Александр Николаевич, когда у вас впервые появился интерес к науке?
Александр Скринский: Начну немного раньше. 22 июня 1941 года моя семья встретила в Вытегре. Это городок возле Онежского озера, где находилась администрация строящегося канала Волго-Балт, в которой работал мой отец. С началом войны работы прекратили, и меня с братом мать привезла в мой родной город Оренбург. А отец служил в автомобильных войсках - от Сталинграда до Берлина.
В 1944 году мы переехали в Саратов. Когда мне было 9 лет, в августе 1945-го, я услышал по радио новость об атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки. Саратовский университет организовывал общедоступные лекции, и одна из них была об атомной энергии и атомном оружии. Я понял, что этим стоит заниматься.
В 1946-м перебрались в Берлин к отцу, служившему после окончания войны в СВАГ (Советская военная администрации Германии - прим. "РГ"), где он занимался поставками в СССР автотранспорта в качестве репараций. В 1948 году отец стал военным представителем на Горьковском автомобильном заводе, и семья переехала в Горький. Там в 1953-м я окончил среднюю школу.
В школе у нас был просто выдающийся класс: из 28 человек - 12 медалистов, 4 - с золотой медалью. С группой одноклассников мы интересовались физикой и, как следствие, математикой. Хотя преподавали физику на уроках очень неважно, мы развивались самостоятельно. Полезным было изучение учебника физики под редакцией Г.С. Ландсберга. В итоге, двое из нашего класса поступили в московский Физтех, а двое (я в том числе) - на физфак МГУ. В 1953 году мы стали первыми обитателями новых, только что построенных корпусов столичного госуниверситета, студенческого общежития в том числе.
В конце третьего курса встал вопрос, где проходить преддипломную практику? Я пришел к преподававшему в МГУ Михаилу Григорьевичу Мещерякову (директору ОИЯИ, Дубна - прим. "РГ"). Но разговор мне не понравился.
После этого я узнал об Андрее Михайловиче Будкере и Лаборатории новых методов ускорения (ЛНМУ) в Институте атомной энергии.
Он тогда уже был Андреем Михайловичем, а не Гершем Ицковичем?
Александр Скринский: Да. По его словам, еще когда он служил в ПВО на Дальнем Востоке в годы войны, то взял себе это имя как обиходное, потому что солдатам было трудно произносить прежнее. Мы его так и звали потом.
Но вернемся в 1957-й. Вскоре в общежитии меня нашел сотрудник ЛНМУ Вадим Волосов - уж по какой цепочке это произошло, не знаю. Я пришел на собеседование, поговорил с Борисом Чириковым (ставшим впоследствии академиком) и Вадимом Волосовым. Я понравился им, а они - мне.
Летом участвовал в походе по северному Забайкалью, а раньше побывал в Карелии, на Урале и на Алтае. Это тоже существенная часть моей жизни. 1 сентября явился в ЛНМУ на окончательное распределение, и началась экспериментальная работа с Чириковым.
А через пару месяцев подходит Андрей Михайлович и спрашивает: "Чем ты тут занимаешься? Есть только что предложенная к практическому начинанию идея - "встречные пучки". Надо заметить, что и предыдущая работа проводилась по его инициативе, но, видимо, уже не казалась такой перспективной. Андрей Михайлович вообще был настоящим генератором идей.
Перед этим в 1956 году прошла первая международная конференция по физике элементарных частиц, организованная МАГАТЭ. И первый раз был доклад о встречных пучках. Его сделал Джерард О'Нил, ставший впоследствии моим хорошим приятелем. Тогда он работал в Принстоне, но вскоре перешел в Стэнфорд в лабораторию Панофского.
И я начал уже осознанно заниматься этой "горячей темой", было много подготовительной работы - как получить нужные пучки электронов, как их накапливать и т.п.
Встречными пучками занялись тогда в США, Италии, Франции, Англии. В СССР, кроме нас, по этой теме работали в Харьковском физтехе и в ФИАНе. Но большинство физиков оценивали эту идею скептически: никто такого не пробовал.
Я тогда только что окончил МГУ и сначала был старшим лаборантом, через 3-4 месяца - уже мэнээсом (младшим научным сотрудником - прим. "РГ"), а еще через несколько месяцев - замом заведующего будущей лабораторией встречных пучков.
