Спектакль "Стражи Тадж-Махала" о том, есть ли запретные темы в искусстве

Алексей Золотовицкий в Театре им. А. С. Пушкина поставил спектакль по пьесе американца индийского происхождения Раджива Джозефа. В рассуждении жанра это притча, основанная на восточной легенде. В рассуждении фабулы - диалоги двух стражников, охраняющих строительство Тадж-Махала, храма-усыпальницы времен Великих Моголов. По ходу пьесы эти воины отрубают руки 20 тысячам строителей храма, чтобы такой красоты больше никто и никогда не построил. Так что нашему вниманию предлагаются нравственные искания палачей.

Хума (Назар Сафонов и Александр Кубанин) - прилежный служака, не склонный расчесывать душевные раны: он просто исполнял приказ. Его коллега и приятель Бабур (Кирилл Чернышенко и Александр Дмитриев), напротив, несдержан на язык и большой затейник. Он выдумывает разнообразные химеры и даже в палаческом ремесле находит повод для тщеславия: я, мол, убил красоту. А ты только прижигал кровавые культяпки - врачевал раны.

Зато Хума, понатужившись, придумывает переносную дыру, которую можно носить в мешке и использовать по мере надобности. Это уже напоминает притчу о еже, который знает Одну Большую Вещь - и о лисе, у которой много мелких хитростей, и все попусту.

Между прочим, сексуальное неравенство на мусульманском Востоке было серьезной проблемой. Невесты не просто стоили дорого - их недоставало: девушек разбирали по гаремам.

В Персии по такому поводу даже случались мятежи коммунистического толка, как восстание Маздака. Так что в этом отношении пьеса вполне реалистична.

Стражи Хума и Бабур в костюмах и узеньких галстучках напоминают банковских приказчиков. Это должно придать действию универсально-вневременной характер и помочь нам отождествиться с героями. Но этот прием давно стал общим местом: видали мы в таких костюмчиках и шекспировских злодеев, и шахтеров Кузбасса.

На сцене стоят врата, напоминающие рамку металлоискателя и легко преобразуемые в тюремный бокс. А на заднике - экран, где показывают то экзотические пейзажи, то дождь из отрубленных рук. Тут же высвечиваются надписи; "уровень 1", "уровень 2" и так далее, переводящие действие в формат компьютерной игры: дескать, не парьтесь, мы это понарошку. Но при этом герои буквально купаются в крови. А потом долго оттирают ее со стен и пола.

Музыки в спектакле нет - есть перкуссия, затейливые механизмы для извлечения которой приторочены тут же сбоку. Выглядят они внушительно, звучат проникновенно, а всё вместе производит впечатление изысканной игры в бирюльки.

Сначала у Бабура и Хумы все складывается неплохо - их даже хотят приставить к охране гарема. Потом все рушится - не буду рассказывать, каким образом, спойлеров никто не любит. Скажу только, что проникнуться как следует муками и скорбью героев у меня не получилось. А с точки зрения прагматической я предпочел бы иметь дело с туповатым служакой Хумой, а не с затейником Бабуром. Как говорил Самуил Маршак, если человека расстреливают - пусть это делает тот, кто владеет винтовкой.

Александр Пушкин, имя которого носит театр, в свое время возмущался публикацией записок парижского палача Самсона, назвав их "крайним оскорблением общественного приличия". Но если бы мы до сих пор руководствовались нравственным камертоном Пушкина, то не прочли бы, например, "Нюренбергского палача" Федора Сологуба. Не увидели бы фильм "Чекист" Александра Рогожкина. Не узнали бы о банальном злодействе нациста Эйхмана, да сделает аллах его муки вечными и убедительными.

Так что мораль штука изменчивая, а запретных тем в искусстве нет. Дело, как всегда, в мере вкуса, таланта и такта.