В МХТ им. Чехова идет единственная пьеса Венедикта Ерофеева
"Москва - Петушки" - философская сатира на время, пороки и мечты о мировой справедливости. Произведение смешное, цельное, разобранное на цитаты. А "Вальпургиева ночь, или Шаги Командора" - гротескная трагедия, написанная в 1985 году после того, как автор побывал в очередной раз в Кащенко. Произведение беспощадное и почти не смешное. Как второй том "Мертвых душ", где всем персонажам выносится приговор. Недаром Венедикт Ерофеев своим любимым автором считал Гоголя: "Если бы не было Николая Васильевича - и меня бы как писателя не было".
На сцене пространство, придуманное Евгенией Шутиной, - подобие то ли зала суда, то ли академической аудитории, то ли тюремной камеры, а на самом деле палата психбольницы. Справа вверху видна розетка витража храма: Ерофеев был католиком. В больничной палате - здесь, конечно, автор отсылает и к чеховской палате N 6, и к "Пролетая над гнездом кукушки" Кена Кизи - герои предстанут перед зрителями как есть.
Лев Гуревич (Дмитрий Назаров) попадает в психушку по абсурдному обвинению - стоял в очереди за "беленькой", зимой дело было, а пар у него изо рта не шел, как у всех добропорядочных людей, вот и забрали куда следует. Гуревич - начитанный философ, цитирующий Декарта, крепко пьющий ("чтобы привести голову в ясность") пацифист, который водит дружбу с правнуком Льва Николаевича Толстого и измеряет расстояние в босфорах. "Когда я по утрам выхожу из дому и иду за бормотухой, то путь мой до магазина занимает ровно шестьсот семьдесят моих шагов, а по Брокгаузу это точная ширина Босфора", - говорит он в приемном отделении врачу-душегубу. А тот ему: "Вам повезло, больной, вашим соседом по палате будет человек: он измеряет время тумбочками и табуретками". Психушка советского времени - учреждение не лечебное, а губящее. Здесь не то что нельзя жаловаться, здесь даже плакать запрещается. Врачей-садистов, размахивающих дубинками и шприцами, в спектакле сыграли Алексей Агапов (доктор Игорь Львович), Владимир Любимцев (Мордоворот), Ульяна Глушкова (Тамарочка), Янина Колесниченко (Натали). Жгучая брюнетка, роковая Натали и Гуревич на верхнем ярусе декораций - будто на балконе Джульетты в Вероне - разыграют дуэт влюбленных в лучших традициях Шекспира. Он будет читать ей сонеты, а она - петь арии. То ли от чистого сердца, то ли ради дела. Из кабинета Натали Гуревич тайно вынесет бутыль смертоносного зелья, которое только на вид похоже на чистый спирт.
Обитатели палаты тоже весьма неприятные люди, но режиссер оставляет им надежду на прощение - пытается отыскать в них намек на прошлую, нормальную жизнь. Ведь, кто знает, может, в психушке они укрылись от мира, который за стенами больницы требует строгой безликости от всех. Эстонец (за это и угодил в психушку) Колька (Владимир Кузнецов), ангелоподобный мистик Хохуля (Артем Панчик), гроссмейстер Витя (Ростислав Лаврентьев), в буквальном смысле поедающий все, что под руку попадется, контр-адмирал Михалыч (Валерий Трошин) - забитые "маленькие" люди, изъеденные душевной чернотой. Остатки личности в себе сохранил лишь староста Прохоров, воплощенный на сцене Игорем Верником. Да и тот перед начальством лебезит, а верховодит исключительно в палате - унижает, зачитывает надуманные приговоры.
Гуревич, подобно страннику Луке из горьковского "На дне", попытается пробудить в обитателях палаты номер три хоть что-то человеческое. На исповедь у постояльцев психушки - всего одна ночь - Вальпургиева, с 30 апреля на 1 мая, когда по миру разгуливает нечисть. Кстати, накануне Дня солидарности трудящихся. Совпадение? Вряд ли. В пьесе немало сатиры на советскую явь. Правда, сегодня не все пассажи вызывают смех в зале, несмотря на то, что режиссер щедро приправляет текст намеками на современные реалии.
И вот прокричит петух (в пьесе попугай), странник, он же Гуревич, превратится в Командора, а над сценой нависнет то ли ракета, то ли люстра из пустых водочных бутылок (декорация, задуманная Давидом Боровским для спектакля Театра на Таганке). Выпитое зелье обратной силы не имеет. И если Баялиев жалеет своих героев, то Ерофеев безжалостен: под звуки второй симфонии Сибелиуса последняя ремарка гласит: "Никаких аплодисментов".