Внучка Корнея Чуковского рассказала, как дед праздновал дни рождения
Ей 96 лет, но она до сих пор активно работает. Наталья Николаевна - микробиолог, доктор медицинских наук, профессор в Национальном исследовательском центре эпидемиологии и микробиологии имени Н. Ф. Гамалеи. А еще заслуженный деятель науки. По ее словам, долгожительство у Чуковских в крови.
Наталья Костюкова: Это наследственное. Дед умер в возрасте 87 лет, но он бы прожил дольше, если бы его случайно не заразили гепатитом в Кремлевской больнице. Впрочем, медики не были виноваты - это я вам как специалист говорю. В те времена не знали, что вирус гепатита требует более длительной стерилизации шприцов, а одноразовых еще не было. Он лежал в больнице с какой-то ерундой и там подхватил его. А так он бы еще жил и жил.
Давайте все же начнем с дня рождения. В одних источниках говорится, что Корней Иванович родился 31 марта, а в других - что 1 апреля. Какая из этих дат правильная?
Наталья Костюкова: Про 31 марта я узнала, уже став взрослой. Прочитала в каких-то энциклопедиях. А деденька, как я его всегда звала, праздновал день рождения 1 апреля. В этот день моя мама обычно пекла его любимый торт "Наполеон". Он ей прекрасно удавался. Я очень хорошо помню, как она раскатывала тесто, а я терла масло для крема. Мама даже во время войны ухитрялась его приготовить. Мы приехали в Москву из эвакуации в марте 1943 года. Тогда продукты получали по карточкам и на детскую карточку давали сливочное масло. Так вот, мама умудрялась откладывать понемногу от этих детских порций какое-то время. А холодильников не было, все хранили за окном. Счастье, что зимы были холодными. Но, конечно, в военную пору это был крохотный тортик, как она говорила, "Наполеошка".
А как он любил праздновать?
Наталья Костюкова: Само празднование было очень скромным. Мое детство пришлось на 30-е годы. Ленинград, карточки, холод, печное отопление. Мы собирались всей семьей у него в квартире в Манежном переулке. Никаких посторонних гостей не было. Обычно мы - дети - готовили подарки, и они обязательно должны были быть самодельными. Мы что-то лепили, рисовали. А взрослые дарили ему что-то полезное. Например, мама покупала ему целый пакет почтовых конвертов, зная, что ему приходится писать огромное количество писем. Дарили шарфы, перчатки. Недорогие, но нужные вещи.
Чуковский был поэтом, писателем, журналистом, переводчиком, критиком… А если бы вас спросили, кем был ваш дед, что бы вы ответили?
Наталья Костюкова: Писателем. Во-первых, меня с детства к этому приучили, потому что мы без конца заполняли всякие анкеты. И про деда, и про отца. И надо было всегда добавлять: "член Союза писателей". Это давало право не работать ни в каком другом месте. И во-вторых: вот у меня на книжных полках собрание сочинений Чуковского. И только в одном из 15 томов - стихи. Остальное - дневники, "От двух до пяти", "Живой как жизнь" про русский язык, рассказы о наших замечательных писателях: Чехове, Горьком, Некрасове… Нужно сказать, что до революции он был журналистом и критиком, детских сказок еще не писал. И хотя в метрике у него было записано, что он - сын девицы Корнейчуковой Николай, в газетах и журналах он публиковался под псевдонимом Корней Чуковский.
_00.jpg)
Вообще фамилия матери Корнея Ивановича изначально была, видимо, Корнейчук, она была украинкой, но в Петербурге у нее уже были русифицированные документы на Корнейчукову. Отца у него не было, поэтому отчество было по крестному - Васильевич. А в 1919 году - во время Гражданской войны - он ехал поездом в Петербург из Одессы, где навещал мать, и его обокрали. Он лишился документов, так что пришлось обращаться в милицию, чтобы ему выдали новые. В органах правопорядка его спросили, кто может подтвердить, что он действительно Николай Васильевич Корнейчуков. Дед назвал поэта Александра Блока. Но, когда вызвали Блока, тот назвал его Корнеем Чуковским. И выписали ему документы на это имя. Бабушке это, кстати, понравилось. Но иногда она машинально звала его Коленькой.
А как они с Марией Борисовной познакомились?
