Бояшов: Отечественная рок-культура так и не стала мировым явлением
Илья, в книге "Джаз" вы собираете по всему миру события одного дня - 9 октября 1967 года, при этом уверяете, что день для описания выбрали случайно, вытянув из мешка одну из заготовленных бумажек. Не пожалели, что выпал именно этот день?
Илья Бояшов: Что касается "одного дня XX века", я специально создал подобную лотерею с бумажками, загадав - какой день вытащу, о таком и буду писать. Никакого сожаления при этом и быть не могло! Каждый день бытия человечества на Земле достоин самого пристального изучения. И для понимания той или иной эпохи любой ее день исключительно важен, ибо в нем неизбежно все отражается - и прошлое, и будущее...
В вашей книге нет главного героя, хотя действуют люди, достойные этой роли - например, Варлам Шаламов или Че Гевара. Почему?
Илья Бояшов: В идее "Джаза", которая представлена читателю, все герои дня 9 октября 1967 года равнозначны, ибо идея в следующем: Господь Бог есть Великий импровизатор-джазмен, а люди (неважно, "великие" или нет) - лишь ноты Великой Божественной симфонии. История есть бесчисленное количество переплетающихся друг с другом импровизаций, удивительнейшая музыка, смысл которой понятен только Творцу.
Героев своего романа "Танкист, или "Белый Тигр”" (по мотивам которого снял фильм Карен Шахназаров) вы называли символами войны - участниками мифа. В последнее время вы пишете о людях реальных - участниках достоверных событий. Значит ли это, что вам больше не интересно играть с мифами?
Илья Бояшов: Дело в том, что реальные люди (участники "достоверных событий") в той или иной степени заложники исторических мифов. Более того - истории без мифов вообще не существует. Осмелюсь утверждать: история, прежде всего, - потрясающий миф. Вокруг самых известных ее героев неизбежно складываются всякого рода домыслы, которые, благодаря стараниям "очевидцев" настолько прилипают к историческим личностям, что отделить от мифов истину становится совершенно невозможно. В этом трагедия профессиональных историков, пытающихся доказать "массам": и Распутин, и Сальери на самом деле были совсем не такими, какими их представляют. Но, увы, старания правдоискателей обречены на провал. Мифы торжествуют вечно. Так что моя игра с ними будет продолжаться до тех пор, пока я буду затрагивать старушку-историю: неважно, выдумываю ли я персонажей или беру их из жизни…
Вы написали о шестидесятых, восьмидесятых и девяностых - какое из этих десятилетий, по-вашему, важнее всего понять нам сегодняшним?
Илья Бояшов: Все важно, исключительно все! Любой век. Любое десятилетие. Любой день. Час. Любая минута. Такова импровизация Бога! В ней все исключительно современно - пусть даже речь идет о времени, в котором существовал Сократ. Меня всегда потрясала эта непреходящая современность - и в случае с галльскими походами Цезаря, и в случае с Великой Французской революцией.
Но сегодня многие обычаи, вещи и воззрения так быстро выходят из обихода - ничего "непреходящего" не остается. Вы не боитесь отстать от времени?
Илья Бояшов: Прежде всего, во все времена и во "все народы" современна природа человеческая. И она, эта человеческая природа, железно гарантирует: демократии будут сменяться тираниями, диктатуры - охлократиями и вновь демократиями, несмотря ни на какие "прогрессы". Как историк, уверяю: даже такие ревнители свободы, как американцы, однажды лягут спать при республике, а проснутся при Цезаре. И миру неизбежно явятся новые Робеспьеры. И Ленины тоже. Что же касается литературного творчества - для того, чтобы быть всегда современным, автору достаточно работать с историческим материалом. Беллетристу, пишущему о современности, нелегко: только-только он запечатлел сегодняшний "момент", как тот уже выходит из моды - милиция превращается в полицию, становятся непонятными новому поколению такие понятные нам вещи, как, например, "тамагочи" или "пейджер". А вот Х век уже никогда никуда не убежит, там уже ничего не изменится - и тот, кто пишет о нем, совершенно не рискует ни от кого и ни от чего отстать. Вот я и действую в исторической нише, которая всегда "современна".
А как на вас повлияли последние десятилетия?
Илья Бояшов: Видите ли, все эти годы я занимался исключительно собой и своей частной жизнью. Как там у Розанова - ходил в лес, собирал ягоды, делал из них варенье и пил с этим вареньем чай. "Проспал" и выплеснувшуюся на улицы перестройку, и девяностые. Да, честно говоря, "на улицу" меня никогда не тянуло и вряд ли уже с моим характером потянет.
В "Джазе" есть сюжет музыкального расхождения поколений: вы пытаетесь понять рэп по совету юного соседа, посадив его, в свою очередь, за рок-альбомы. Стала ли теперь рок-культура частью истории - или по-прежнему жива для вас?
Илья Бояшов: Увы! Мы живем в определенном отрезке времени и зачастую всей своей сущностью в нем и остаемся. У меня есть очень хорошие знакомые "шестидесятники", для которых музыка заканчивается на Чарли Паркере и Гленне Миллере с его оркестром. Они даже не пытаются заглядывать в шестидесятые-семидесятые годы: юность их прошла под бодрые звуки американского джаза, и они вольно-невольно "остались" в том времени - времени дядюшки Хэма, кальвадоса, твидовых пиджаков и т.д. Я же попал молодостью под обаяние шестидесятых-семидесятых… И вот результат - такая группа, как "Депеш мод", для меня звук пустой.
В вашей новой автобиографической повести вы рассказываете о том, как играли в группе "Джунгли" в начале восьмидесятых. Что нам сегодня, как вам кажется, важно понять об истории отечественной рок-культуры?
Илья Бояшов: Признаюсь вам: я очень скептично отношусь к отечественной рок-культуре. Беда в том, что, в отличие от русского авангарда в живописи, балета, театра, кино, творчества Стравинского, Шостаковича, Прокофьева, отечественная рок-культура так и не стала "мировым явлением". Впрочем, она и не могла им быть, изначально являясь некой "вторичностью", вольным или невольным подражанием действительному мировому культурному феномену XX века - английской и американской рок-музыке.
Она не сказала миру ничего нового: ни в смысле музыки, ни в смысле поэзии, ни вообще в энергетическом смысле. Вот поэтому и осталась на обочине, как и наш отечественный футбол. Ей (как и отечественному футболу) подходит очень точное определение - "местечковость". Знаю, о чем говорю. Я видел своими глазами становление "русского рока", сам был какое-то время, так сказать, внутри процесса. Но, когда понял, что "мировым явлением" этот процесс стать не может, потерял к нему всякий интерес.
Что же касается исполнителей русского рока, которых я до сих пор слушаю - среди них есть замечательные художники. Есть группы совершенно оригинальные, такие, например, как любимые мною "Ноль", "Агата Кристи", "Старый приятель"… Из старых команд очень люблю "Песняров". Грустно, что уже в Польше о них никто не знает. А повесть моя, конечно же, о том времени, в котором я был молод и все деревья вокруг были большими. Не более того. Но и не менее.
Текст публикуется в авторской редакции и может отличаться от вышедшего в номере "РГ"