Воронежские "дети войны" рассказали о лишениях мирного времени
"...А я ходила на кладбище"
- День Победы мы не праздновали. Радости не было, - признается Зинаида Трофимовна. - Отец погиб в октябре 1944-го не то в Прибалтике, не то в Польше. На фронте убито 11 наших родственников, могил их не знаем... Остались мы после войны вдвоем с мамой. Пока ей пенсию не дали, у нас ни копейки не водилось. Она была инвалид по зрению, как и я теперь. Покупала на базаре подешевле, допустим, ведро яблок и продавала их напротив кинотеатра. Злые языки называли нас спекулянтами... После маминой смерти, в 1980-е, мне на 9 Мая позвонила знакомая. Ее отец вернулся с войны и дожил до 90 лет, получил премию, и вот они собрались на угощение, отмечали. А я в тот день ходила на кладбище...
Судьба 87-летней Зинаиды Сорокиной типична для женщин ее поколения. Об отце - только детские впечатления, отшлифованные за годы воспоминаний. Когда папу призвали, Зине было шесть.
- Отец меня любил… Мы у него вторая семья. В первой было трое детей, но жена решила разойтись. Позже сказала моей маме: "Он хороший". Мама спросила: "Чего ж ты с ним не жила?" - "Чёрты в голову вступилы"… По праздникам площадь под нашими окнами была свободна, и я смотрела туда - ждала отца, следила, как он идет. Он приносил мои любимые жареные семечки, - вспоминает пенсионерка. - Вскоре после начала войны его мобилизовали. Мама согрела воду, отец искупался в корыте. Сначала его отправился в Лиски. Мы раз съездили к нему туда. Он бежал навстречу - и я бежала в красном платье с криком "Папа!"
К осени 1941-го немцы подошли вплотную к Павловску. Мать Зины решила уйти в родное село - Воронцовку. Ночевали у родственников, многосемейных и бедных. Потом колхоз выделил чужой дом. В Павловск Сорокины возвратились лишь зимой 1944-го.
- Меня закутали и посадили в телегу, запряженную быками. На них эти 25-30 километров быстро не проедешь. Холод, булыжники под колесами… Наша квартира оказалась занята, - рассказывает Зинаида Сорокина. - Что вспоминается из школьных лет? Все лето с матерью собирали дрова на зиму. До леса километров пять. Утром уходили, в пять вечера возвращались. В Дону не купалась - не в чем и некогда. На школьные вечера не ходила - надеть нечего. У одноклассницы отец был директором Дома учителя, мама - преподавателем. У той девочки - и одежды, и туфли, и даже пианино. А мы - три подруги, у которых отцы погибли, - жили безо всего. О чем мечтали? Не знаю. Мы, наверное, и мечтать не умели. Хотели, чтобы еда была. Помню, еще при отце я сказала: "Когда вырасту, буду продавцом в магазине, чтобы есть там конфеты".
Несмотря на тяготы, Зинаида Трофимовна окончила лесотехнический институт, работала по распределению в Челябинской области, потом в Волгоградской. Устраивала защитные полосы вдоль полей. Позже нашла место в родном городе, окончила пединститут и много лет преподавала биологию и химию в Елизаветовке. Бывшая учительница живет одна. В ее комнате - увеличенные портреты родителей, которые она из-за болезни уже не видит.
"Даже на руках не подержал"
Комитет "Дети белых журавлей" появился в Павловском районе в 1990-е. На фоне лишений переходного периода, которые затронули тогда большинство россиян, повзрослевшие сироты с новой остротой осознали свою обделенность. После войны по понятным причинам невозможно было поддержать всю огромную массу семей, потерявших кормильца. Матери-одиночки, в деревнях зачастую многодетные, еле сводили концы с концами. Сил на ласку не оставалось. Сироты рано шли работать, многие остались без образования и до преклонных лет занимались тяжелым низкооплачиваемым трудом. Результат - подорванное здоровье, мизерная пенсия и… чуть наивная ревность к тем, чьи отцы с фронта все же вернулись. Спустя десятилетия после Победы государство принялось отдавать дань выжившим ветеранам. А дети погибших остались за скобками.
Павловские активисты хотели привлечь внимание общества к этой проблеме. В адрес комитета (он существовал на общественных началах) пришло почти две сотни исповедальных писем. В них - крики о помощи, скупое перечисление бед, которые как посыпались когда-то на детскую голову, так и не прекращали прибывать. Члены комитета ходили в социальные службы, выясняя, нельзя ли помочь респондентам, которые жили в ужасных условиях. Некоторые были инвалидами детства из-за травм и болезней, "заработанных" вместе с трудоднями, и в старости не имели средств даже на топливо к зиме. У всех был один скорбный вопрос - что оплатил мой отец ценой жизни?..
Людмила Никитична Пашкова писала прямо: "Пенсию за папу нам одной рукой давали, а двумя забирали: налоги, облигации. Государство считало что сполна с нами рассчиталось, а мы продолжали трепать нужду, без крова и никому не нужные. Когда брат вырос, его призвали в армию, а я с 12 лет трудилась с мамой на благо Родины за "палочки" в колхозе".
