Выставка собрала более пятидесяти работ, созданных Андреем Филипповым за 25 лет. Тем не менее, это не ретроспектива, скорее - представление целостного авторского мира, в котором всему свое место. И знаменитой инсталляции "Тайная вечеря", больше напоминающей преддверие кровавой жатвы - с серпами и молотами у тарелок, и избушке, где вместо огня в печке мерцает экран телевизора ("Ночь перед рождеством"), и мрачному предостережению семи гильотин - по числу смертных грехов…И конечно, двуглавым орлам. На выставке в фонде "Екатерина" эти птицы всюду. Они парят над лестницей, зависая в вышине - в сложной конструкции, модели любимого тезиса политологов ельцинских времен о "системе сдержек и противовесов", что способна сохранять равновесие, а значит - и статус кво. Крохотные "орлы" заключены в коробочки, словно экзотические бабочки в коллекции энтомолога. Резная плоскость птичьего крыла играла роль "указывающей" стрелки в солнечных часах. Ну, про готовность двухголовых птичек нести предвестия будущего (или, как говорили римляне, ауспиции) на фоне старинных гравюр, заснеженных пейзажей и нарисованного кадра из "Броненосца "Потемкин" и говорить нечего.
Как известно, по полету орлов, считавшихся вестниками Юпитера, в древнем Риме гадали о будущем. Как писал Ливий, "по гаданию по птицам основан этот город (речь, разумеется, о Риме), без гадания по птицам ничто не обходится в войне и при мире, дома и в походе - кто этого не знает?". Действительно, кто ж не в курсе? Авгуры, которым доверено было толкование знамений, даже формировали коллегию. В общем, не пускали ответственное дело предсказаний на самотек. Насколько серьезно обстояли дела, напоминает слово "инаугурация" - оно, если не ошибаюсь, того же латинского корня, что и слово "авгур".
Название выставки "Департамент орлов" отчасти дань любви художника к "римской" теме, которая под нашими небесами плавно перетекает в сюжет о "третьем Рим" на Москве-реке. Любовь эта, кстати, у художника обнаружилась задолго до нынешней популярности имперских мотивов, где-то в 1983 году, когда на коллективной выставке в подмосковном лесочке "АптАрт в натуре" Андрей Филиппов установил над скромным болотцем растяжку со слоганом "Риму - Рим". Слоган возник, разумеется, из перестановки букв лозунга "Миру - мир", который в то время у всех был не только на слуху, но и перед глазами. А уже в 1990-м тот же слоган возникает на листе графики - над условным красно-черно-белым пейзажем, и составлен он из крохотных двуглавых орлов. О пикселях тогда мало кто слышал, и Филиппов, по его словам, "просто использовал орликов для написания текстов".
Это был сильный жест - взять "большой" имперский символ и превратить его в крохотный значок, что идет в ход, словно базовый элемент конструктора лего при построении орнамента. Своего рода жест авторского присвоения знака, ставшего "ничейным", стертого, как ходовая монета, от использования веками по делу и без. А уж орнамент из повторяющихся птичек в свою очередь выстраивался в текст, будь то тавтология "Риму - Рим", вырванные из контекста слова ("знать", например), или современные аббревиатуры (FM). С тех пор двуглавые "орлики" вроде личной печати художника Филиппова. Фактически художник, почти стерев с образа птичек скопившееся за века символическое значение имперского величия, возвращает им функцию посредников. Но если в древних мифах птицы были посредниками между верхним и нижним мирами, то в художественном пространстве Филиппова они становятся посредниками меж изображением и словом, зрителем и автором.
На первый взгляд, то, что делает Филиппов, очень похоже на работы художников соцарта. Те тоже виртуозно перелицовывали идеологические символы, превращая их в часть авторского высказывания. Среди самых эффектных художественных жестов - подпись Комара и Меламида под лозунгом "Вперед, к победе коммунизма!". Но в отличие от соцартистов Филиппова интересует не сам факт столкновения безличного идеологического императива с индивидуальным высказыванием, а процесс трансформации метафоры. Художник очень чуток к подспудным сдвигам в символике образов - чего стоит только "Первая ласточка" (1988), сложенная из двух серпов и двух молотов на заре перестройки. Правда, сегодня эта весенняя птичка, рожденная из эмблемы страны Советов, выглядит промежуточным трансформером - на пути к византийскому орлу.
Кроме того, если соцартисты играли с языками советских газет и западной массовой культуры, то Филиппов предпочитает другую параллель - сакральных символов и архаической культуры. Его знаменитая инсталляция "Тайная вечеря", где на столе, покрытом кумачом, стояли 13 белоснежных тарелок - с черными серпами и молотами вместо приборов, ошеломляла предчувствием то ли кровавой жатвы, то ли языческого пира-тризны. Этот разрыв, вопиющий конфликт образов - словесного и визуального, религиозного и атеистического - создавал ту напряженную драматургию, что превращала инсталляцию в спектакль. Не зря Филиппов прошел школу-студию МХАТ, где учился на художника-постановщика.
Его "спектакли" вроде бы предлагают включиться в мистерию сакрального действа, но само пространство инсталляции отмечено гротескно-абсурдными чертами. Так, в работе этого года "С колесом в голове" место "священнодействия" с вращающимся кругом люстры над нашими головами оказывается при ближайшем рассмотрении реконструкцией интерьера то ли военного штаба (с картой, лупой, блокнотом и автоматом на столе), то ли бюрократического кабинета с вытертой ковровой дорожкой, то ли детских воспоминаний. За последние отвечает греческая феска с кисточкой. Это, очевидно, оммаж проекту "Приключения фески" Константина Звездочетова, показанному в 2011 в греческом Музее современного искусства в Салониках. Проекту, где веселый абсурд карикатуры оказывался отражением (пусть не зеркальным) ностальгических воспоминаний о потерянной детской шапочке-феске и исчезнувшем прошлом. Иначе говоря, проекции прошлого на настоящее создают пространство причудливой фантасмагории, претендующей на статус реальности.
Можно заметить, что отсылка к Звездочетову (чей давний портрет в треуголке Наполеона украсил инсталляцию) для Филиппова принципиальна. Точно так же не случайно, что заснеженные пейзажи полей на картинах Филиппова напоминают не только о полотнах Шишкина, но и о фотографиях акций художников "Коллективных действий" в 1980-1990-е годы. Филиппов, как и двуглавые орлики, равно близок двум этим традициям - строгих эзотерических акций концептуалистов, подразумевающих обсуждение и разные версии прочтения, и лихих повествований Константина Звездочетова, рассказанных внятно, весело, лихо, несмотря на вавилонскую смесь персонажей, стилей и образов. Соединить эти линии - "тайного знания" для посвященных и частушечной бойкости скомороха, мистерии и якобы простодушного комикса, кажется, едва ли невозможно. Но Филиппову удается.
Впрочем, от традиций европейских концептуалистов художник тоже не отказывается. И рад напомнить, что от его "Департамента орлов" рукой подать до критического проекта "Музей современного искусства. Отдел орлов. Секция XIX века", который в 1968 году сделал бельгиец Марсель Бротарс. Бротарс вторгался со своей "секцией", где выставлялась всякая всячина с изображением геральдических орлов (вроде пробок, бутылок и проч.), в пространство реального музея, пародируя претензии институции на окончательную истину.
Филиппов на окончательную истину не претендует. Скорее наоборот, сетует на недосягаемость последней. В этом смысле он если и авгур, то тот, что ставит под вопрос истинность тех "ауспиций", что подаются как сакральные послания, принесенные орлами от Юпитера.