Моральные авторитеты уходят со сцены? Общество их не востребует? Обсудим тему с писателем Львом Аннинским.
Что вы думаете о результатах этого опроса?
Лев Аннинский: Я думаю так же, как 11 процентов респондентов, что авторитетных людей в России сегодня примерно столько же, сколько было в советскую эпоху. Только тогда кто считался авторитетом? Если какой-то партработник не хамит, не ворует, не берет взяток, то он и авторитет. Потом, как всегда на Руси, все перевернулось, стало наоборот: тот, который у власти, - какой же это авторитет? Это сволочь, которую нужно всячески гнобить. Авторитетом теперь считается тот, кто не признает представителей власти.
Тот, кто не признает представителей власти, не пользуется широкой общественной поддержкой. Общество в большинстве своем лояльно относится к представителям власти, а некоторых уважает особенно. По данным того же опроса, для 36 процентов авторитетом является Путин, для 6 процентов - Лавров, для 5 процентов - Шойгу.
Лев Аннинский: Могу высказаться по каждому. Я слежу за Путиным. Путин для меня - это стабильность. Правда, эта стабильность дорого обходится нам. Посмотрим, что будет дальше. Путин для меня - это человек, который на своем месте делает свое дело. Кто там дальше? Лавров? Лавров подкупил меня тем, что он, как и я, турист ярый. Кроме того, Лаврову достается говорить о том, о чем ужасно трудно говорить, потому что наша ситуация в общем пиковая сейчас. И в этой ситуации Лавров не изворачивается, он занимает позицию и отстаивает ее. А Шойгу вызывает мою огромную симпатию, потому что он наполовину тувинец, и еще мне очень по душе было, что он не карьеру делал, а спасал людей, когда был министром по чрезвычайным ситуациям. Сейчас он возглавляет министерство обороны и, мне кажется, под его командованием наша армия заметно укрепилась.
Большинство опрошенных (56 процентов) считают моральными авторитетами людей из своего ближайшего окружения. Кто для вас такой авторитет?
Лев Аннинский:Таким авторитетом для меня был отец. Мне было семь лет, когда он ушел на фронт и не вернулся. Он остался для меня непререкаемым авторитетом на всю жизнь. Хотя сейчас, когда я еще раз вчитался в мою книгу о нем, я увидел, что отец в чем-то был далеко не идеален. У него, например, было три жены одновременно. Он был тот еще ходок. И все равно он был для меня авторитетом. Мать - в меньшей степени. Потому что она была очень жестока. Когда отец ушел на фронт, она осталась одна со мной и жесточайшим образом ограждала меня от влияния улицы. Теперь я понимаю, что мать пожертвовала всей своей дальнейшей жизнью ради меня.
А из людей общественного ранга вы кого для себя авторитетом считали?
Лев Аннинский: Я был мальчик социалистической эпохи. Вся советская власть сверху донизу была для меня авторитетом. Я слышал, что родители время от времени товарища Сталина упоминают. И, конечно, по радио слышал, что он есть. И однажды я спросил: "Какого цвета носки у товарища Сталина?" Мне это было интересно. Мне сказали: "А ты напиши ему письмо и спроси, какие у него носки". Я начал писать ему письмо. Потом оно куда-то сгинуло...
Ваши моральные авторитеты менялись на протяжении жизни?
Лев Аннинский: Конечно, менялись. У меня от отца осталась серия исторических романов. Я читал их подряд. Разина и Пугачева я не понимал, а каких-то западных революционеров мне почему-то было проще понять. Но это не были моральные авторитеты. Моральные авторитеты понемножечку возникали у меня по ходу чтения великой литературы. В частности, русской литературы. Хотя к Пушкину я относился чуть-чуть настороженно из-за его "Гавриилиады". Оттуда можно процитировать такое, что хоть уши затыкай. Какой же это моральный авторитет? А Лермонтов на меня произвел впечатление, когда я впервые прочел: "Я б хотел забыться и заснуть! Но не тем холодным сном могилы..." Я не считал Лермонтова моральным авторитетом, но все им написанное на меня мощно действовало, это факт. Дальше для меня настоящим авторитетом на всю жизнь стал Тютчев. В силу его воззрения на историю России. И то, что он, прожив всю жизнь в Германии, сохранился как великолепный русский мыслитель, тоже было очень важно для меня. В конце концов я оправдал даже его сложные отношения с женами: и с немками, и с последней - Денисьевой. Из наших писателей ХХ века для меня бесспорным авторитетом был Андрей Платонов. Я понимал, что он страдалец. Я очень ему сочувствовал. Как и Шаламову. Это мои авторитеты. Трифонов какое-то время был авторитетом, но потом я начал о нем писать. В чем-то я с ним спорил, он даже меня порицал за какие-то мои суждения. Поэтому авторитетом я не решусь его назвать. Шукшин был для меня авторитетом, но тоже не бесспорным.