Наталья Костюкова: Она происходила из небогатой еврейской семьи. Ее отец был совладельцем лавки колониальных товаров в Одессе и одновременно работал там бухгалтером. А дети служили продавцами. Единственным ребенком, которому удалось окончить гимназию, была Мария Борисовна. Она была красивая, видная, сидела за кассой. Так и познакомились. Но дед был незаконнорожденным сыном прислуги, его выгнали из гимназии как "кухаркиного сына", и он занимался самообразованием, работая маляром, грузчиком, лодочником. Когда он начал за ней ухаживать, в правильной мещанской еврейской семье его принимать не желали. Не только потому, что он был "голодранец", но и потому что христианин. И бабушка пошла в церковь и покрестилась. Она рассказывала, что, когда вышла из церкви, в нее летели плевки, яблочные огрызки. Я, правда, не догадалась спросить, кто их кидал: евреи или православные. Теперь остается только гадать. А мать Корнея Ивановича приняла ее с распростертыми объятиями. Дед к этому времени устроился работать в какую-то местную газету и даже был направлен в Англию корреспондентом, поскольку сам по самоучителю выучил английский. Но на месте выяснилось, что нормально говорить он не может - произношению-то не обучен. А когда газета прогорела и не стало ни жалования, ни средств на дорогу, ему пришлось наняться матросом на корабль и так добраться до своей Одессы. Позже он обучил моего отца английскому языку, и они оба были прекрасными переводчиками. Именно Корней Иванович сделал первые переводы для детской аудитории книг про Робинзона Крузо, Тома Сойера и др.
Можно догадаться, что, когда он был ребенком, матери было не до того, чтобы с ним играть...
Наталья Костюкова: Нет, конечно. Он с ранних лет ходил с ней убирать чужие квартиры, помогал передвигать мебель. Настоящего детства у него не было.
Откуда же это умение ладить с детьми, быть с ними на равных?
Наталья Костюкова: Не знаю. Но он действительно был с ними на равных. И этим очень сильно отличался от своего сына - моего папы - который всегда смущался в детском обществе. А дети смущались в обществе папы. Они ему мешали. Ко мне они приходили только, когда его не было дома, а к Корнею Ивановичу я всегда ходила с кем-то из своих друзей. Он был всем очень рад. Да и он любил заходить к нам в гости, благо мы жили недалеко.
Как-то раз он пришел и увидел, что мы с братом играем в домино. Он так возмутился! Сделал выговор нашим родителям, что это азартная игра, что детям нельзя в такие играть. Он ненавидел безделье, и, когда мы приходили, он всегда придумывал для нас какую-то игру, но не пустую, а со смыслом. Мы должны были кого-то догонять, или найти какой-то спрятанный предмет, или наперегонки прыгать на одной ноге, или отгадывать слова. Ну, и, конечно, читать книги.
Издательства присылали ему выходившие в 30-е годы произведения для детей. Часть он раздаривал, а часть размещал на полках у себя дома. И когда я приходила к нему с подругами, он подводил нас к книжному шкафу, чтобы мы выбрали себе книги. Да не просто так, а с заданием: что-то прочитать и рассказать ему. Мои друзья обожали его, потому что он загадывал им смешные загадки, всегда что-то придумывал. Да, он любил детей, умел с ними заниматься и не жалел на них времени. Помню, как у него появилась печатная машинка. Она была с английскими буквами, переделанными на русские. Мне было четыре года, я уже знала азбуку и была потрясена тем, что можно ткнуть и выскочит буковка. Но когда я это сделала, все взрослые закричали: "Не подходи! Ты испортишь дорогой инструмент!" А дед сказал: "Ничего подобного! Пусть подходит и печатает!" И я стала одним пальчиком печатать знакомые буквы, потом слова. Нужно сказать, что в будущем это мне пригодилось. Во время войны, когда мы жили у них в квартире на улице Горького, я помогала ему - печатала черновики. Позже на этой машинке я напечатала и свою кандидатскую диссертацию.
А он не расстраивался, что вы не пошли по стопам его и своего отца, а выбрали медицину?
Наталья Костюкова: Наоборот. Он был очень доволен.
Из его детских стихотворений вы, наверное, больше всего любили "Айболита"?
Наталья Костюкова: Да, оно мне нравилось - меня очень интересовало лечение зверей. Но больше всего я любила, наверное, "Бармалея".