Детская больница имени Раухфуса проработала все 872 дня блокады
Под стеклом - пожелтевшие, рассыпающиеся от времени истории болезни, журналы учета больных. Этим документам - более 80 лет. Открываю один из журналов и читаю наугад: "28.IX.1941. Смирнов Юрий, 11 лет, ранение левой кисти..." В графе о проведенном лечении запись: "Под эфирным наркозом ампутация левого предплечья...", "2.X. Гарнев Юрий, 5 лет, осколочное ранение черепа... удаление осколков кости...", "14.Х. Николаева Тамара, 9 лет, размозжение правой стопы... ампутация"... Музей находится в Детском городском многопрофильном клиническом центре высоких медицинских технологий имени К.А. Раухфуса. Предыдущее название - детская больница имени Раухфуса, принимающая маленьких пациентов на протяжении всей блокады, ни на день ни приостановившая работу в военное время.
Вот карточка Леонида Михайлова, в 1942 году, четырех месяцев от роду, привезенного в стационар с истощением. Леонид Иванович (в карточке указано полное имя-отчество) пролежал в Раухфуса 92 блокадных дня. Выжил. Кроме медицинских назначений есть в карте и назначения по питанию. Малыша докармливали пахтаньем (сывороткой, остающейся при сбивании коровьего масла) и чаем. Истощение было зафиксировано у большинства других детей, независимо от их возраста.
В больницу привозили ребят, пострадавших от бомб и "зажигалок", с обморожениями, туберкулезом, кишечной непроходимостью (ставшую следствием голода и заменой продуктов на практически несъедобное). Попадали сюда и дети, которых комсомольские отряды находили во время поквартирных обходов живыми, рядом с мертвыми матерями. Чтобы сберечь тепло, старших детей помещали по двое в одной кровати, малышей клали поперек кровати по четыре-пять. Обогревали палаты буржуйками (дрова заготавливали сотрудники больницы, им помогали выздоравливающие ребята). Удавалось поддерживать температуру от 8 до 15 градусов, что в тех страшных условиях само по себе было подвигом.
И - постоянные бомбежки. Больница - в центре города, рядом с Невским проспектом. На немецких картах, которые были обнаружены после войны, на территории Ленинграда было отмечено 955 объектов, подлежащих уничтожению. Детская больница имени Раухфуса была под номером 90.
Когда начиналась воздушная тревога, сотрудники переносили детей в подвал, в бомбоубежище. Потом - обратно. И так до десяти раз за день. За всю историю блокады ни один ребенок, находящийся в больнице, не пострадал от бомбежек и обстрелов.
В музее - фотографии той поры. Операционная, которую освещали коптилками и лучинами, палаты и... новогодняя елка. Улыбки, радость. Встречали 1944-й, когда все самое-самое страшное было позади. На груди одного из мальчиков медаль "За оборону Ленинграда". Это Кирилл Петров-Полярный, сын хирурга Беллы Свержинской. На фото Кириллу одиннадцать. Жизнь определила ему судьбу художника. Автор этих строк встретилась с Кириллом Михайловичем весной 2017 года (летом того же года его не стало).
- В начале войны я с бабушкой (она была сестрой милосердия) должен был эвакуироваться из Ленинграда. Но поезд, в котором мы ехали, попал под бомбежку (немцы не посмотрели на то, что на вагонах были красные кресты). Мы вынуждены были вернуться. Я остался с бабушкой (мама была на казарменном положении в больнице имени Раухфуса), - вспоминал Кирилл Михайлович.
Он считал, что на первое время от голодной смерти их спасали... шоколадные конфеты. Его мама успела купить их еще до блокады, когда в магазинах не оставалось уже практически ничего. Конфеты - дорогие, еще оставались. И вот бабушка выдавала Кириллу в день по конфете. А однажды мальчика чуть не убили: когда он спускался по лестнице, чтобы пойти за водой к Неве, в него откуда-то сверху кинули топор. Промахнулись. Сейчас уже не скрывается, что в городе были случаи каннибализма.
- Но с каждым днем я слабел. Ходить уже не мог, есть не мог, лежал в кровати. Бабушка сообщила об этом маме. Маме дали увольнительную, она пришла, и они с бабушкой закутали меня во все имеющееся в доме теплое, посадили на детские санки, привязали, чтоб не свалился, и мама повезла меня в больницу Раухфуса. Меня подлечили, и я остался в комнате, в которой жили те дети медиков, которых не с кем было оставить дома. Каждый ребенок посильно помогал больнице. Кто-то скатывал выстиранные бинты. А я записался в отряд ПВО, дежурил на крыше. Моими задачами было следить, откуда запускаются ракетницы, сообщать об этом (тогда многих шпионов удалось вычислить и арестовать). А если падала зажигательная бомба, нужно было щипцами захватить ее и, пока еще она шипела, успеть бросить в песок, чтоб не загорелась, - рассказал художник.
В больнице Кирилл познакомился со сверстником Алексеем Королюком. Тот получил тяжелое ранение во время обстрела, и Белла Свержинская была вынуждена ампутировать мальчику ногу.
- Мы подружились на всю жизнь. Он стал скульптором, - пояснил Кирилл Михайлович.
Судьбы спасенных в больнице детей сложились по-разному. Например, одиннадцатилетний Виктор Голубев в 1942 году был ранен во время артобстрела. Мальчика в тяжелом состоянии привезли в больницу, ему дважды потребовалось переливание крови. Во взрослом возрасте он стал священнослужителем. Из больничных воспоминаний более всего ему запомнилось очень доброе отношение медиков к детям и еда, которая тогда казалась чуть ли не царской. К кусочку хлеба добавлялись жидкие каши, а иногда давали соевое молоко и витаминные концентраты.
Что касается донорской крови, то сдавали ее сами медики. От голода в блокаду умерло 63 сотрудника больницы Раухфуса.
А в 1946 году на общем собрании Ленинградского отделения Всесоюзного научного общества хирургов знаменитый профессор Иустин Джанелидзе рассказал о работе трех молодых хирургов больницы в годы блокады. Их имена: Белла Свержинская, Клавдия Гаврилина, Вера Соловская. И зал аплодировал им стоя.
Еще одно свидетельство блокадной поры - записки Лидии Линдер, единственного в городе детского патологоанатома. На основании своих исследований она доказала, что клиническое течение тяжелой кишечной инфекции - на самом деле проявление дистрофии в крайне опасной степени. А значит, нужно другое лечение. Благодаря результатам ее работы были спасены тысячи ленинградских детей. Лидия Линдер отметила в дневнике: "Мною ничего не было сделано экстраординарного, только скромное, посильное исполнение своего долга".
Из дневника Лидии Линдер
4 мая 1942. "Последние четыре дня мы с (неразборчиво) разрабатываем смертность по дистрофии за I и IV месяцы.
Итоги - 60 процентов смертности, если считать, что часть умерли во II и III месяце. Очень устали, работаем по 10-12 часов в день".
6 ноября 1942. "У нас в больнице было торжественное собрание, посвященное великому празднику победоносной революции. Когда пели "Интернационал", я тоже пела и глаза мои были полны слез. Я вспомнила всю свою жизнь за 25 лет.
Сейчас, к концу своего жизненного расцвета, я могу сказать себе по совести: "Верность своему классу и идеалам юности я сохранила также, как сохраняют память о первой любви".