Вы упоминаете только писателей. Но это вопрос ваших литературных симпатий, а не моральных предпочтений.
Лев Аннинский: У меня литература неотделима от того, что я думаю о реальности.
А некий человек, перед которым было бы стыдно за что-то? Чье присутствие удерживало бы от дурных поступков? Помните, как у Давида Самойлова: "Нету их. И все разрешено". А пока они живы - не все разрешено. Есть у вас такие моральные авторитеты?
Лев Аннинский: Были. Слуцкий Борис Абрамович. На него я оглядывался. На Самойлова тоже оглядывался. И на Межирова. Перед ними, перед всем этим поколением я чувствовал свою вину. Я назвал троих, можно, конечно, больше назвать. , Борис Васильев... Я не рассуждал об этом никогда. Просто я так их читал и так о них писал, что мне сейчас ясно: это были авторитеты. Хотя слово "авторитеты" я не употреблял.
Русская интеллигенция - писатели, ученые, философы - всегда обременяла себя духовным наставничеством. Как вы думаете, эта традиция сегодня прервалась?
Лев Аннинский: С точки зрения самих наставников не прервалась. Но народ, конечно, не смотрит на них так, как смотрел прежде. Они там мечтают, пытаются заглянуть за горизонт, а нам, говорит народ, надо деньги зарабатывать, семью кормить, детей воспитывать. Нам не до духовных поисков и мечтаний.
Ну да, теперь в чести эксперты, люди конкретного знания, те, кто сообщают полезную информацию и компетентно комментируют ее. Любой чиновник, сыплющий экономической цифирью, или вездесущий политолог, толкующий про рейтинг Путина, ныне властвуют над умами куда эффективнее, нежели бывшие пресловутые "властители дум".
Лев Аннинский: Да и дум-то нет долгих. Чем властвовать, когда нет дум? Думы - только о том, что близко лежит. Думы - только на расстояние вытянутого клюва.
Современное российское общество не нуждается в духовных поводырях?
Лев Аннинский: В поводырях не нуждается, но в духовных лидерах нуждается. А их нет.
Кто остался из прежних "духовных отцов"? Даниил Гранин?
Лев Аннинский: Гранин - да, конечно. Человек, к которому я прислушиваюсь. Он всегда знает, что хочет сказать о реальности. И говорит. В каждом социальном слое есть фигуры, которые хотят быть авторитетными и признаются таковыми этим слоем. Я - вне этих слоев. И для меня по-прежнему авторитеты - Тютчев, Толстой, Горький.
Вчерашние "властители дум" (все они из обоймы шестидесятников) пасуют перед новой реальностью, плохо понимают ее. Они сетуют на "духовное обнищание нации", порицают "культ денег" и со странной диковатой гордостью извещают, что не владеют компьютером. В большинстве своем это умные и порядочные люди. Им приятно думать себе в утешение, что причина их нынешней невостребованности как раз в том и состоит, что они - умные и порядочные. На самом деле все банальнее: время этих людей прошло. Их устами общество полностью выговорилось в эпоху перестройки. Настоящий же день в глашатаях мало нуждается. А уж если нуждается, то не в таких. Если бы сегодня Пугачева начала раз в неделю выступать по телевизору с воскресной проповедью, она бы собрала аудиторию?
Лев Аннинский: Я бы не стал ее слушать.
Я имею в виду массового зрителя.
Лев Аннинский: Массового - нет, но какое-то число своих поклонников она собрала бы, наверное. Вообще-то проповедники есть. Например, Никита Михалков. И не только он. Некоторые уважаемые люди с телеэкрана весьма внятно высказались по Украине. Эти люди вызывают у меня уважение и интерес. Но я не считаю их моральными авторитетами, потому что не тут пишется это моральное авторитетство, не на этих скрижалях.
У советской интеллигенции были, на ваш взгляд, общепризнанные авторитеты? Ну, скажем, Сахаров или Солженицын? Понятно, что назвать их во всеуслышание "совестью нации" мало кто мог отважиться, но на этих людей хотелось внутренне равняться?
Лев Аннинский: Они не были общепризнанными авторитетами. Даже в среде интеллигенции. Но для какой-то части критически мыслящих людей они, я думаю, служили нравственным ориентиром.
А лично для вас?
Лев Аннинский: Я с уважением относился к Сахарову и к его направлению мыслей. А философские воззрения Солженицына, его система взглядов вызывали у меня желание поспорить с Александром Исаевичем, что я впоследствии и сделал в книге "Рука творца".
