Когда выходили "Застава Ильича" и "Июльский дождь", даже весьма неглупые критики пеняли ему за раздерганность, фрагментарность фабулы, за неясность идейного посыла - все пытались примерить реальность его картин к советской догме. А он тогда сделал в кино открытие, равноценное тому, что сделал в "Восьми с половиной" Феллини - и не случайно итальянский гений, почувствовав родственную натуру, захотел именно с ним встретиться в дни приезда в Москву.
Одним из первых в мире Хуциев научился кинокамерой улавливать не видимые глазу материи - состояния души. И персонажа - и целого общества. На генетическом уровне: для него всегда была главной тема сложных связей между поколениями - там нет однозначных ответов. Начавшись красноармейским дозором 20-х, "Застава Ильича" завершается встречей 23-летнего героя с его 21-летним, погибшим на войне отцом. Эта взбесившая Хрущева сцена пробуждала в зрителях бурю доселе спящих мыслей. Этим и напугала: партия требовала ответов кратких и непреложных, как лозунг. Сегодня фильмы Хуциева, ставившие в тупик и критиков и генсеков, прозрачно ясны и, как никакое другое кино, резонируют с нашим сегодняшним состоянием. Только то, что было разочарованием и вопросом, стало гротеском.
В отрегулированное кино конца 50-х, когда начинались съемки, "Застава" ворвалась весенним штормом. Он смывал лак официоза, заполнил экраны реальными голосами улиц, звуками радио и мощным разливом мировой культуры, которой, вопреки новейшим представлениям, жила Москва. Жила театром, спорила о фильмах и книгах. Была пропитана Пушкиным, Шубертом, Альбенисом, Монтаном, Окуджавой, "Тбилисо", Маяковским... И Первомай был огромным семейным праздником. Он снят документально и при этом поэтично - так никто еще не снимал. Отрепетированные колонны и вдохновенные взоры были, а вот такой счастливой сутолоки - никогда. Как громивший картину Хрущев сумел не разглядеть этой неподдельной любви к городу, к стране и ее неказистому быту, к ее трамваям, коммуналкам, гитарам?! Это кино и отражало жизнь и добавляло ей света, оно излучало любовь - и ее пробуждало.
Время добавило непредусмотренную горькую ноту. С его дистанции видишь, как этот быт, иерархия приоритетов отличаются от новорусских. Не тем, что уже нет очередей за квасом. Вы можете вообразить персонажей какой-нибудь "Да и да", читающих Пушкина - потому что душа просит?
Конечно, Хуциев - художник "городской". Он певец Москвы, где люди дышали искусством и занимали пятерку, чтоб пойти в театр. Певец интеллигенции 60-х. В "Заставе Ильича" ему удалось сохранить навсегда аромат "оттепели". Ее суть - шквал надежд. Словно воспетая Маяковским "весна человечества" пришла снова - уже навсегда. Режиссер не боялся остановить картину на полчаса, врезав в нее съемки в Политехническом: люди слушают поэтов. Такие вечера никогда уже не повторялись: порыв полыхнул и угас. Я понимаю, почему Хуциев не мог резать этот эпизод, прервать поток концентрированных надежд и счастья видеть эти глаза и лица. Он выбирал стихи самые важные, взрывные и - да, подрывные! "Я не верю, что это винтики с грозным космосом побратались!" (Рождественский). "Но что делать, если в схватке дикой всегда дурак был на виду?" (Ахмадулина). Пересматривая поблекшую, слишком контрастную копию фильма, я подумал: с такой картины не сделаешь цветной ремейк. Это фильм не о событии. Он об эпохе, о стране, которой больше нет. Это нам послание из советской Атлантиды. С царапинами и рваными краями.
"Июльский дождь" образует с "Заставой" дилогию. В нем все оттуда - и обилие звуков того радио и тех песен, и образы Возрождения, и обрывки классики, которой поверяется ценность всего, чем живем. Это одна драма в двух актах, драма иллюзий взлетевших - и облетевших. В "Заставе" с ее ликованием молодости герой еще очень смутно ощущал дефицит важного для жизни витамина: то романтически идеальное, что жило в музыке и поэзии, тонуло в пошлости назиданий старших и трепа ровесников. В "Дожде" треп уже заполнял жизнь, рациональный цинизм вытеснял романтику, и она осталась, как улыбка Чеширского кота, только в голосе незнакомца, который все звонил героине. Этот кочующий по стране голос - все, что осталось от Политехнического. С обладателем голоса уже страшно встретиться - разобьются последние иллюзии.