Встал вопрос о переезде в Новосибирск - лаборатория Будкера превращалась в Институт ядерной физики СО АН. Как вы к этому отнеслись?
Александр Скринский: Я уже не раз бывал в Сибири в турпоходах - сразу согласился. Но половина сотрудников ЛНМУ хотела остаться в Москве по разным причинам. К этому времени была уже изготовлена разработанная нами установка ВЭП-1 (встречные электронные пучки - прим. "РГ"). Она представляла из себя два кольца, касающихся в одной точке. Сделали ВЭП-1 на Новосибирском турбогенераторном заводе, который в народе называли "Турбинка" (сегодня - завод "Элсиб"). Оборудование доставили в Москву, собрали накопитель, но запустить не смогли. Решили везти ВЭП-1 в Новосибирск.
Но те, кто хотел остаться в Москве, написали в соответствующие инстанции письма о том, что оборудование изымают из зарекомендовавшего себя Института атомной энергии и отправляют в несуществующий еще ИЯФ.
В этой ситуации мы были вынуждены взять на себя обязательство, что уже в 1963 году ВЭП-1 заработает, хотя в мире ничего подобного не было. Это решило вопрос, но Андрей Михайлович сильно рисковал, и те, кто шел вместе с ним, тоже.
А директор "Турбинки" Александр Нежевенко вскоре стал заместителем директора ИЯФа - с Будкером они очень хорошо сработались. Надо сказать, что это был весьма нетривиальный шаг - перейти с места директора одного из крупнейших заводов на пост замдиректора научного учреждения с туманными в тот момент перспективами.
В 1962 году началась сборка ВЭП-1 в помещении, где сейчас работает ВЭПП-2000. Я стал лидером реализации проекта - расчеты, поиск правильных решений. В работе участвовало много людей, но я был ответственным за конечный результат, а ни накопителей электронов, ни тем более встречных пучков в мире еще не существовало.
Одна из любимых фраз у Андрея Михайловича была: "Начальников много, кончальников дефицит". И мы делали все возможное, чтобы довести дело до результата.
В 1963 году накопитель ВЭП-1 "задышал". В том же году на конференции в Дубне прозвучали доклады о статусе проектов в США, Италии, Германии, Франции и в Новосибирске. Это были уже не "хотелки", а крутящиеся пучки электронов. А на следующий год прошли первые эксперименты по рассеянию электронов на электронах - в Стэнфорде и в ИЯФе.
Первое рассеяние электронов на встречных пучках мы зарегистрировали 19 мая 1964 года, в этот же день родилась моя дочь Юля.
Вы очень быстро вышли на следующий уровень - столкновение частиц и античастиц…
Александр Скринский: Мы параллельно работали над ВЭПП-2 (встречные электрон-позитронные пучки - прим. "РГ"). Это была задача следующего уровня сложности - накапливать позитронные токи еще никто не умел. Мы успешно решили ее и зарегистрировали в аннигиляционном канале переход в адронное состояние - рождение ро-мезонов.
Наша работа привела в восторг теоретика из Оксфорда Ллевелина Смита (позже он был гендиректором ЦЕРНа). Он занимался распадом ро-мезонов на пары электрон-позитрон. И его, конечно, интересовала обратная реакция. Но Ллевелин не надеялся получить экспериментальное подтверждение своих расчетов. И вдруг увидел нашу работу - искры из глаз! Потом много с ним общались в ЦЕРНе.
На этом этапе мы перестали быть теми, кто стремится стать игроком на поле физики элементарных частиц. А стали тем, у кого спрашивают: как там у вас дела? Теми, кто дает новые ответы на новые вопросы.
Расскажите о круглом столе ИЯФа.
Александр Скринский: С 1963 года все мы, ведущие в то время сотрудники института, члены Ученого совета, каждый день в 12 часов собирались за круглым столом и обсуждали вопросы науки и много всего другого.
Потом Ученый Совет Института стал собираться по понедельникам, а в остальные рабочие дни были круглые столы по основным научным направлениям.
