1 апреля поэту Валентину Берестову исполнилось бы 90 лет
Одна, крошечная и уже пожелтевшая, называется "Приключений не будет", а издана в 1962-м, в год моего рождения. Вторая, большая и красивая, называется "Первый листопад" и вышла в 1987-м, в год рождения моей дочки.
В июне 1996 года, отправляясь на встречу с Валентином Дмитриевичем, мы с дочкой взяли с собой "Первый листопад". Встречались мы в Переделкино, и Валентин Дмитриевич написал на книжке: "...в чудесный день в доме Чуковского... Дети пляшут и поют соловьи..."
А до этого мы виделись на вечере Новеллы Матвеевой. Валентин Дмитриевич вел этот вечер. В паузах между песнями, которые пела Новелла Николаевна, он рассказывал как всегда что-то щедрое, лирическое и смешное, давая возможность чуть-чуть отдохнуть исполнительнице. Новелла Николаевна сидела на сцене в простонародной косынке, испуганно прижав к себе гитару, и с благодарностью глядела на своего друга.
А потом еще был короткий разговор по телефону. Валентин Дмитриевич приглашал меня к себе, но я куда-то уезжал и мы больше не встретились.
После ухода Валентина Дмитриевича я познакомился со многими людьми, которые близко его знали. Все они были в чем-то главном очень похожи на Берестова. Их объединяли не только любовь к поэзии и детям, но и глубочайшая порядочность и такая же ранимость. И тут нельзя не вспомнить о Елене Михайловне Кузьменковой, главном библиотекаре Российской государственной детской библиотеки. Мне кажется, что портреты таких людей, как Валентин Берестов и Елена Кузьменкова, должны были бы встречать детей у входа в главную библиотеку страны, ведь они всю жизнь посвятили детской литературе.
Елена Михайловна была родом из Вологды, училась в Ленинграде, работала на Камчатке. Она стала автором первой научной работы о Берестове в ту пору, когда в литературных кругах его всерьез почти никто еще не принимал - в середине 1960-х. Тогда 37-летний поэт подарил Лене книжку с шутливой надписью: "Крупнейшему исследователю сочинений этого автора с глубочайшим почтением и трепетом".
Елена Михайловна Кузьменкова пережила Валентина Дмитриевича всего на четыре года, но успела провести первые Берестовские чтения и создать Литературный центр Берестова, который потом на протяжении многих лет работал с архивом поэта, издавал его книги, проводил вечера и конференции. Одним словом, хранил память.
Увы, десять лет назад Литературный центр Берестова был упразднен: в огромном здании главной детской библиотеки на Калужской площади ему более не нашлось места (архив центра был передан московской гимназии N 1565, где теперь работает музей "В.Д. Берестов и его окружение").
Мне до сих пор кажется, что это было неправедное решение. Без памяти о Валентине Берестове, без полноценного культурного центра его имени наша детская литература теряет свой камертон порядочности.
...Однажды Елена Михайловна Кузьменкова передала мне свои воспоминания о Берестове, и сегодня перед вами один из фрагментов этой рукописи, а также малоизвестные стихи Валентина Дмитриевича.
Я, третьекурсница Ленинградского института культуры, писала курсовую работу о творчестве молодого талантливого поэта Валентина Берестова. И вдруг он в Ленинграде, в Доме детской книги. Нас познакомили. От смущения не решаюсь поднять глаза, и это смущение не отпускало все три часа, пока мы бродили по городу, пили кофе с миндальными пирожными, а я, вся превратившись в слух, впитывала стихи и удивительные рассказы об археологических раскопках. Потом, лет через двадцать, Валентин Дмитриевич сказал: "Так и запомнился твой профиль с опущенной вниз головой..."
Шли годы. Мы терялись, потом снова находили друг друга. И всегда у меня было чувство трепета перед большим талантом и удивление, что он помнит и звонит сам, читает новые стихи, с неизменной доброжелательностью приглашает на свои выступления.
Однажды, когда он уже неважно себя чувствовал, я сопровождала его на одно из таких выступлений перед детьми. Мы приехали на электричке в Боровск.
Вечером разместились в гостинице, договорившись утром прогуляться по зимнему городку. Утром стучусь в номер и вижу Валентина Дмитриевича, сидящего на застеленной кровати в пальто, в шарфе, в шапке. Оказывается, он так всю ночь просидел, потому что форточка не закрывалась, а на улице минус 25.
- Что же вы не сходили к дежурной - она бы вас переселила!
- Да неудобно как-то. Ничего, ничего. Пойдем, я уже готов...
Елена Кузьменкова
Сидел смущенно в обществе лжецов.
Молчал. Словечка вставить не пытался,
И не заметил сам в конце концов,
Как, не сказав ни слова, изолгался.
1968
Костик
Кто помнит о Костике,
Нашем двоюродном брате,
О брате-солдате,
О нашей давнишней утрате.
Окончил он школу
И сразу погиб на войне,
Тебе он припомнился,
Мне он приснился во сне.
В семейных альбомах
Живет он на карточке старой,
Играть не играл он,
Но снят почему-то с гитарой.
И что-то важнее,
Чем просто печаль и родство,
Связало нас всех,
Кто еще не забыл про него.
1968
Руки твоей прикосновенье -
И стала радостью беда.
"Неповторимое мгновенье!" -
Успел подумать я тогда.
Но знал, что будет вспоминаться
Неповторимый этот миг
И повторяться, повторяться
В воспоминаниях моих.
1969
Поцеловала. Села. Он садится.
Глядят, не видя, в сторону мою.
Для них, больших, я что-то вроде птицы,
Нечаянно присевшей на скамью.
По радио сказали: лёд с верховья
Уже идет. Я ледохода жду.
И что мне эти двое с их любовью!
Не стыдно, так целуйтесь на виду.
А по льду вешки всё маячат,
Блестят следы полозьев и колес.
И страшно мне, что на скамейке плачут
Он и она. И не боятся слез.
1969
О чем поют воробушки
В последний день зимы?
- Мы выжили, мы дожили,
- Мы живы, живы мы!
Милитарист
Что-то грустно. На сердце тоска.
Не ввести ли куда-нибудь войска?
1979
Старая орфография
И снова Русь зовут святою.
Санкт-Петербург возник опять.
Нет только ижицы с фитою,
"И" с точкою и буквы "ять".
Крушили вечные устои,
Спешили всё ломать и мять.
А свергли ижицу с фитою,
"И" с точкою и букву "ять".
1992