Пьеса из самых хрестоматийных. Ее давно утрамбовали в пару-тройку школьных формул, ее "проходят" в обязательной программе, и поэтому, заучив наизусть цитаты, никто ее всерьез не читал. Школа привила к ней аллергию, одно ее название навевает скуку, и театры "Грозу" ставят реже других шедевров величайшего русского драматурга. Константинопольский заново перечитал драму о "темном царстве" - открылся ее пророческий смысл. Словно драматург знал, что Россия будет снова и снова проваливаться обратно в мир Феклуш и богомольных Барынь, Салтычих и новых Кулигиных, которых нужно винтить, чтоб мозги не распускали.
Кабаниха теперь хозяйка ресторации, ходит по залам, дежурно улыбается клиентам. С этой наклеенной улыбкой закоренелого садиста она не расстанется ни на миг, и даже пилить невестку будет, профессионально ощерившись (выразительная работа Виктории Толстогановой). Тихон, ее безвольный сын, - в том ресторане охранник (Василий Буткевич). Дикой (Алексей Макаров) стал мэром приволжского городка - сладко жмурится телекамерам и параллельно отчитывает вернувшегося из Англии племянника Бориса (Сергей Городничий). Барыня теперь депутатша Александра Барыня, пугает народ божьими карами и предвыборными плакатами "Ешь, молись и почитай старших" (колоритная Алиса Хазанова); ее сопровождают два амбала, ряженых казаками. Странница Феклуша дослужилась до гастролирующей звезды телешоу "Битва экстрасенсов" (Мария Шалаева), изобретатель вечного двигателя Кулигин (Иван Макаревич) докатился до рэпа и зеленых человечков с летающей тарелки, не уважает Оксимирона, но приветствует Ломоносова.
И удивительное дело: лексика, речевые обороты времен Островского, которые в школе казались канувшими в вечность, теперь уже не пахнут пылью и отдают не архаикой, а сегодняшней ненормально пестрой улицей. Они в нашу современность легли так же органично, как угнездились там деловитые наслоения нашего века. Девайсы и селфи в фильме уживаются с воплями о геенне огненной, электронный браслет надевают на Катю Кабанову, чтобы блудница не гуляла, а танцующие пришельцы гармонируют со странами, где люди с песьими головами. Все выглядит очень органичным, потому что в этой чертовой смеси достижений закордонных наук с родимыми вековыми верованиями мы и живем теперь. И депутатши в телевизоре толкают речи прямиком из Островского, словно в школе и впрямь учили "Грозу" наизусть. И все то же разделение функций: для черни - геенна и свечка, для себя - заговорщицки: "может, по рюмочке пропустим?". Все заняты своими историческими ролями, и каждый сверчок знает свой шесток.
Кто-то, возможно, примет все это за капустник. При всем драматургическом озорстве и принципиальном отсутствии звериной серьезности для меня это довольно горький фильм, калейдоскоп смыслов которого невозможно, да и не хочется вербализировать. Это картина эмоций. Ее чувственная логика выдержана в точном соответствии с истиной: застрявшая в безвременье драма повторяется как зловещий фарс. Ее композиции то ироничны, то символичны, то гротескны, то откровенно театральны, но всегда обусловлены живым чувством. Фильм этот снят не для каких-то педагогических задач, а оттого, что уже невозможно не излить ту самую тоску по разуму, которая порождала и драмы, и даже комедии Островского, - но эта тоска окрепла и стала невыносимой. То, что было выражением жизненных установок темных времен, стало абсурдом наподобие "оскорбления чувств верующих" - жупела, который идет в ход по поводу и без повода. И если раньше оскорбившему могли ворота дегтем вымазать, то теперь всем миром будут троллить эс-эм-эсками, пока не затравят насмерть. Потому что общество обзавелось интернетом и стало бешено активным. Технический прогресс припудрил застарелые язвы и сделал их гламурнее, в ночи темного царства лихорадочно светятся мобильники, фонарики и колесо обозрения, но на душе светлее не делается.
А что же, по Добролюбову, "луч света"? Луч надежды в век Островского, Катерина всегда была в этой пьесе самым проблемным звеном. Ее светлый образ вытягивали в сколько-нибудь объемное состояние только очень умелые актрисы - если в труппе нет Катерины, способной потрясать одним взглядом, "Грозу" лучше не ставить. Ее метания, ее идефикс быть честной перед людьми и богом в проворовавшемся, на лжи и ханжестве построенном царстве находились в конфликте со святой национальной традицией и всегда воспринимались как прекраснодушная условность, почти публицистика. Сегодня, когда надежды Островского давно пошли прахом, ее экзальтация и впрямь выглядит архаикой. Режиссер фильма на эту роль взял совершенно прекрасную Любовь Аксенову, и в кульминационных сценах она поднимается до чистейшего трагизма, но свет души Катерины, даже подкрепленный патетической музыкой (она, к слову, в фильме хороша), все равно выглядит абстрактным, неземным, оторванным от любой реальности - и "той" и "этой". Поэтому гибель героини Константинопольский аранжирует со значением и поэтически сильно: прощаясь с темным царством, она не бросается с обрыва, а тает в речной дымке как мираж, привидевшийся и нам, и самому драматургу.