В России впервые поставили балет Рудольфа Нуреева
Прославленный балетный беглец из СССР, первый в триаде Нуреев - Макарова - Барышников, вернулся в Россию несколько десятилетий назад, в разгар перестройки. В нем признали великого танцовщика, во многом изменившего в ХХ веке представления о балете. Но его постановки до сих пор не могли проникнуть на отечественные сцены. Основную их часть составляют переработки русских классических балетов, слишком радикально отличающиеся от тех, что приняты у нас, и вызывающие смешанную бурю чувств: от негодование и ярости до упреков в непрофессионализме.
Постановочная работа раскрывает метод мышления, и нуреевские балеты демонстрируют пропасть, до сих пор существующую между ним и российским балетным миром. Ту пропасть, от которой он бежал в 1961 году, совершив знаменитый "прыжок к свободе". Нуреев, родившийся за тысячи километров от столиц, не попавший в сито отборщиков столичных балетных школ, выученный в захолустной Уфе старой танцовщицей императорских театров, в знаменитом Вагановском училище провел всего три года и еще столько же - в труппе Кировского театра.
Он не успел усвоить те вековые представления об академизме, которые в балете обычно впитывают в раннем детстве и проносят в нетленном состоянии до смерти. Поэтому его взгляд на классику лишен безмятежности и уверенности в совершенстве вечности - он лихорадочен и буен, как лихорадочен и буен был путь в большой балет мальчишки с большой дороги. Вырвавшись из-под надзора суровых ленинградских педагогов и высокомерных старших партнерш, Нуреев представил миру русское классическое наследие как собственный гигантский монолог. Другие в нем нужны лишь для того, чтобы у него было время перевести дыхание и сменить костюм. Но исполнительский дар Нуреева стоил того, чтобы следить за ним, не отрываясь, на протяжении стандартных трех актов классических балетов.
При внимательном рассмотрении оказывается, что и постановочный талант этого полусамоучки был неординарным. В своих балетах он оставлял минимум времени на мимику, жесты и прочие драматургические излишества старины, со звериной ненасытностью нашпиговывая танцами каждую секунду сценического действия. В "Дон Кихоте" даже традиционно "пешеходные" Дон Кихот и его оруженосец Санчо, превращенный в монаха-расстригу, кажется, только усилием воли сдерживаются, чтобы не пуститься в пляс.
Нуреева только забавляют физические ограничения - он заново сочиняет сольные номера даже второстепенным персонажам, начиняя их такими трюками, будто сам собирается выходить в каком-нибудь танце тореадоров или фанданго. Партнершам-балеринам он бросает вызов, предлагая балансировать на пуантах там, где дискомфортно сохранять вертикаль даже на полупальцах. Ну, а мужские партии превращает в фейерверк... При этом руки, корпус и ноги могут жить не в согласии, как это задано русской школой, а будто в конфликте друг с другом, превращаясь в координационные головоломки.
Исполнение этих текстов и сегодня под силу немногим. Тем не менее балеты Нуреева благодаря его ученикам, сегодня стоящим во главе многих балетных компаний, все шире распространяются по миру, обретая новых первоклассных исполнителей и почитателей. Но в России прорваться к зрителю им сложнее всего - практически любой отечественный театр обладает своим комплектом классики, нередко гораздо менее квалифицированным, чем нуреевский, но зато привычным. Для артистов театра Станиславского, наследников собственной плодотворной традиции, "Дон Кихот" стал серьезным вызовом - еще несколько месяцев назад они танцевали среднестатистическую московскую редакцию. И все сомнения, которые десятилетиями сопровождали в России обсуждения балетов Нуреева, отразились на премьере - освоить большие пируэты на пуантах и немыслимые балансы оказалось гораздо легче, чем найти правильную интонацию.
"Дон Кихот" пока то впадает в пафос, то в излишнюю суровость, лишь временами обретая ту иронию и порой сарказм, которые отличают версию Нуреева. Но шарм и естественное брио Эрики Микиртичевой (Китри), упорство в преодолении трудностей Дениса Дмитриева (Базиль), благородный академизм Марии Бек (Повелительница дриад), техническая свобода Жанны Губановой (Амур) позволяют поверить в то, что стремление Лорана Илера увидеть в России балет Рудольфа Нуреева стратегически верно.