Почему в русской истории моральные авторитеты всегда окружены ореолом мученичества, страдания, изгнанничества? Это, по сути, юродивые. Вспомните, как воспринимало Сахарова "агрессивно-послушное большинство", когда он выступал с трибуны съезда народных депутатов.
Лев Аннинский: А что ему еще оставалось, как не "юродствовать", когда такие обвинения на него сыпались. Я понемножечку смирился с тем, что страдание - неотъемлемая черта русского пути, русской судьбы, русского характера.
Российское общество пребывает в брожении. Универсальных, разделяемых всеми идей, объединяющих ценностей и пресловутых "духовных скрепов" - большой дефицит. Может, поэтому и нет общепризнанных авторитетов?
Лев Аннинский: То ли потому авторитетов нет, что отсутствуют "скрепы", то ли "скрепы" некому производить, потому что дефицит авторитетов. Непонятно, что здесь причина, а что следствие.
В сегодняшней России общепризнанных авторитетов нет, потому что общество расколото. А в Советском Союзе они были, потому что общество являло собой монолит?
Лев Аннинский: Оно действительно было монолитным.
"Монолитное единство советского народа" - это, вы считаете, был не миф, внедряемый агитпропом в массовое сознание?
Лев Аннинский: Нет, это было реальное единство. Оно держалось на дисциплине народа, который согласился на диктатуру, потому что иначе - гибель. Или нашествие Гитлера и гибель всех евреев и цыган сразу, а русских чуть-чуть позже - или единство и сплоченность перед лицом смертельной угрозы. Почему русские согласились на этот ГУЛАГ чертов? От страха предательства. Ситуация была как всегда трагическая, безвыходная. Поэтому нужно было сплотиться во что бы то ни стало. Вот мы и сплотились. Вот мы и выкрутились. Ценой 40 или 60 миллионов жизней. Сколько мы потеряли? До сих пор не сосчитаем. Вот что было. И вот из какой обстановки рождались моральные авторитеты. Или ты признаешь, что такой-то человек для тебя, как и для всего советского народа, является моральным авторитетом - или тебя вышибают из пионеров, из комсомола. И это был единственный путь к спасению в 1942 году.
То есть моральные авторитеты не вырастали на общественной почве, а насаждались государством?
Лев Аннинский: В том числе и насаждались. Вступая в пионеры или в комсомол, ты был обязан выучить и произнести торжественное обещание. Это была эксплуатация интуитивного стремления людей к моральному авторитету. Я тоже когда-то выучил и произнес это торжественное обещание. И у меня вырабатывалось чувство морального долга. Я знал, что я должен делать то-то и то-то. И не потому, что мне кто-то велел, а потому, что так надо. Я всем существом, всей жизнью своей это знал. И сейчас знаю.
Как потребность в моральном авторитете соотносится с заповедью "не сотвори себе кумира"?
Лев Аннинский: Да как-то странно соотносится.
Нет ли тут противоречия?
Лев Аннинский: Есть противоречие. Противоречия такого рода во всяком убеждении и во всяком человеческом стремлении всегда наличествуют. Например, "не противься злу насилием". А если зло тебя насилует, что делать? Конечно, есть противоречие. Ну и что? Мы и живем в противоречиях. Нормально. То есть это не нормально, это скорбно, это больно, но иначе не бывает. Я должен сказать, что понятие морального авторитета - оно присуще каждому человеку. И чем меньше человек говорит про моральные авторитеты, тем скорее он им следует. Потому что когда ты следуешь моральному авторитету, ты не вопишь об этом. А если кто-то вопит, что моральные авторитеты нужны или не нужны, то это с с большой вероятностью означает, что человек хочет освободиться от ныне действующих моральных авторитетов и намерен придерживаться каких-то других. Или это просто работа на публику.
Лев Аннинский - писатель, литературовед, литературный критик. Родился в 1934 году в Ростове-на-Дону. Его мировоззрение складывалось под воздействием книг, прочитанных в детстве и юности. Это были легенды и мифы Древней Греции, исторические романы, сочинения Стивенсона, Горького, Толстого, Писарева, Белинского. В старших классах школы Лев Аннинский решил, что будет профессионально заниматься русской литературой. Окончил филологический факультет МГУ. Работал в журналах "Советский Союз", "Знамя", "Дружба народов", издал более двух десятков книг и сотни критических статей. Говорит, что всегда чувствовал себя естественно в центре общественной жизни, абсолютно вписываясь и состоянием, и поведением в "социальный контекст", но никогда не примерялся ни к каким движениям и партиям.
Литературный процесс в России - суть жизни Льва Аннинского, его биография. В свою очередь, этот процесс неразрывно связан с трагической историей России, которую Аннинский изучает во всех ее сложностях и противоречиях.