Сегодня еще яснее, что за всю советскую и постсоветскую историю у нас была одна твердая точка отсчета: война. Там безусловно все: мужество и трусость, дружба и предательство, смерть - и чудо, что выжил. Война в обеих картинах - камертон, единственное, что не терпит цинизма. В финале "Июльского дождя" на 9 мая собрались фронтовики. Кто-то еще обнимает однополчан, а вот эта женщина уже никого не дождалась, тихо сидит на приступочке. И последние кадры: молодые лица. Молчаливо ждут чего-то. Возможно, того ответа на вопрос "Как жить?", которого не дождался герой "Заставы". И самый последний кадр: пацаненок глядит из-под локтя. Тоже ждет. Время дополнит картину: он так и не дождется. Все, что было живым и полным надежд, уйдет обратно в лозунг, плакат, в георгиевскую ленточку на "Хиндае".
А у Марлена Хуциева есть еще "Весна на Заречной улице". И "Два Федора", и "Послесловие", и "Бесконечность"... И много лет ждем его "Невечернюю". И надежды, вопреки всему, живут.
Эти беседы состоялись в разные годы и по разным причинам не были опубликованы. Начались они, когда в 2007 году съезд кинематографистов избрал Марлена Хуциева своим председателем, и он поделился с нами своими планами на новом посту. Но события пошли по другой колее: решения съезда были дезавуированы. Потерял актуальность повод для беседы, но остались актуальными мысли, высказанные тогда мастером. Потом беседа продолжилась, когда Хуциев показал в редакции фрагменты своей не законченной "Невечерней". И многое из сказанного осталось ждать, пока выйдет фильм. Но ожидание затянулось.
Марлен Мартынович, ожидание вашей "Невечерней" затянулось до бесконечности. Расскажите о ней немного.
Марлен Хуциев: Если бы я работал в привычных условиях, она давно была бы готова. Ведь это легенды, что я долго снимаю. У меня промежутки длинные, но есть только три фильма, которые шли действительно долго. "Застава Ильича" не могла пройти из-за бесконечных поправок, и я переснимал целые сцены, чтобы сохранить мысль, ради которой все делалось. "Бесконечности" помешал дефолт. И теперь "Невечерняя": неточно были выделены деньги. Сначала была пьеса, и мне сказали: "Это говорящие головы!". И выделили минимальную сумму. А там Севастопольская оборона, историческая обстановка и атмосфера - какие там говорящие головы! Дело затянулось, и я сейчас больше стою, чем работаю.
Известно, что сюжет связан с Чеховым и Толстым.
Марлен Хуциев: Да, но это не из серии ЖЗЛ. Там две встречи: Толстой навещает Чехова в больнице, а потом Чехов навещает заболевшего Толстого в имении графини Паниной. Естественно, они обсуждают то, что их волнует. Меня поразил сам факт: к молодому писателю пришел Саваоф, Юпитер нашей литературы!
Вас не останавливает, что сегодня у фильмов из истории культуры почти нет шансов пробиться на экраны?
Марлен Хуциев: Есть такая тенденция - забыть о том, что было до нас. Но даже если возникает такая попытка, надо ее пресекать. Потому что это питает наши души. Культура - основа жизнеспособности нации. Простите за некоторый пафос, но я так думаю.
Но чтобы культура выполняла свои функции, ею должны заниматься те, кто овладел культурным багажом. А в кино часто приходят люди, которые и не ставили перед собой таких задач, бравируют невежеством.
Марлен Хуциев: И живут под людоедским девизом "Все умрут, а я останусь"? Конечно, у художника должны быть не только права, но и обязанности. Сегодня одна из важнейших задач: вернуть искусству достоинство и достойное его место.
Нужны ли какие-то механизмы регулирования того, что можно и чего нельзя в искусстве?
Марлен Хуциев: Уверен, что нужны. Одно мое интервью так и озаглавлено: "Общество должно иметь право на запреты". Вот младенец. Стоит раскаленная плита. Мы же не позволим ему к ней тянуться!
Нарушение прав ребенка!
Марлен Хуциев: Даже в дикой природе эти процессы регулируются. Конечно, регулирование нельзя доводить до абсурда, как это было при советской цензуре, когда повсюду видели аллюзии. Правда, теперь во всем этом винят студийных редакторов, что неверно. Но вот их больше нет - и столько пошло в кино элементарной неграмотности! Они выполняли свою очень честную и необходимую функцию.
Вы верите в возможность вернуть традиции киносообщества - ощущение общего дела, споры, атмосферу товарищества? Теперь каждый взращивает свое дерево, а леса, т.е. кинематографа как национального культурного феномена - нет. С другой стороны, считается, что Союз кинематографистов как советское изобретение умер естественной смертью.