Отца Екатерины Григорьевны Шпилевой призвали на второй день войны. По дороге на сборный пункт он два километра нес четырехлетнюю дочку на плечах. "Никак не мог на меня наглядеться. Письмо мы с мамой получили одно-единственное, где он сообщал: идем в бой, если останусь живой, напишу…" - вспоминала женщина, упоминая, как на их хутор вернулись другие фронтовики: "Они с Германии попривозили трофеи, гармошку, одежду красивую, скатерти, одеяла, гостинцы. Ихние дети заслужили это, а мы только смотрели, как будто мы дети второго класса". Мама Кати с утра до ночи трудилась в колхозе, а девочка собирала кизяки, чтобы протопить печку ("про уголь мы и не знали"), колоски в поле, доила корову.
Раиса Леонтьевна Ярковая родилась в 1942-м, когда отец был на фронте. Через полгода он погиб. "Я не могу выразить свою боль в душе, когда я росла: мне очень хотелось жить с отцом, - писала она в комитет. - Я даже не представляю, как это. Он меня даже на руках не подержал. Узнал, что я родилась, дал мне имя Рая, и все… В 14 лет я пошла работать на ферму, чтобы содержать себя и помогать матери… Каждый год в День Победы я обливаюсь слезами и не нахожу себе места, когда показывают фильмы про войну".
Еще одна павловчанка, Мария Сергеевна Кочедыкова, о себе и сестре говорила - "остались живы на страдания". Еще два ребенка в семье умерли до войны, отец погиб на фронте. Получив это известие, мать каждое утро будила девочек своим криком - как сказано в письме, "голосила на весь двор и комнаты, пока доит и провожает пастись корову, а когда мы с сестрой соскочим с постели, обнимем ее и начнем тоже сильно плакать, тогда она немного успокаивалась. Помню, она всегда пела: "На горе стоит береза, а я думала - Сережа, я березу обняла, всю слезою облила". Из прифронтовой полосы вдову с детьми выгнали немцы - в "вакуацию". Когда пришла пора возвратиться, оказалось, что дом и сараи разобраны советскими солдатами для строительства блиндажей… Мария с 13 лет пошла работать няней в колхозные ясли: за семь километров носила грудничков к матерям в поле. Малышей брали по двое, сцепив пальцы замком. Руки сводило судорогой. Чтобы сварить детям баланду, няни мололи зерно на ручной мельнице. Весной таскали зерно к сеялкам, летом вручную косили траву, осенью сутками молотили.
"Строили в Ерышовке пруды, и нас туда осенью посылали грунт ровнять. То дожди, то морозы. Раскидали по пять человек по квартирам. Хозяйка говорит: "Мне вам стелить нечего, идите в поле за соломой". А мы до нитки мокрые… Идем до полночи ищем, принесем холодную, мокрыми фуфайками накроемся. Утром на дворе мороз, на нас они колом станут. Да в резиновых сапогах… Эти пруды я вовек не забуду… Кто учился, у кого возможность была, а кто страдал", - объясняла Мария Сергеевна. Молодость она провела в Краснодоне, работала в шахте порой по две смены кряду. На момент письма (1996 год) стояла в очереди на жилье 27 лет.
"Напомнить, как страшна война"
Тогда, в 1990-е, павловчане просили приравнять всех людей 1932-1935 годов рождения к труженикам тыла, на государственном уровне помочь "детям войны" с розыском могил без вести пропавших отцов и посещением этих мест.
- Комитет обращался в разные инстанции, но мы прекрасно понимали, что в стране всем трудно, да и нас было слишком много. Отправляли нашу резолюцию канцлеру ФРГ Герхарду Шредеру. Написали даже Генеральному секретарю ООН - о том, что в мире надо прекратить войны и сделать так, чтобы те, кто их начинает, несли ответственность перед сиротами, - напомнила Зинаида Сорокина.
Письмо осталось без ответа.
Сегодня комитет в Павловске не действует. Его архив вместе с серией интервью "детей войны" хранится в Воронежском научно-образовательном центре устной истории при ВИВТ.
- Надеюсь их когда-нибудь издать. Там есть ценные материалы, которые позволяют исследовать не только проблему военного детства (она изучается на примере сталинградцев и блокадников), но и проблему вдов, которой, кажется, не занимается никто из историков в России. Все респонденты говорят о своих матерях как о людях, которым оказались не под силу обрушившиеся на них тяготы. Они уходили в мир иной очень быстро, иногда кончали с собой. И не могли, конечно, создать детям такие же условия для вхождения во взрослую жизнь, какие были в полных семьях, - говорит руководитель центра, кандидат исторических наук Наталья Тимофеева. - Комитету "Дети белых журавлей", быть может, не хватило подкованности, опыта, чтобы стать зарегистрированной организацией и продолжать работу в новом составе, когда учредители состарились. Но это было настоящее общество, давшее голос той группе жертв войны, которая долгое время находилась в тени.
Их миссию одна из павловчанок сформулировала так: "Рассказать будущем поколениям, как жилось в нашей стране детям погибших отцов. Это нужно для того, чтобы еще раз напомнить, как страшна война, как тяжко она давит на судьбы людей, и даже само эхо ее десятки лет отдает болью".
Справка "РГ"
В конце Великой Отечественной войны в СССР официально насчитывалось 678 тысяч детей, оставшихся без родителей. Из них около 40 процентов находились под опекой или в патронатных семьях. В детских домах в 1944 году содержались 534 тысячи ребят, в 1950-м - почти 636 тысяч.