Сибиряки рассказали о встречах с Александром Солженицыным
.jpg)
Желающих увидеть Александра Солженицына и поговорить с ним было очень много. Однако давать пресс-конференции он не стремился. В Новосибирске, например, пробыл всего один день, главным образом в Академгородке.
- Он поехал туда прямо с вокзала, чтобы прочитать лекцию. Народу набилось столько, что многие расселись прямо на ступеньках аудитории, - вспоминает писатель Геннадий Прашкевич. - А после была другая встреча, на которую смогли попасть немногие, - ее устроил директор Института ядерной физики Александр Скринский.
В селе Овсянка Красноярского края состоялась его встреча с Виктором Астафьевым.
- Меня поразила в Александре Исаевиче его естественная русскость. И дело не только в том, что Солженицын в разговоре нарочито избегал иностранных слов. Я понял, что русский человек и писатель "там" острее и тоньше чувствует Россию, чем многие из нас, никогда родину не покидавшие, - отмечал тогда Астафьев.
А в Омск Александр Солженицын приехал во второй раз. Но в 1950-м, когда его пересылали по этапу, город он так и не увидел.
- Меня заталкивали в "воронок", куда-то везли, - вспоминал писатель. - Я даже не знаю, где эта тюрьма находилась. Понял только, что далеко от вокзала.
В июле 1994-го он провел в Омске четыре дня. Встречающих гость поразил своей хорошей физической формой (писателю было 75 лет). Журналисты не поспевали за его быстрыми шагами. Общаться мог часами, не проявляя усталости. При этом писатель внимательно, не перебивая, слушал всех собеседников.
- У него были удивительные грубые, можно сказать, батрацкие руки, - вспоминает омский краевед Владимир Селюк. - За эти дни он раздал множество автографов, расписывался только на своих книгах. При этом обязательно уточнял имя и отчество человека, которому подписывал издание.
Встречу с писателем устроили в Концертном зале. Когда он появился, раздались крики: "Долой диссидентов!" Но большинство было настроено к писателю дружелюбно, и протестующих вывели из зала. Начался диалог.
- Я сторонник того, что провинция здоровее столицы, - это я говорил всегда, - подчеркнул Солженицын. - Именно по глубинке можно оценить страну. Нынешние встречи с людьми дают надежду на духовное возрождение нации. Я мечтаю о том времени, когда в России будет сорок городов, по культуре своей равных столице, предоставляющих своим гражданам и юношам все необходимое.
Писатель признавался, что перед приездом в страну не собирается общаться с представителями власти. Однако для омского губернатора сделал исключение. Возможно, потому, что за плечами того был опыт работы в Казахстане. Как раз в тех местах, где Солженицын находился в качестве узника.
- В день его приезда в Омск, на пороге моего кабинета появился симпатичный, высокий молодой блондин. "Ермолай - сын Александра Исаевича, - представился он. - Отец хотел бы с вами встретиться", - вспоминает экс-губернатор Омской области, президент регионального общественного фонда "Духовное наследие" Леонид Полежаев. - Я был рад такому повороту событий. Встречу организовали в доме-музее художника Кондратия Белова. Уютная обстановка, самовар, бублики. Все, что нужно для спокойной, несуетной беседы.
По словам Полежаева, Солженицын был высок, сухопар и моложав для своего возраста. Открыт и приветлив. На плече - полевая командирская сумка. Такие были у офицеров-артиллеристов. Судя по потертой коже, он с ней не расставался много лет.
Сначала разговор шел о судьбах мира и страны. Потом - о лагерях и зонах, маршрутах и этапах политических заключенных.
- Он спросил про Экибастузскую ТЭЦ, строительство которой описал в "Иване Денисовиче". Я ответил, что она и сейчас стоит на месте бывшего огромного лагеря, рассчитанного на семьдесят тысяч заключенных. В их числе был и Александр Солженицын, - рассказал "РГ" Полежаев.
Здесь, в зоне Карлага, строился угольный комбинат. По иронии судьбы директором ТЭЦ был назначен соратник Сталина Георгий Маленков, которого в 1957 году после дела об "антипартийной группе" вывели из состава ЦК, а в 1961-м и вовсе исключили из партии.
Недалеко от Байконура располагалась еще одна зона - Степлаг. В безводной пустынной степи десятки тысяч людей строили медеплавильный завод и будущий город Джезказган. Здесь произошло крупное восстание зэков, которое организовали фронтовики, попавшие в лагерь после освобождения из фашистского плена, и которое закончилось кровавой бойней. Но до выхода в свет книги "Архипелаг ГУЛАГ" почти никто об этом не знал. Люди, оставшиеся в живых после подавления восстания, давали подписку о неразглашении, и молчали - молчали десятилетиями. Только Солженицын решился нарушить это молчание.
- Я рассказывал ему, что работал в тех местах. Но теперь там уже ничего нет - ни бараков, ни могильных крестов. Все сравняли с землей бульдозерами. Остались только квадраты из засыхающих деревьев, прежде обрамляющих лагерные территории по периметру, - вспоминает Полежаев. - А он записывал все на свои листки.
По словам экс-губернатора, писатель считал грубейшей ошибкой проведение в России приватизации. Был противником революций и вообще резких движений. Полагал, что все преобразования надо делать вдумчиво, поступательно. Мыслил не годами, а десятилетиями. Говорил, что моделью развития страны могло бы стать российское земство, ставил в пример реформы Александра II. Досконально знал механизм земского устройства.
- Это был хороший, исключительно русский опыт, максимально приближенный к ментальности народа, подкрепленный законодательной базой, - считал Солженицын. - Конечно, механически перенести его из XIX века вряд ли возможно. Но принципы земства можно использовать в виде основ современного самоуправления.
Солженицын вспомнил и о своей ссылке в приаральскую Кзыл-Орду, куда его отправили после заключения. Рассказал о том, как учил математике сельских ребятишек. На прощанье подарил Полежаеву две свои книги, изданные в США на русском языке.
- После приветствий и чая мы уединились, - продолжает Леонид Полежаев. - Он достал пачку листков-четвертушек. И потом постоянно на них что-то записывал мелким бисерным почерком, почти не поднимая головы, когда я начинал говорить. На мой немой вопрос по поводу листков ответил: "Это привычка с тех времен. И бумагу экономишь, и прятать легче".
Воспоминания об омском остроге Солженицын запечатлел в романе "Архипелаг ГУЛАГ":
"Омский острог, знавший Достоевского, - не какая-нибудь сколоченная из теса наспех ГУЛАГовская пересылка. Это екатерининская грозная тюрьма, особенно ее подвалы. Не придумаешь лучших декораций для фильма, чем камера здешнего подвала. Квадратное окошечко - это вершина наклонного колодца, там, наверху, выходящего на поверхность земли. По трехметровой глубине этого проема видно, что тут за стены. И потолка-то в камере нет, а глыбой нависают сходящиеся своды. И мокра одна стена: насачивается вода из почвы, подтекает на пол. Утром и вечером здесь темно, ярким днем - полутьма. Крыс нет, но чудится, что ими пахнет. И хотя своды свисают так низко, что до них местами достаешь рукой, - умудрились тюремщики и сюда встроить двухэтажные нары, нижний настил едва над полом, у щиколотки".