История сражения с ковидом, рассказанная врачами столичной клиники
Что там будет дальше - никому пока не ведомо. Может быть, пандемия отступит и тогда больница продолжит работать в своем обычном "мирном" режиме. Может быть, нахлынет новая волна, и тогда коллектив, накопивший уникальный опыт, снова будет мобилизован на войну. Самые авторитетные эксперты избегают делать прогнозы на сей счет.
А пока будет справедливо вспомнить, как шла эта война, которая для трех тысяч сотрудников больницы номер пятнадцать продолжалась ровно одиннадцать месяцев, и только сейчас они покинули передовые позиции, "отведены в тыл".
Здесь приведены свидетельства непосредственных участников этого сражения.
20 марта 2020 года нам поступило указание срочно перепрофилировать больницу. На все дали срок одну неделю. Учились на ходу. Как создавать шлюзы? Как правильно пользоваться средствами индивидуальной защиты? Ведь прежде никто с этим не сталкивался. Бахилы, очки, носки, рубашки - все было в диковину. Репетировали. Тренировались. Пытались узнать, как со всем этим управлялись наши коллеги за границей, где пандемия началась раньше.
Организовали одно большое приемное отделение и еще одно поменьше - в родильном доме. На ходу налаживали взаимодействие со службой скорой помощи, с нашими профильными специалистами. Все приходилось делать впервые.
27 марта в 22.00 у нас появился первый пациент, это был молодой мужчина с симптомами коронавируса, он пришел в больницу сам. Надо было понять, какие вопросы ему задавать, что важно, что не очень важно. Потом, почти сразу, пошел поток, к нам стали поступать тяжелые больные из других лечебных учреждений. Заработала реанимация.
Первое время домой не уходили, спали прямо здесь. Вот, видите, раскладушка в моем кабинете осталась. Три месяца жили в таком режиме, не меньше. Весной у меня внучка родилась, так я ее смогла увидеть только в середине лета.
Весной было так тяжело, что у меня даже голос сел. Не оттого, что кричала, я кричать не умею, стараюсь даже голос не повышать. Но так много приходилось говорить - чтобы решить сотни и тысячи больших и малых проблем.
У меня в подчинении 1380 медсестер. Когда началось перепрофилирование, то процентов двадцать ушли. Не все из-за страха перед вирусом. Кто-то был уже в возрасте и справедливо рассудил, что не потянет такие нагрузки. У кого-то были хронические заболевания, а с ними в "скафандрах" в "красной зоне" тяжело находиться. Помню, и плакали вместе - так было тяжело расставаться и такой был страх перед неизвестностью.
Приехал один из руководителей, сказал: "У вас есть три дня на вывоз больных и еще три дня на переоборудование больницы". Кстати, у нас тогда было тысяча триста больных в стационаре. Кого-то выписали, а большую часть перевели в другие клиники. В основном такие переводы осуществлялись ночью, когда трафик меньше. Если пациент тяжелый, то это может спасти ему жизнь.
Надо было разбить все корпуса на зоны, сделать шлюз. Дали нам в помощь людей из Роспотребнадзора, докторов из других клиник. Они, кстати, приехали буквально в первый же день и очень помогли.
Конечно, люди были напуганы. Вот такой факт: в тех жилых домах, которые расположены неподалеку от больницы, цены на аренду жилья в середине апреля выросли в четыре раза. Потому что многие врачи и медсестры приняли решение на какой-то период избегать встреч с родственниками, поселиться на съемных квартирах. Все думали, что это ненадолго. И лучше не подвергать риску здоровье родных.
И в самой больнице мы попытались организовать что-то вроде профилактория, оборудовали помещения, где люди могли бы переночевать, душ принять, отдохнуть.
Пришлось срочно решать много технических и специальных проблем. Например, до 20 марта при максимальной загрузке больницы средний расход кислорода был 400 кг в сутки, а осенью прошлого года - восемь тонн. Кислород хранится в жидком состоянии при температуре минус 120 градусов, затем мы преобразуем его в газ, устанавливаем нужное давление и по трубам он доставляется во все корпуса, а там разводка почти к каждой кровати. Сейчас более тысячи коек оборудованы специальными клапанами для подачи кислорода.
Или такая проблема: что делать с той грязной, то есть зараженной вирусом водой, которая поступает из больницы в городскую канализацию? Пришлось на контрольных колодцах устанавливать систему обеззараживания.
Кроме врачей и сестер в "красной зоне" постоянно работали сантехники, электрики, инженеры, то есть специалисты, которые обеспечивали жизнедеятельность больницы. И все они тоже пользовались СИЗами и рисковали точно так же.
