Александр Титель поставил в Москве оперу Леоша Яначека "Енуфа"
История моравской крестьянки Енуфы, впервые рассказанная в пьесе Габриэлы Прейссовой "Ее падчерица" и воплотившаяся в 1904 году в опере "Енфа", именно благодаря музыке Яначека, переформатировалась из этнографической драмы о жизни горного села - в эпос. У Яначека вышла история распада патриархального крестьянского мира, огромного старого рода Бурыйев. Это настоящее самоуничтожение - с кровосмесительными связями, алкоголизмом, предательством любви, убийством незаконнорожденного наследника. Архаика соединилась здесь с символизмом, с темой греха и раскаяния, с бытом. Музыку оперы Яначек нагрузил и фольклорными мотивами, песнями, танцами, и резкой экспрессией кричащих вокальных речитативов, и лирикой, и "мистикой" - переливами перкуссии, видением Костельнички призрака. Обнаружились в "Енуфе" и следы русской оперы (Мусоргского, Римского-Корсакова), которой, как известно, Яначек был чрезвычайно увлечен.
К слову, "русский акцент" нового спектакля оказался буквальным: Александр Титель взял русский перевод либретто, мотивировав это желанием приблизить содержание оперы российскому зрителю. Мрачные народные драмы в духе Лескова, Толстого, Мусоргского - часть российской ментальности.
Между тем с артистами русский текст был проработан тщательно, звучало каждое слово.
Не пошел Александр Титель и по проторенному пути трактовки "Енуфы" в духе "власти тьмы". Вместо того, чтобы нагнетать мрак, он переместил мир моравского села в пространство абстрактного белого куба, внутри которого, как в компьютерном мониторе, разыгралась драма. Не из прошлого, не из настоящего - а та, что происходит с людьми во все времена. Сцену пересек поваленный ствол дерева, распадавшийся по ходу действия на части - метафора разрушающегося родового древа Бурыйев, на заднике - проекция водопада с жутковатой мертвенной компьютерной водой. Сценический антураж остался неизменным до конца, зато жизнь села ожила в подробностях. Льется пиво, ощипывают гусей, раскатывают тесто, несут мешки с картошкой - патриархальный ритм, возвращающий, как в природе, все на круги своя.
У Тителя эта сельская идиллия повторится в третьем акте, "безлично", как и природа, как огромный мир по отношению к человеческой судьбе - Енуфе, уже изуродованной в приступе ревности Лаци, преданной Штевой и лишившейся своего ребенка, которого утопила ее мачеха Костельничка. Поразительно, как Титель придумал и держит в этом спектакле пропорцию - обаятельного, безличного деревенского мира с танцами, песнями, праздниками, с музыкальной бандой (аккордеон, скрипка, кларнет, бубен), - и личной трагедии Енуфы и семьи Бурыйев, разыгрывающейся крупным планом. И здесь режиссер акцентирует трагизм каждой судьбы: ревность Лаци (Николай Ерохин), рассекающего наточенным прямо на сцене ножом лицо Енуфы, отвергнутая любовь Енуфы (Елена Гусева) к Штеве (Нажмиддин Мавлянов), страшная, мрачная власть Костельнички (Наталья Мурадымова) над падчерицей, родившей от Штевы незаконного ребенка. Образ церковной дьячихи в исполнении Мурадымовой наливается в спектакле античным трагизмом: героем управляет бессознательная сила - рок. Ее Костельничка в черных одеждах, мощная, резкая, исступленно желающая скрыть позор Енуфы, впадает в безумие, топит ребенка. Сознание ее мутится видениями призрака. Ее финальная сцена - покаяние перед Енуфой.
Для Тителя важна эта, по сути, вагнеровская коллизия - прощение и искупление в любви. Не случайно и в оркестровой партитуре Яначека сверкают вагнеровские краски. Правда, того градуса экспрессии, какой достигают в этом спектакле артисты, оркестр пока еще не набрал. Между тем работа Бражника тщательная, дающая возможность певцам переключиться от вокальной экспрессии к фольклорным песням или молитве и почувствовать нюансы яначековского языка, наполненного в том числе и знакомыми интонациями русских опер. От этого "Енуфа" на московской сцене выглядит совсем не чужой. И есть надежда, станет у нас не менее популярной, чем в мире.