Когда появилась пристройка, старую версию стола расширили на метр по радиусу. Задача была такая - услышать каждое мнение, существенное для дела, а потом принять решение. Но не голосованием, а достигнув взаимопонимания. Именно эта система позволяла (и, надеюсь, позволяет) нам не закоснеть и не обюрократиться.
Какие самые сложные моменты были за долгий период вашего директорства (1977-2015 гг.)?
Александр Скринский: Пожар в 1985 году на основном экспериментальном комплексе. ВЭПП-3, ВЭПП-4 - практически все сгорело. А в следующем году мы должны были проводить основную международную конференцию. Конечно, ее можно было перенести в другое место из-за ЧП. Но мы сказали: проведем. Была проделана огромная работа по ремонту и замене оборудования. Одних кабельных трасс - квадратные метры в сечении, все нужно было сделать заново. Казалось, что не успеем. Но успели. И первые пучки были получены перед началом конференции летом 1986 года. Тогда к нам приехал весь цвет мировой науки - нобелевские лауреаты в том числе.
А в стране в это время проводилась антиалкогольная компания, были сложности с организацией банкета в гостинице "Центральная". Но мы все устроили, гости остались довольны.
Еще одним печальным последствием пожара стало письмо девяти сотрудников, отправленное председателю СО РАН академику В.А Коптюгу, члену ЦК КПСС. В нем руководство ИЯФ обвинялось в "нанесении максимального ущерба науке, производству и военной сфере СССР". Письмо передали в Москву.
Мне позвонил академик А.П. Александров, возглавлявший тогда АН СССР: "Прилетайте завтра, прочтите письмо". По словам Александрова, документ такого содержания и характера он не видел с 1937 года...
Письмо обсуждали на самом верху, и в итоге к нам прислали комиссию под руководством академика Е.П. Велихова, он тоже был членом ЦК КПСС. Его сопровождали многозвездные генералы.
Нервы помотали изрядно?
Александр Скринский: Конечно, но закончилось все благополучно. Слова, в частности, были такие: "Вот вы делаете и то, и то. И для народного хозяйства, и по специальной тематике. А в письме об этом ничего нет. Почему?" Я объяснил, что это закрытые работы, а те, кто писал, не имели к ним допуска.
Как вы решали вопросы финансирования в период распада СССР?
Александр Скринский: Крупные научные проекты у нас в стране были свернуты, и российские научные коллективы надеялись на участие в работе по созданию Сверхпроводящего суперколлайдера (ССК, SSC), который начали строить в Техасе, и в последующих экспериментах. Я входил в комитет по научной политике этого проекта. И тут в Белом Доме сменилась власть - демократ Билл Клинтон тут же свернул проект, начатый при президенте-республиканце. Десятки километров уже построенных тоннелей были засыпаны.
Тут уж начался общий плач: мы отрезаны от мировой науки, сокращается федеральное финансирование - что делать?
В этот момент я предложил схему участия нашего Института в проекте ЦЕРНа по строительству Большого адронного коллайдера (БАК, LHC). Мы брались изготовить уникальное оборудование за 1/3 стоимости, заложенной в смету проекта. Такую же сумму нам выделяло правительство РФ. Выигрывали все: ЦЕРН экономил деньги, Россия становилась полноправным участником важнейшего научного проекта за 1/3 финансирования, а ИЯФ ведет интересующие нас работы с последующим участием в экспериментах на коллайдере БАК.
И все получилось - при конструктивном отношении дирекции проекта БАК мы поставили 5 тысяч тонн высокотехнологичного оборудования в ЦЕРН. Вслед за нами по такой же схеме стали работать в Дубне и Протвино.
К сожалению, сейчас вмешалась геополитика…
Александр Скринский: Сейчас эти контакты прерваны, но наше оборудование в ЦЕРНе работает по-прежнему. Наш вклад отменить невозможно.
Также остановлен большой проект в Германии с Европейским центром по исследованию ионов и антипротонов, хотя более половины заказанного и оплаченного оборудования мы уже поставили.
Остается только надеяться, что эти контакты будут восстановлены.
Сегодня в ИЯФ СО РАН им. Г.И. Будкера работает шесть академиков и пять член-корреспондентов РАН.
Больше информации о последних научных достижениях и выдающихся ученых читайте в специальном проекте "Российской газеты" к 300-летию Российской академии наук.