Марлен Хуциев: Не могу согласиться, что это советское изобретение. Идея Союза кинематографистов отнюдь не была спущена сверху. Это была инициатива наших замечательных режиссеров, моих старших товарищей - Пырьева, Ромма, Юткевича и других крупнейших мастеров кино. И я никак не могу считать творческий союз формацией, которая была угодна ЦК КПСС, ничего подобного! Творческие люди восприняли эту идею с большим энтузиазмом. И жизнь в союзе была крайне насыщенной и интересной. Благодаря союзу у людей разных кинопрофессий появилась возможность общаться, проходили семинары, накаленные дискуссии. А когда власти враждебно принимали тот или иной хороший фильм, союз чаще всего умел его отстоять.
Там было организовано общение с нашими зарубежными коллегами. Там старшие поколения шли рука об руку с молодыми. Там шла жизнь, это был центр пересечения наших профессиональных связей. Я всегда приходил туда с радостью, мне было интересно. Это не только наш клуб, союз - гораздо более широкое понятие. И по идее, он должен вмешиваться и в сегодняшний кинематографический процесс. Не только в области финансового обеспечения, но и в творчестве. Мы же видим, что творится на сегодняшних экранах, какие фильмы выходят и о чем они! Надо вернуть кинематографу достойное его место в обществе. Смотрите, ведь зритель уже стал привыкать к плохому сериальному кино, и если учесть состояние нашего образования и просвещения, то в этом процессе распада общей культуры, боюсь, скоро наступит "точка невозврата".
Когда я только входил в профессию, у нас не было противоречий между поколениями. Нас волновала повседневная жизнь страны, и мы старались это выразить в фильмах. А сейчас людей кино чаще заботит другое: показать себя, безотносительно к реальным проблемам общества. Продемонстрировать формальное мастерство, а заодно заработать. Даю вам слово, что прежде, начиная картину, мы меньше всего думали о заработке.
Может, потому, что на кино тогда особенно заработать было нельзя?
Марлен Хуциев: Не знаю, возможно. Но была традиция: после премьеры мы переходили в малый зал и там ее обсуждали - абсолютно нелицеприятно, но при этом дружески. И никто ни на кого не обижался. Была интересная творческая жизнь, которая очень помогала в профессии.
Но советская власть не слишком была заинтересована в художественном анализе своих пороков. Сейчас вроде бы свобода, но именно теперь вся эта творческая жизнь иссякла.
Марлен Хуциев: Вот и задача наша - вернуть эту озабоченность кинематографа делами всей страны. Если руководители страны серьезно задумаются о том, какую роль может сыграть кинематограф в ее жизни. Кино многое может сделать для общества, может помочь стране. И это отнюдь не утилитарный подход. Русская литература никогда не стояла в стороне от общественных процессов. Нам надо думать, что противопоставить "модным" течениям в кино: массированному показу жестокости и насилия, секса на грани порнографии - разве этим мы были сильны? И неправда, что в СССР все фильмы делались по принципу "Чего изволите?".
Однако были утвержденные тематические планы.
Марлен Хуциев: Конечно, были темы, которые спускались "сверху". Тогда государство было продюсером - так ведь и теперь любой продюсер определяет тематику фильмов. Но в основном тематический план верстался из авторских, режиссерских заявок. Заявки принимались или нет - но не только по признаку лояльности, но и согласно художественным достоинствам.Когда я снимал картину, мне никто не указывал, каких брать актеров и что мне делать. Худсовет обсуждал, высказывал свое мнение, но чтобы мне навязали - такого не было. С первой картины - не было. И пока я снимал, я был абсолютно свободен. В рамках производственного плана и бюджета. Потом, конечно, могли возникнуть сложности с цензурой, но такого диктата, как сейчас, когда продюсер определяет все, - не было.
Тема связи времен и поколений в ваших фильмах едва ли не главная. Ваши тревоги со временем утихли или окрепли?
Марлен Хуциев: Так ведь беспамятство торжествует! Смотрите: после распада СССР мы не сохранили никаких символов советской поры и вернули символы монархии - правильно ли это? Французы, пройдя кровавую историю революций, сохранили "Марсельезу", триколор и не стали восстанавливать королевский флаг с лилиями: реставрация - не лучший путь. Почему мы отвергли символ труда - серп и молот? И фильмы о людях труда исчезли. Не забуду потрясения, когда я попал с "Заречной улицей" на завод "Запорожсталь", - какие ребята там были! Как же можно такими людьми пренебрегать! Посмотрите, что за лица у нас на экранах! Что за профессии, или, скажем точнее, что за занятия у нас в чести! С улиц Москвы исчезли имена Чехова, Лермонтова, Герцена, Огарева, Горького... А как можно было отменить флаг, который победно завершил войну? Нельзя разрубать преемственность. Это даже при Советах понимали: вернули нашей истории и Суворова, и Петра Первого, и Александра Невского, появились хорошие фильмы о них.
Именно поэтому вы взялись напомнить о Толстом и Чехове?
Марлен Хуциев: Напомнить о нравственном законе, по которому они жили. Вот о чем забывать мы не можем - забвение опасно для жизни общества.