Машины скорой помощи въезжали на территорию больницы в одни ворота, там происходила обязательная проверка с участием сотрудников полиции на выявление посторонних лиц, потом автомобили парковались у приемного отделения, а после высадки больного следовали к пункту дезобработки, где их снаружи и внутри обрабатывали специальным раствором. Выезжали они уже через другие ворота, чтобы не пересекаться с ковидными машинами.
По выписке мы должны довезти каждого пациента до дома и передать на руки родственникам. Каждого! А их в день бывало до трехсот человек. То есть надо было заранее обзвонить, предупредить, убедиться в том, что пациента кто-то обязательно встретит и примет. Каждого выписавшегося сопровождал санитар.
Особенно сложно было в первые дни, то есть в конце марта и начале апреля. Никто не знал, что это за болезнь, как она будет протекать, чем чревата. А тут еще СМИ напустили жути и тумана. Иногда к нам в больницу привозили не только больных, но и просто имевших контакт с инфицированными. Люди нервничали, возмущались, кричали, обещали жаловаться, требовали вернуть им свободу. Еще, конечно, на все это накладывалась необычная для всех нас обстановка: врачи и сестры в скафандрах, полная изоляция пациентов, нельзя ни в коридор выйти, ни с родственниками пообщаться. Неопределенность рождала тревогу даже у самых стойких.
Иногда люди отказывались от назначенного лечения, считая его "неправильным". Ведь они имели возможность смотреть ТВ, пользоваться интернетом, а там были свои "специалисты", "эксперты", "знатоки". Пациенты, лежавшие в одной палате, индуцировали друг друга своими страхами, заражали один другого неверием в медицину и ее возможности.
Сложно было работать в тех случаях, когда болезнь поражала всю семью, у нас оказывались супруги, и кто-то из них, к сожалению, умирал. Оставшийся в живых не мог попрощаться с женой или с мужем, он и сам еще находился в тяжелом состоянии.
Я могу сказать по своим ощущениям, что сначала вирус был менее злой. Но и у нас тогда не было никакого опыта, мы больше лечили по наитию. Рекомендации поступали иногда такие, что новая полностью отвергала предыдущую. К примеру, нам рекомендовали использовать противомалярийный препарат, использовать антибиотики. И что? Все это совершенно не работало. Как приезжал больной с лихорадкой и температурой под сорок градусов, так спустя неделю и находился все в таком же состоянии. Иногда организм сам справлялся, человек выходил из кризиса. Хуже было, когда на этом фоне нарастала дыхательная недостаточность. Тогда на помощь приходили кислород, прон-позиция, возможности реанимации.
Мы практически вообще ушли от антибиотиков, применяем их в исключительных случаях, это, может быть, только для пяти процентов больных.
Да, мы сейчас знаем гораздо больше. И лечебный арсенал стал богаче. Мы даже кислородом научились управлять так, чтобы это было максимально эффективно: он подается под определенным давлением, дозированно. Применяем различные смеси, например, с гелием. Применяем плазму. Однако, несмотря на все это, летальность остается примерно на том же уровне, что и весной. Вот почему я говорю о том, что вирус стал злее.
По-прежнему в группе риска люди с ожирением, гипертонической болезнью и сахарным диабетом.
Я сама переболела в апреле-мае, причем в форме, которая ближе к тяжелой. Меня коллеги спасали здесь, в нашем стационаре. Поэтому так непримиримо отношусь к так называемым "ковид-диссидентам". Вы не хотите носить маски и надеетесь на естественный иммунитет, но при этом подвергаете риску здоровье и жизнь своих пожилых родителей, коллег по работе, соседей.
Некоторые администраторы от медицины, ставшие чиновниками без личного опыта работы, скажем, в реанимациях, почему-то пребывают в твердой уверенности, что главное - это число коек и число прикрепленных к этим койкам медицинских приборов, например, аппаратов ИВЛ. А на самом деле решающими факторами являются руки и люди. Ни один врач не удержит в голове десять реанимационных больных, даже если он семи пядей во лбу. И тем более врач уставший, тот, который дежурит по двенадцать часов в сутки.
Кстати, в США или в Германии врачи в реанимациях, как правило, приходящие, на пейджерах, а вся основная нагрузка лежит на медсестрах, правда, тут надо сделать оговорку - эти сестры имеют высокую квалификацию. Они решают все текущие вопросы, а вот если с какой-то проблемой справиться не могут, то звонят к закрепленному за больным врачу и обсуждают проблему с ним, либо приглашают его в реанимацию.
Я как-то говорил с врачом скорой помощи, он мне: "Я уже знаю, что если везу человека, который старше восьмидесяти лет, то почти наверняка наряд дадут в вашу 15-ю больницу". И при этом не важно, есть у него сопутствующее заболевание или его нет, просто по возрасту определят к нам. У нас за эти десять месяцев вылечились четыре человека, которые были старше ста лет. А старше девяносто пяти - таких больше сотни, мы перестали их считать.
