В час, когда пробиралась с младенцем
в Египет Мария.
Смуглый детский румянец и ослик,
и кисть винограда...
Колокольчики мимо идущего звякали
стада.
И на солнце, что гасло, павлиньи уборы
отбросив,
Любовался, глаза прикрывая ладонью,
Иосиф.
Георгий Иванов
1920 г.
Был пасмурный день поздней осени. На сцену сельской школы вышел учитель. Он был немолод, очень худ и бедно одет. Плохонькая гитара никак не хотела настраиваться, дребезжала. Кто-то кашлял, скрипели расшатанные стулья, и дуло от окон.
Но когда учитель запел: "Наконец-то повеяла мне золотая свобода...", все стихло, вся наша неказистая жизнь куда-то отлетела. И вот мы уже шли по каменистой тропе мимо сада. И солнечный виноград падал нам в руки, и пылило навстречу стадо, и звенел колокольчик, и утомленный Иосиф сидел на камне, сняв сандалии, а закат пламенел, как древнерусские иконы.
Облупившиеся батареи в школьном зале источали тепло Палестины, и хотелось, чтобы эта явь или этот сон продолжались бесконечно. Но короток был стих, и песня недолга.
Вернувшись домой, я принялся искать стихи про золотую свободу, хотя они и так жили во мне, не нуждаясь ни в бумаге, ни в алфавите. Но хотелось подольше удержать эту музыку, это ощущение сна наяву, когда рай проплыл мимо. Нет, не мимо, а сквозь тебя, удостоверив тебя в том, что он есть. И ты остался как Иосиф - любуешься на всякую малость, на всякую крошку бытия.
Стихотворение в книге нашел и многое прочел об авторе, о Георгии Иванове, но тайна лишь прибывала. Получалось, что невероятные, осененные небесной лазурью стихи писал весьма заурядный, если верить мемуаристам, человек. Современники вспоминали об Иванове как-то без симпатии, отчужденно, а часто и с неприязнью. Называли его гордецом, недостоверным мемуаристом, создателем мифов о самом себе. И фамилия-де у него для поэта слишком простая, даже если ударение делать на втором слоге.
Но именно это мне показалось знаком высокого человеческого достоинства: Георгий Иванов, потомок полоцких дворян и голландских аристократов, не променял на звучные псевдонимы самую распространенную русскую фамилию.
Он родился 11 ноября 1894 года в родовом имении в Ковенской губернии. Его прадед, дед и отец были военными. Отец выстроил для маленького сына крепость на маленьком островке посреди усадебного пруда. Однажды мальчику задали выучить стихотворение Лермонтова "Выхожу один я на дорогу". Он никак не мог сосредоточиться, отложил книгу. Ночью его будто кто-то разбудил, произнеся над ухом: "В небесах торжественно и чудно // Спит земля в сиянье голубом..." Мальчик увидел, как потолок, стены в его комнате исчезли, и он увидел землю в голубом сиянии луны. Так пробудилась в нем поэзия.
Юность прошла в Петербурге. Учился в кадетском корпусе. Высшие баллы получал по закону Божию. Своим "литературным крестным отцом" Иванов называл поэта К.Р. - великого князя Константина Романова, который шефствовал над всеми кадетскими корпусами и поддерживал талантливых воспитанников. В 1910 году в печати появилось первое стихотворение Георгия Иванова. Оно называлось "Осенний брат".
Отрочество, а потом и юность поэта были горьки: сгорела усадьба, отец разорился и покончил с собой. А вскоре - война, революция, эмиграция. Недолгий скромный достаток и снова - война. Болезни, нищета, забвение...
Георгий Владимирович Иванов умер в 1958 году в приюте для престарелых во французском городке Йер-ле-Пальмье.
Что ж, поэтом долго ли родиться...
Вот сумей поэтом умереть!
Если б время остановить,
Чтобы день увеличился вдвое,
Перед смертью благословить
Всех живущих и все живое.
И у тех, кто обидел меня,
Попросить смиренно прощенья,
Чтобы вспыхнуло пламя огня
Милосердия и очищенья.
* * *
Россия тридцать лет живет в тюрьме.
На Соловках или на Колыме.
И лишь на Колыме и Соловках
Россия та, что будет жить в веках.
* * *
Стонет океан арктический,
Зреют кисти винограда...
И презренный ум практический
В мире - высшая услада.
И плывет недоумение
Вечно к Западу, к Востоку:
- Ну, раздай свое имение.
- Ну, подставь вторую щеку.
* * *
Александр Сергеевич, я о вас скучаю.
С вами посидеть бы, с вами б выпить чаю.
Вы бы говорили, я б, развесив уши,
Слушал бы да слушал.
Вы мне все роднее, вы мне все дороже.
Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тоже
Захлебнуться горем, злиться, презирать,
Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.
* * *
Распыленный мильоном мельчайших
частиц,
В ледяном, безвоздушном, бездушном эфире,
Где ни солнца, ни звезд, ни деревьев, ни птиц,
Я вернусь - отраженьем - в потерянном
мире.
И опять, в романтическом Летнем Саду,
В голубой белизне петербургского мая,
По пустынным аллеям неслышно пройду,
Драгоценные плечи твои обнимая.
* * *
Я хотел бы улыбнуться,
Отдохнуть, домой вернуться...
Я хотел бы так немного,
То, что есть почти у всех,
Но что мне просить у Бога
И бессмыслица, и грех.
На взятие Берлина русскими
Над облаками и веками
Бессмертной музыки хвала -
Россия русскими руками
Себя спасла и мир спасла.
Сияет солнце, вьется знамя,
И те же вещие слова:
"Ребята, не Москва ль за нами?"
Нет, много больше, чем Москва!
Май 1945 г.
* * *
Повторяются дождик и снег,
Повторяются нежность и грусть,
То, что знает любой человек,
Что известно ему наизусть.
И, сквозь призраки русских берез,
Левитановски-ясный покой
Повторяет все тот же вопрос:
"Как дошел ты до жизни такой?"
1956 г.
* * *
Туманные проходят годы,
И вперемежку дышим мы
То затхлым воздухом свободы,
То вольным холодом тюрьмы.