Почему именно нашу больницу перепрофилировали? Мне кажется, не только из-за того, что она большая и в ней много хороших специалистов. В департаменте понимали: наш главный врач умрет, но сделает за неделю то, на что в обычное время потребовался бы месяц или больше.
Весной был период, когда вокруг врачей создавали ореол героизма, это было приятно и заслуженно. К лету это как-то ушло. Вторая волна в этом смысле прошла спокойнее.
Сейчас возникает проблема страха потерять квалификацию. Ведь почти все врачи - и хирурги, и офтальмологи, и проктологи - были брошены на ковид, то есть занимались, вроде бы, не своим прямым делом, стали терапевтами и работали под присмотром терапевтов. У офтальмологов операции на глазах были отменены - не станешь же их делать в двойных перчатках, это тонкое ремесло. Ограничивались только осмотром больных.
У нас за эти месяцы произошла переоценка многих прежних представлений о жизни, работе. Раньше, бывало, ворчали: это плохо, это нехорошо. А теперь думаем: какое это счастливое время было - без ковида и всех этих проблем, с ним связанных.
Вот вы спрашиваете - это была война? Да, я все время чувствовала себя как на фронте. И я ненавижу этого врага. Возможно, именно по этой причине он ко мне и не пристает - так я его ненавижу, хотя у нас многие переболели.
Согласно традиционным канонам, если снижается насыщение крови кислородом, если наступает гипоксия, то самый простой вариант: дать кислород. Не получается, значит, дать его через аппарат ИВЛ. До пандемии мы так и работали. Было устойчивое представление, что чем раньше мы переведем пациента на ИВЛ, тем быстрее избежим других проблем. Но на практике оказалось, что легкие, пораженные этим вирусом, становятся совершенно другими и опасность всякого рода осложнений увеличивается в разы.
Ковид так поражает легкие, что они становятся безвоздушной тканью, похожей на печень. Заполняются жидкостью, перестают выполнять свою функцию. Это не пневмония, с которой мы сталкивались раньше, и соответственно лечение необходимо другое.
Поэтому наши усилия были направлены на то, чтобы любым путем предотвратить так называемый цитокиновый шторм, минимизировать воздействие всех тех медиаторов, которые провоцируют поражение легких, сохранить самостоятельное дыхание. И переводили пациента на ИВЛ только в тех случаях, когда другого варианта уже не было.
Когда я разговаривал с главным врачом больницы номер пятнадцать Валерием Вечорко, то сказал ему следующее:
- Кажется, я понимаю, отчего мы в эти дни оказались рядом, можно сказать, в одном окопе. Когда-то я был на войне, видел страдания и, как журналист, свой долг полагал в том, чтобы эта война, как и все другие войны, прекратилась, чтобы спасти людей и облегчить их муки. Теперь вы на войне, вы рискуете, спасаете, каждый день видите мучения и смерть. Надо, чтобы все это понимали и отдали вам, медикам, должное.
Валерий Иванович ответил мне так:
- Вот признаюсь вам. Захожу я сегодня в "красную зону" и вижу: лежит девочка двадцати пяти лет, она только что родила, а теперь умирает. И сделать я ничего не могу. И все мои профессора сделать ничего не могут. Или вчера прихожу в роддом, там другая девочка, ей двадцать семь. Беременная. У нее сатурация девяносто четыре процента. Она лежит со своим животиком, смотрит на меня с мольбой. Так лучше ведь на вашей войне быть - там видеть реального врага, там перевязывать раненых и делать им операции. Там, наверное, проще. Наверное, лучше самому на войне страдать, чем вот так каждый день видеть страдания других.
Пули не свистят. Врага не видно. А он вот косит и косит людей.
Я иногда иду среди больных в реанимации и думаю: Господи, да лучше ты меня забери.
…Лауреат Государственной премии Вечорко все эти одиннадцать месяцев провел на передовой. Каждый день - с семи часов утра и до поздней ночи. Ни одного выходного. Ежедневно по многу часов в "красной зоне" - спасал людей рядом со своими врачами и медсестрами.
Всего за это время больница N15 поставила на ноги более пятидесяти тысяч человек. В роддоме появились на свет восемьсот младенцев.
О том, как они сражались с невидимым врагом, рассказали: заместители главного врача больницы N15 Олег Аверков, Игорь Передерин, Борислав Силаев, Олеся Таньшина, Оксана Шапсигова, заведующая терапевтическим отделением Оксана Байкова, врач-психолог Светлана Бархатова, заведующая отделом клинико-экспертной работы Елизавета Захарова, начальник эксплуатационно-технической службы Дмитрий Костяной, заведующая реанимационным отделением при роддоме Светлана Фомичева.